Анюта зашла ему за спину, через его плечо глянула на мини-экспозицию, заметила с пренебрежением:
— Ничего интересного. Дружный коллектив голубых.
— Знаешь кого-нибудь из них? — насторожился Никольский.
Анюта брезгливо фыркнула — настолько выразительно, будто разом произнесла целый мини-монолог: да, мол, знаю кое-кого, но от подобных знакомств ни удовольствия мне, ни пользы.
— А этого? — Никольский через плечо протянул ей фотографию Ромы.
— Личико знакомое, — поморщилась Анна. — Недавно где-то видела… — она примолкла, вспоминая, и вдруг обрадовалась: — Точно! Вчера! В клипе то ли Салтыковой, то ли Ветлицкой — он на подтанцовке кривлялся, пантеру изображал. По ТВ-6.
— Точно? — осторожно, боясь спугнуть удачу, спросил Никольский.
— Господи, врать-то мне зачем?! — спросила Анна удивленно.
— Ты молодец, Анюта, — похвалил он. Пообещал: — В штат возьму.
— И удостоверение выдай, красную книжечку! — подхватила девушка. — Все?
Глядя на нее и в то же время мимо, Никольский задумчиво кивнул.
— Тогда прощевайте, пацаны! — залихватски подбоченилась уже то ли четвертая, то ли пятая Анюта. — Завтра увидимся!
Она упорхнула. Проводив ее глазами и обернувшись к Лепилову, Никольский по-волчьи оскалился.
— Задачу свою понимаешь, Лепилов? На ТВ-6, с клипа копию, узнай, какая фирма его снимала…
— И далее со всеми остановками — перебил Лепилов. — Не первый год замужем, Сергей Васильевич. Я Вешнякова в подмогу возьму. Можно?
…В несусветно громадном павильоне «Мосфильма», перемахивая через толстые кабели, деревянные брусы, металлические крепления, а иногда и спотыкаясь о них, шли к ослепительно яркому пятачку Лепилов и Вешняков. Дошли. На пятачке трое в оранжевых трико по зеленой хлорвиниловой траве подползали к круглому озерцу — зеркалу, лежавшему на полу. От камеры, глядевшей на все это безобразие сверху и чуть со стороны, донеслось наконец:
— Стоп! Спасибо всем. На сегодня закончили.
Погасли осветительные приборы. В тусклой полутьме съемочная группа беспорядочно рассредоточилась. Одного из оранжевых уже в открытых воротах павильона Вешняков цепко схватил за предплечье:
— Молодой человек, не торопитесь. Нам надо поговорить.
— Кому это вам? Не знаю я никого! — жутко тараща глаза от охватившего его ужаса, закричал Рома.
— Нам, работникам сто восьмого отделения милиции, — ответил подошедший Лепилов. — С чего это ты так перепугался, Рома?
Как всегда элегантно одетый в стиле ретро Витек, склонив пробор к клавиатуре аккордеона, самозабвенно пел о том, что
Ты весь день сегодня ходишь дутый,
Даже глаз не хочешь поднимать.
Мишка, в эту трудную минуту
Так тебя мне хочется обнять.
Мишка, Мишка, где твоя улыбка,
Полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка. Мишка,
То, что ты уходишь от меня.
Ресторанный зал, словив ностальгический кайф, рукоплескал. Но двое в красных пиджаках поднялись, чтобы их заметил певец, и продолжали аплодировать поднятыми вверх руками. Витек кивком обозначил, что заметил их, снял с плеча аккордеон. Остальные музыканты уже сложили оружие. Наступил перерыв.
Витек покуривал у заднего входа в ресторан. Подошли краснопиджачники.
— Привет, — сказал один из них, видимо, главный.
— Привет, привет, — небрежно откликнулся Витек. — С чем пожаловали?
— Товарец, Арсентьевич, — ответил главный. — На этот раз не бумажки, а настоящие картины, — и важно добавил: — Масло.
— В рамах, — робко подал голос второй.
— Где они? — без восторга поинтересовался Витек.
— В машине. В багажнике, — сообщил главный, но, видя вялую реакцию певца, решил уточнить: — Смотреть будешь?
— Посмотрю на всякий случай, — лениво согласился Витек, отшвырнул окурок и стал наблюдать, как краснопиджачники доставали из багажника утлой «Мазды» нечто обширно-прямоугольное, опутанное тряпьем…
— Вот, — сказал главный и поставил на пол, привалив к стене, полупейзаж-полуинтерьер: на первом плане была изображена притемненная, оформленная в стиле ампир гостиная некой усадьбы, за обширными окнами которой виднелся яркий осенний парк.
— Еще что есть? — без всяких эмоций выспрашивал Витек.
Вторая картина изображала деревенскую избу в перевивах кумачовых подолов, багряных платков, лазоревых рубах, свекольных лиц. Крестьянская свадьба!
Далее следовало нечто батальное: шеренги солдат с ружьями наперевес, ядра горкой, орудия на лафетах и всюду — круглые дымы.
Три картины стояли у стены закутка — артуборной. Витек цыкнул зубом.
— И сколько вы за них хотите?
— Вот за эти — палец главного указал на усадьбу и избу, — по двести, а за ту, Арсентьевич, пятьсот, не меньше.
— Откуда они, Валентин? — прищурился Витек.
— В прошлые разы ты вроде не очень интересовался, откуда бумаги… — Валентин явно смутился и от этого стал слегка развязен.
— В прошлые разы были листы графики, которые могли храниться, как ты утверждал, в сундуке твоей бабушки, — жестко возразил Витек. — Я поверил или захотел поверить, что так и было. Но на этот раз в сказочку о том, что ты нашел эти картины на чердаке, поверить не смогу. Откуда они?
— Слово, Арсентьевич, не ворованные! — испугался Валентин.
— Это ты так говоришь! — отрезал певец.
— Он тебе слово дал, фраер! — вдруг ощетинился второй.
Не испугался Витек, сказал презрительно:
— Огонь-то из ноздрей убери, Змей Горыныч.
Валентин ссориться не хотел, он продать картины хотел.
— Поутихни, Алик, — приказал он. Алик поворчал, утихая.
— Последняя цена, Арсентьевич, эти по сто пятьдесят, а за войну четыреста, — определил сумму Валентин.
— Семьсот баксов, — подсчитал в уме Витек и твердо решил: — Шестьсот.
— Грабишь ты нас… — Парень загрустил.
— За шестьсот я не требую ответа на вопрос, откуда они, — напомнил Витек, выдвинул плоский ящичек хилого стола и, не считая, протянул тоненькую пачечку «зеленых» Валентину.
— Торговался, значит, чтобы в наличные вложиться, — догадался малый, пряча зеленые во внутренний карман красного пиджака.
— Именно так, мой юный друг, — ничуть не смутился Витек.
— Я думаю, в загашнике у тебя зелени поболе будет, — предположил незадачливый торговец живописью.
— Ты что, ограбить меня собираешься? Не советую! — усмехнулся Витек.
— Зачем же грабить? — Валентин суетливо заметался по комнате.
— Ты что копытами топочешь? — прикрикнул на него певец. — Если надо, сортир — вторая дверь направо по коридору.
— Шутишь все, Арсентьевич, шутишь, — Валентин остановился посреди комнаты. — А у нас к тебе еще одно дело. Нешуточное. Тысячами пахнет…
— Я не убивал, — в который раз повторил Роман. — Я дружил с Николаем Сергеевичем Андриановым, я часто навещал его, но я не убивал его. — И, заплакав вдруг, прокричал тонко: — Не убивал!
В черных джинсах в обтяжку, в черной фуфаечке на голом жидком торсе, он казался юным. Скверным мальчиком. Два мужика тускло смотрели на него: Никольский от своего письменного угла и Вешняков из угла.
— Надоел ты мне, Сурков, — Никольский глянул на часы, встал из-за стола. — И зря ты со мной в бесперспективную отказку играешь. Вешняков, садись на мое место и продолжай его трепать по всем пунктам. А я на полчасика отлучусь.
Вешняков сел за начальнический стол, откинулся в кресле и спросил задушевно:
— Ведь ты, Рома, никакой Андрианову не племянник. Зачем ты себя выдавал за племянника?
…Никольский осторожно открыл дверь с табличкой «Начальник отделения».
Увидев его, Котов осклабился, раскинул руки.
— А вот и Никольский с блестящим раскрытием!
Никольский молчал. Начальник паспортного стола, докладывавший Котову, почувствовал, что он лишний, и без слов удалился.
— Пролетаем, начальник, — грустно признался Никольский. — Как фанера над Парижем.
— Излагай, — предложил Котов уже не столь оптимистично.
— Только что звонил Лепилов, — вздохнул Сергей. — В педерастическом гнездышке хиляка, в однокомнатной квартире, которую ему купил этот козел Андрианов, ничего. Ни пистолета, ни вещичек. Ничего.
— Продолжай колоть его, Сережа, пока он еще тепленький! — азартно воскликнул Слава. — Ступай, действуй!
— А если он действительно не убивал? — пробормотал Никольский, уже выходя прочь.
…Веселым вихрем ворвался в кабинет Никольского подполковник Котов. Обнял за плечи вскочившего Вешнякова, по-отечески предложил:
— Ты иди, Вешняков, отдохнуть тебе надо!
Вешняков вышел. Котов обернулся к несчастному Гею и произнес торжествующе:
— Все упираешься, паренек, а зря. Зря. Зря, — повторил он, устраиваясь за столом.
Никольский скромно сел на место Вешнякова в уголке.
— Я не убивал, — в очередной раз, как попугай, повторил Рома.
— Жалко мне тебя, Рома, — Котов смерил голубого действительно жалостливым взглядом и окончательно уверился: — Жалко. Отказывайся — не отказывайся, но мы очень быстро отыщем доказательства, что убил именно ты. И что тогда? Тогда предумышленное, с заранее обдуманным намерением убийство с отягчающими обстоятельствами. Квартира-то ограблена по-настоящему. А дальше страшная и бесконечная дорога — пожизненное заключение, Рома.
— Я не убивал, — прошептал Рома и заплакал.
— Не плачь, — бодро сказал Котов. — У тебя есть выход.
— У меня нет выхода, — заявил Рома и высморкался в кружевной платочек.
— Есть, есть, — заверил Котов. — Ты делаешь чистосердечное признание. Так, мол и так, в припадке ревности, в состоянии аффекта я, Сурков Роман Эдуардович, застрелил Андрианова Николая Сергеевича из его же пистолета. Мы тебе оформляем явку с повинной, и самое большее, что тебе грозит, восьмерик. А при хорошем адвокате пятеркой отделаешься. Тебе сколько лет?
— Двадцать два, — прошептал Рома.
— Вот! — опять обрадовался Котов. — В двадцать семь выйдешь — вся жизнь впереди. Договорились?
— Я не убивал, — повторил Рома в отчаянии.