Вот такой был у нас нарком И.Г. Кузнецов.
Флоты сразу приступили к учениям по переходу на высшие учебные оперативные готовности: номер два и один. И одновременно отрабатывали основные положения Наставления. В июне сорок первого мы пожинали добрые плоды мудрой деятельности и предусмотрительности нашего наркома и наших трудов с бессонными ночами на учениях на протяжении многих военных месяцев…
Меня неожиданно вызвали к наркому. Прихватив карты с обстановкой и схемы-планы портов базы, с обозначенными на них кораблями базы и флота, базирующимися в базе, береговыми и зенитными батареями, с аэродромами истребительной авиации, прикрывающей Поти, я прибыл в кабинет командира базы и представился наркому.
Дословно помню сказанное тогда наркомом:
– Наслышан о вас и хочу ближе с вами познакомиться. Если не ошибаюсь, мы с вами в позапрошлом году накоротке встречались в Одессе, когда вы, будучи заместителем начштаба Одесской базы, были назначены представителем флота при штабе Одесского военного округа, в канун освобождения Бессарабии. Так ли это?
– Так точно, – ответил я.
Ну и память, подумал я, в таком ранге помнить мимолетную встречу и беседу двухгодичной давности, да на фоне теперешних событий.
– Продолжим знакомство докладом по обстановке, – сказал нарком.
Я докладывал, а нарком рассматривал карты и планы портов.
– Вижу, – заметил нарком, обращаясь к командиру базы Куманину, – что с базированием флота вы справились неплохо, чувствуется, что понимаете, каким соблазнительным объектом для противника являются ваши порты с огромным количеством кораблей, сосредоточенных на таких пятачках. Продолжайте совершенствовать ПВО, памятуя, что наиболее уязвимое для вас направление – морское, оттуда надо ждать подхода авиации противника для нанесения ударов по нашим портам, предложения по этому вопросу имеются у штаба базы? Что он вынашивает и разрабатывает?
Так как командира базы нарком хорошо знал по совместной службе на ТОФе, то я так понял, что этим докладом и вопросами нарком намеревался убедиться, соответствует ли занимаемой должности этот человек, которого он назначил в прошлом году. Но за моими плечами уже был одесский боевой опыт и я был готов к этому – нашими делами.
– Командир базы утвердил предложения штаба по вопросам обеспечения воздушной безопасности базы с морского направления. Мы подготовили очень мореходные сейнера, способные выстоять перед сильными штормами, вооружили их пулеметами, оборудовали радиостанциями, доукомплектовали рядовыми, провели с экипажами занятия и учения. По обстановке и обязательно после первого появления самолета-разведчика противника вышлем их в море для занятия позиций на подходах к нашим портам в качестве корабельного дозора ПВО базы – это будут наши выносные, подвижные, морские посты ВНОС[35]. Мы уже провели учение, с выходом сейнеров на свои позиции и с вылетом нашего самолета, обозначающего бомбардировщиков противника. Фактически установлено, что по донесениям с сейнеров об обнаружении самолетов противника, идущих с моря, мы успеваем изготовить зенитную артиллерию, вызвать истребителей, начать задымление порта, внести коррективы в высоту аэростатов, подать воздушную тревогу городу, изготовить МПВО.
– Разумно, одобряю. Мне нравятся и дозоры ПВО, и задымление портов. Авиация противника должна быть встречена огнем батарей и самолетов, хотя бы на ближайших подступах вся эта система дозоров и задымления оправдала себя в Одессе? – спросил меня нарком.
– Для нас это было нововведение, и нас буквально это спасало. Об этом опыте мы донесли в штаб флота, и, когда я прибыл сюда служить, здесь уже знали о нем, что облегчило нашу работу. Не знаю, передан ли вообще весь одесский опыт на другие флоты.
– Обо всем, что делалось впервые в Одессе, по моему приказанию Главморштаб информировал все флоты начиная с июля сорок первого. И о первом применении флотских одесских бомбардировщиков СБ и лодочных гидросамолетов для бомбежки вражеской пехоты, и о морских постах ВНОС, и о задымлении гаваней, и о корректировке артогня кораблей в поддержку нашей пехоты, и об использовании всех калибров морской артиллерии против вражеской пехоты, и о контрбатарейной борьбе, и о первых траншеях, которые впервые в армии начали рыть под Одессой. Знаем, как морская пехота под нажимом заменила флотскую одежду на полевую, училась маскироваться, делать перебежки и бросаться в атаку с короткой дистанции, а не ходить в «психические» атаки во весь рост с дальней дистанции, ибо это было на руку врагу. Об образцовой эвакуации морем войск из Одессы в Москве был особый разговор, и Ставка и Генштаб высоко оценили эту крупную морскую операцию.
Я был приятно удивлен поразительной осведомленностью наркома о наших одесских делах.
Затем состоялась полуофициальная беседа, в ходе которой нарком спросил, на каких кораблях я плавал. И когда узнал, что я командовал сторожевым кораблем «Шквал», он искренне, по-человечески тепло заговорил:
– Глядя со своего крейсерского мостика, как сторожевики в шторм зарываются в волну носом до самого мостика, когда крейсер едва покачивается, я сочувствовал их экипажам, но считал такое плавание лучшей школой оморячивания. Скажу откровенно: я дважды ходил в море на сторожевиках и оба раза попадал в шторм, и могу засвидетельствовать, что сторожевик – лучшая платформа для морской выучки личного состава, хотя служить на «Шквалах» и «Штормах» конечно же тяжело. И сколько вы проплавали на сторожевике?
– На том и другом пять лет.
– Это вы побили все рекорды, – рассмеялся нарком и, повернувшись к командиру базы, полушутя спросил: – А не считают ли хозяева, что пора покормить проголодавшихся гостей?!
– Давно порываюсь пригласить вас в салон, адъютант уже трижды подавал знаки: пора обедать.
Впервые за обеденным столом с наркомом. Николай Герасимович вне службы оказался приятным, задушевным, остроумным собеседником и, следуя корабельным традициям, избегал служебных тем.
После обеда беседа была продолжена, в ходе которой нарком неожиданно спросил меня:
– Как вы по одесскому опыту оцениваете организационные формы в обороне приморского плацдарма и организацию командования? Только откровенно, личное мнение, без подгонки.
– Организационная форма и организация командования хороши те, что кратчайшим путем ведут к победе, точнее те, которые наилучшим образом способствуют выполнению задач в операции и достижению целей в вооруженной борьбе. Мне нравится одесская организация обороны, потому что она принесла успех – враг не прошел. Высшая оценка организации – успех дела. Главное условие: объединение усилий всех родов войск и сил флота под единым командованием моряка, тогда флот повернет всю свою мощь на сушу. Оборонительный район – название правильное. Хорошо, что в Севастополе применена та же организация, что и в Одессе, и то, что в Севастополе командующий флотом выполняет и функции командира базы: это, пожалуй, удобнее, чем в Одессе, – менее громоздко. Но это – частность. Основное – во главе обороны приморского плацдарма должен быть командир базы…
Я чуть не проговорился и не выдал своей потаенной мысли: хорошо было бы если бы оборону и Севастополя возглавил контр-адмирал Г.В. Жуков. Нет, не потому что у него таланта больше, чем у Октябрьского. Ни в коем случае. Октябрьский – это величина. Но в этом конкретном случае у Жукова больше данных: знаток сухопутного дела – воевал в Гражданскую войну на суше, в десантных отрядах Ивана Кожанова (в будущем – командующий Черноморским флотом), и у него опыт сухопутных боев под Одессой; корабельный артиллерист, командир артиллерийских кораблей, волонтер в республиканской Испании, командир базы и в постоянном взаимодействии с армией; за ним – опыт успешного руководства обороной Одессы; отчаянной храбрости человек, и в этом шел рядом с И.Е. Петровым – часто покидал КП и появлялся в боевых порядках полков; дружно работал с Петровым, которого он же и выдвинул в командармы и продолжал с ним в Севастополе по-братски сотрудничать. А если принять во внимание, что у Октябрьского не только Севастополь, а и весь флот, все море, все побережье и необходимость взаимодействия с тремя фронтами (Южным, Северо-Кавказским и Закавказским), а он сидел в изолированном, осажденном, а потом и блокированном городе, а его штаб на Кавказе, и к нам шли приказания из двух мест, порой дублирующие друг друга, порой противоречивые. Находясь в Севастополе, он не смог совместно с командующим Закфронтом руководить Керченско-Феодосийской десантной операцией. Все говорило за то, что место Октябрьского – на Кавказе. Командовать флотом, быть рядом с командующим фронтом, а Жукову – быть командующим Севастопольским оборонительным районом. И вначале все к этому и клонилось. При мне в октябре Октябрьский объявил Жукову, что тот остается в Севастополе, так как его одесский опыт, вероятно, здесь понадобится. В ноябре Октябрьский предлагал Москве этот вариант. Но нарком Кузнецов придерживался иного мнения: в данный момент спасти положение под Севастополем можно общими усилиями флота и армии под личным руководством комфлота.
Когда после войны Николай Герасимович писал свои воспоминания, он повторил мне тот же вопрос, что и в 1942 году, я ответил ему так, как сейчас пишу, и он записал в книге «На флотах боевая тревога» (с. 156) мое мнение: «В Севастополе следовало иметь такую же организацию, как и в Одессе». Только то, о чем я умолчал в сорок втором, соблюдая субординацию, я на этот раз добавил: «во главе с Жуковым». Перенести в Севастополь одесскую организацию, во главе с Жуковым и со всем сработавшимся аппаратом управления, во главе с генералом Г.Д. Шишениным. Это был идеальный сплав всего лучшего, что сложилось в Одессе: Жуков и Петров, Шишенин и Крылов.
Кузнецов, как умный и честный человек, в ходе обороны начал понимать, что место комфлота – на Кавказе, и сделал попытку это осуществить: поставить во главе обороны Севастополя другого человека, с подчинением комфлоту. Однако на этот раз с этим не согласился уже Октябрьский. Он настолько связал свою судьбу с Севастополем, что теперь он останется здесь до конца. Об этих обсуждениях нам стало известно, и тогда мне стало ясно, почему нарком спрашивал мое мнение об организации командования обороной приморского плацдарма. Оказалось, что не с одним мною он вел подобный разговор. Когда вскоре я встретился в Туапсе с Жуковым, он на мою информацию воскликнул: «Так он и со мной на эту тему говорил». Все понятно – умный военачальник, вынашивая идеи, никогда не пренебрежет мнением подчиненного любого ранга, если он близко соприкасался с обсуждаемым делом.