С. ПокровскийНа тюленьем промысле. Приключения во льдах
IСуматоха на Койде
„Кожа идет1“! — Эту жгучую новость принесли разведчики, Петр и Степан, и разом взбудоражили все село.
Сонная до тех пор Койда2 проснулась и зашумела.
Словно электрический ток заставил всех встрепенуться. В каждом доме громко захлопали двери. Всюду начались торопливые сборы. Доставали с поветей3 нужный для тюленьего боя снаряд. Ребята чистили ружья, увязывали мешечки с порохом и свинцом. У кого были берданки, те снаряжали ружейные патроны. Крепили на прочные древки „кутила", т.-е. гарпуны, багры на длинных шестах, острые „спицы", похожие на старинные копья. Вязали круги черных от дегтя веревок. Смолили легкие карбаса, поставленные на прочные полозья, сносили на них всевозможную мореходную снасть.
Жёнки жарко топили огромные русские печи, месили тесто, лепешки, масляные шаньги — род сдобных, но тонких ватрушек.
Пекли пироги с рыбой и гречневой кашей. Наскоро достирывали мужьям и сыновьям лишнюю пару белья и портянок. Доставали из кладовых кульки с заранее насушенными сухарями и покупными баранками. Все это укладывалось в узлы, в сумки, в деревянные сундучки, в лубяные „туеса“. Бегали в кладовые клети по нескольку раз, доставая оттуда то меховые оленьи „постели", то одежду, то тяжелые теплые овчинные одеяла, которыми во льдах покрываются на ночь поморы.
Даже рослым румяным ковдинским девицам не сиделось. Поминутно сновали они из дому в дом, попросить у соседей то сала, то спичек, то масла, поделиться новостями с подругами и так себе, словно невзначай, перекинуться мимоходом одним словечком с милыми.
IIПоморское жилье
Беломорские поморы живут не по-нашему. Их жилье не похоже на избы московских крестьян.
Каждый дом их — это своего рода промысловая и хозяйственная коммуна человек в десять, пятнадцать, а то и больше. Живут они в крупных двухэтажных домах, темных, бревенчатых, но с белыми наличниками окон. Большую часть такого дома занимают клети, кладовки, холодные чуланы и поветь — помещение для коров, лошадей и овец.
Поветь находится во втором этаже. Это обширное место, где зимою держат домашних животных. Для них нарочно сделаны пологие бревенчатые сходы на столбах, по задней стороне дома. Летом они живут в нижнем этаже, который представляет не что иное, как скотный двор.
Здесь же хранятся сани, вилы, косы и всевозможная морская снасть.
На улице возле лавки также толкалась говорливая толчея. Поморы торопились забрать все необходимое для похода. Слышался гул мужских голосов и своеобразная северная поморская речь. Деловито обсуждались все обстоятельства предстоящего промысла. Товарищи сговаривались между собой. Составляли артели по 6, по 7 человек. Намечались места, куда двинется каждая из артелей. Кое-кто горячился и спорил. Кое-кто бранился и сводил последние счеты.
Словом, на улице поднялась такая же кутерьма, как и в домах.
IIIМахавка
Ласково поглядывало на всю эту суматоху посветлевшее мартовское солнце.
Красная „махавка" на высокой мачте над домом лоцмана Фомы уже давно трепалась от теплого „русского" ветра. Она хлопала, извивалась змеей и суетливо тыкала острым концом на север.
Но, может быть, вы не знаете, что такое „махавка", и что такое „русский ветер"?
На образном языке северян „махавкой" зовется флажок, привязанный на верхушку мачты. Махавка для помора нужная вещь. Куда машет махавка, туда дует ветер. А ветер и море для поморов это все. „Какой на море ветер живет?" — это спрашивает всякий помор, прежде чем пуститься „в голомя" (в открытое море).
От уменья распорядиться с ветрами зависят его удачи и неудачи, начало промыслов и работ, благосостояние, а часто и самая жизнь поморов.
Тут обходятся без немецких компасных слов. Нордост (С.-В.) у них —„полуношник", нордвест (С.-З.) —„побережник".
А „русский" ветер?
Русский или „летний" — это южный ветер.
Он приносит северянам солнечную погоду. Он несет им свет и тепло и легкий воздух с той стороны, где живет весь прочий русский народ.
IV„Припай" и русский ветер
Уж давно южные ветры начали ломать крепкий беломорский „припай". Припай — это широкая полоса береговых льдов, примерзающих зимою к суше. В суровые зимы эти льды достигают большой толщины, но редко бывают гладкими. Зимние штормы все время не дают им покоя. Приливы ломают припай. Волны разбивают его края. Прибой выкидывает на него ледяные обломки. Обломки эти накопляются целыми грудами, смерзаются и образуют длинные береговые валы.
В сильную стужу припай расширяется, море отступает, морские волны набрасывают новые груды осколков. Сильные бури особенно коверкают лед. Часто они раскалывают его на миллионы кусков.
Под напором ветров и течений льдины сталкиваются между собой, лезут одна на другую, громоздятся в несколько слоев, становятся стоймя и в таком виде снова смерзаются от студеного дыхания северных морозов. Такие намерзшие груды зовутся там „торосами", а стоящие льдины „стамухами". Порой они принимают вид причудливых фигур, особенно в весенние дни. Теплые ветры оттаивают их, солнце и дожди раз‘едают их спины. Узловатые сосульки хрустальной бахромой повисают на их отвесных краях.
С теплом, когда лед делается рыхлее, а над морем „живут" южные ветры, от припая отрывается кусок за куском. Огромные „тороса" и ледяные поля в несколько тысяч шагов длиной, с гулом, похожим на громовые раскаты, откалываются от припая и степенно уплывают на север.
VЛысуны, бельки и утельги
Течением и ветром лед незаметно несет к тому проливу, который соединяет южную закрытую часть Беломорья с его северной океанической частью.
Поморы зовут его горлом. Это полоса воды верст пятьдесят шириной, а местами и больше. Юго-восточный берег его зовется Зимним Берегом, северо-западный — Терским.
Еще в феврале льдины встречают на своем пути большие „юрова кожи4“. Так величаются стада гренландских тюленей, которые в начале зимы тысячами выгребают из „океяна" в Белое море. Сотни тысяч их с незапамятных времен приплывают оттуда, от долгой полярной ночи, в поисках за удобными стоянками.
Целыми стаями вылезают они на плавающие морские льды и месяца на два превращают их в свое жилье. Эти спокойные жильцы не нуждаются в топливе. Напротив, своими телами и теплым дыханием они протаивают себе глубокие логова. Промышленники говорят, что они продувают себе насквозь сквозные ходы, через которые тюлень всегда может ускользнуть в воду. Эти ходы или отдушины тюлени поддерживают все время и не дают им замерзнуть. Едва вода покроется тонкой ледяной пленкой, они пробивают ее вновь, часто влезают и вылезают через этот лаз и обыкновенно не отходят от него на большое расстояние.
Такие намерзшие груды зовутся „торосами"
Здесь, на льдинах, утельги-самки рожают по-одному, редко по-два маленьких детенышей. Тюленята после рождения обрастают мягкой белой шерстью. В это время они зовутся „бельками". Бельки не умеют плавать и не идут в море, пока не потеряют длинную шерсть. Двухмесячные делаются серыми или „серками" и покрываются короткой жесткой щетиной.
Самцы-„лысуны“ стерегут самок и детенышей, в случае опасности делают тревогу, изредка, когда им некуда уйти, пытаются защищаться и даже могут укусить врага. Утельги почти не отходят от детей, ласкают их, лижут и кормят своим молоком. Недели проходят за неделями. Бельки жиреют и растут. Утельги, напротив, худеют и, под конец кормления, совершенно истощаются. Ведь в это время они почти ничего не едят и живут только ранее накопленным подкожным жиром.
Так делают и другие ластоногие: нерпы, морские котики, сивучи. Так делают и медведицы, которые долгое время кормят медвежат, не выходя из своих холодных снеговых берлог.
Льдины, между тем, не спеша, подвигаются течением к выходу из Белого моря. А там, у пустынных берегов, еще загроможденных снегами и льдом, за ними зорко следят тысячи поморов-тюленебойцев, стерегущих желанную добычу.
VIНа Зимнем Берегу
Дик и безлюден Зимний Берег. Десятисаженной стеной однообразно тянется он к северо-востоку. Кой-где виднеются с моря острые верхушки елей и пихт. Местами белоствольные березы толпою спускаются к самому морю по глубокому руслу какой-нибудь речки.
Особенно пустынным кажется берег к северу от реки Золотницы. Его невозмутимая тишина и угрюмое безлюдье легко наводят жуткое чувство на всякого непривычного человека.
День заметно склонялся к вечеру, когда одинокий путник с узелком за спиной и легкой берданкой, перекинутой через плечо, показался на опушке хвойного леса.
Теплая заячья шапка с наушниками закутывала его голову. Высокую тонкую фигуру тесно облегала меховая куртка до колен. На ногах были одеты длинные самоедские пимы. — Это теплые и мягкие сапоги из оленьего меха, покрывающие ногу значительно выше колена.
Несмотря на крупный рост путника, что-то почти детское было во всем его долговязом теле. Слишком тонким казался он в поясе.
Лысуны, бельки и утельги
Длинные руки как-то нескладно торчали из коротких рукавов. Раздавшиеся плечи туго натягивали чересчур узкую, расстегнутую на груди куртку. Ноги его казались непомерно долгими, а походка по-детски легка.
Его безусые губы и круглые щеки не позволяли дать ему больше пятнадцати лет. Но глаза его смотрели озабоченно. Брови хмурились, взгляд выдавал в нем человека, который первый раз идет по незнакомой дороге и боится сбиться с пути.