— Закусим в машине по дороге, — торопил нас Александр.
Большой мастер водить машину в любых условиях по самым незнакомым дорогам и вовсе по бездорожью, он не любил терять время на питание, когда следовало спешить. Маркин клал еду рядом с собой на сиденье и, не отрывая глаз от дороги, набивал рот попеременно то одной, то другой рукой. В то же время он успевал крутить руль и безошибочно держал колеса машины на заданной линии, даже на гребнях глубокой колеи.
Мы согласились с его предложением. Василий Спиридонович снял со стены свою объемистую флягу, взвесил ее на руке, потряс возле уха и удовлетворенно направился к дверям. Фляга, как всегда на охоте, была у него заправлена до пробки не чаем, а крепким вином по рецепту самого Галанова. За ним вышел Александр и я с Куницыным.
Через несколько минут наша машина ехала вдоль озера по чуть приметной заросшей желтой травой лошадиной дороге. Под светом фар еле угадывалась узкая колея, вьющаяся среди белых стволов березового леса. Совсем рассветало, когда мы очутились на большой поляне, за которой ярко зеленела озимь.
— Вон дорожка козлиная! — крикнул Александр.
Мы остановились, подошли к тропе со свежими следами острых маленьких копытц. Она уходила меж кустов к озеру.
— Это на водопой идет, — сказал Галанов. — Я пойду посмотрю там, а вы на всякий случай встаньте по краям поляны. Козлы могут выйти оттуда кустами.
Ходил Галанов добрых полчаса и вернулся совсем помрачневшим.
— На этой тропе и охотился егерь со своим родичем, — заметил он. — Подкараулили на водопое животных, и, может, не одного убили. Там и разделывали туши в стороне на берегу и мыли мясо… Ну, я еще с ними поговорю!
Мы переехали через клеверище. За ним козлиная дорожка уходила в сухое болото, окруженное густыми кустарниками.
— В такой чащобе они наверняка лежат, — сказал Куницын. — Давайте, сделаем загон. Вы вставайте на номера по углам вон той поляны на опушке березовых колков, а мы с Сашей обойдем чащобу и погоним на вас…
Мы с Василием Спиридоновичем заняли свои места на опушке березового леса метрах в трехстах друг от друга. Прошло примерно полчаса, как вдруг я услышал легкий глухой стук. Это выскочил из кустов и остановился посреди поляны большой козел, тревожно озираясь вокруг. Вот он большими скачками пошел прямо на Галанова. Мне было видно, как возле старой березы поднялись вверх навстречу козлу стволы «Дианы» и тихо опустились вниз.
Козел метнулся в сторону и скрылся в лесу.
— Ай, ушел, ушел! — кричал Куницын, перебегая вслед за ним поляну. — Как же ты, Галаныч, проспал его… Мы с Александром тоже поспешили к Василию Спиридоновичу.
— Осечка, язви ее, курки ослабли, — смущенно проговорил Галанов. — А патроны не успел переменить.
— Ну ка, покажи осечку, — попросил Куницын.
— Да бросил я патроны с досады в кусты, — ответил Василий Спиридонович. — Ничего, он далеко не уйдет. Давайте пока закусим немного. Есть что-то хочется.
Галанов сел на ствол старой поваленной бурей березы, отвинтил головку фляги.
— Ну, будьте здоровы, с охотой вас…
Он сделал полдюжины добрых глотков и передал флягу Куницыну.
— На, Семен, погрейся.
Семен Андреевич сделал пару глотков и поперхнулся крепким вином.
— Ну и сильна у тебя эта штука…
Выпили, закусили…
— Эх, Спиридоныч, как ты козла упустил, — сокрушался Куницын. — Будь я на твоем месте, лежал бы он тут. А ты — осечка!
— Душа, братцы, осеклась, понимаете ли, — признался вдруг Василий Спиридонович, разомлевший от выпитого вина. — Вышел, понимаете, такой красавец, жалко-стрелять…
В середине дня мы вернулись на хозяйство. Добычей на всех была одна белая куропатка, которую подстрелил Куницын во время загона. Козлов мы больше не видели.
Галанов сразу пошел под навес, где висела шкура, долго что-то ее осматривал. В это время из егерского домика вышли во двор старый седоусый егерь и рядом с ним худощавый человек в серой офицерской шапке и кожаном жилете.
— Здравствуйте, охотнички, — приветствовал он нас, улыбаясь. Это был председатель общества охотников Георгий Алексеевич Загорьев. — Что, Василий Спиридонович, на шкуру любуешься?
— А, легок ты на помине, Георгий! — закричал Галанов. — Сейчас я тебе покажу, чем у тебя новый егерь занимается.
Он вышел из-под навеса со шкурой в руках и прошел на веранду, где расстелил ее на большом столе. Мы все встали вокруг.
— Вот, смотри, Георгий, какое безобразие. — Василий Спиридонович достал из кармана длинный лоскут белой шкурки и пристроил его к большой шкуре. Он был отрезан от нее острым, как бритва, ножом, и сейчас все изгибы среза пришлись точно один к другому. На маленьком куске шкурки отчетливо были видны желтые соски.
— Понимаете ли, козу убили, с живота кусок шкуры с сосками отрезали, бросили в траву, а я нашел ее вблизи от того места, где они мясо мыли.
— Что тут понимать, все ясно, — сказал, помрачнев, Загорьев. — Снимем с работы и накажем, обсудим это на заседании правления. Ты, Василий Спиридонович, приходи, а то давно что-то не был…
Через час мы ехали домой. Василий Спиридонович повеселел и вслух сочинял свою речь против браконьерства на будущем заседании правления общества охотников.
Г. УСТИНОВ
ПЕТРОВИЧ
Герасим Петрович Санников, которого попросту величали в деревне Петровичем, вдоволь пострелял уток на своем веку. Пристрастился к охоте он с детства, да так и не расставался с ружьем вот уже пятьдесят лет. Что и говорить, раньше многие охотники били дичь, стараясь перещеголять друг друга. Добро, и излишки на рынке продать можно.
Выберет, бывало, «воздушную тропу» Петрович, расставит чучела, да за одну утреннюю зо́рю настреляет штук сорок, пятьдесят… Никто с ним тягаться в деревне не мог.
Но отошли те времена. Не та охота стала: и охотников поприбавилось и глухих заповедных мест почти не осталось. Потому-то и введена была норма отстрела дичи.
Не понял сначала Петрович, для чего нужны такие меры.
— Дичи, ведь вон ее сколько, — говорил сожалеючи он при случае.
Но скоро понял, что дичь будто свеча тает. Заметно ее поубавилось.
Заколебался старик, заговорила и у него совесть.
А тут еще как-то и старший сын Николай, что комбайнером работает, упрекнул:
— Пора бы, батя, и совесть знать! Внуки-то кого стрелять будут? Воробьев, что ли?
Задело старика за живое. И Петровича словно подменили. Преобразился он до неузнаваемости. Не наступили сроки охоты — с ружьем его не увидишь. А коль установлена норма — свыше ее ни-ни…
И доверили Петровичу почетное дело: стал он «головой» по охотничьему надзору — общественным охотинспектором в деревне.
Будто помолодел старик. Настолько захватило его это благородное дело охраны родной природы. Не раз отмечала его за старание областная охотничья инспекция. Еще бы: сколько он задержал нарушителей правил охоты, сколько предотвратил случаев браконьерства! С головой ушел Петрович в свою новую работу. Да вот только… жена — Акулина Семеновна частенько вздыхает, зло приговаривает:
— Ведь совсем одурел старый. Хоть глаз не кажи на улице… Будь они прокляты — твои акты. Идешь, а вслед шипят: «гляди, кума, инспекторша-то наша», да тихонько и обзовут… Угораздила тебя нечиста сила! Проходу нет…
Но Петрович не сдавался и твердо вел свою линию. А характер-то был у него крутой: сказал — своего добьется, не отступит.
Затеял организовать «зону покоя» на озере и поехал в райисполком. Три дня прожил в райцентре, но бумагу привез.
— Охоться здесь, вот в этой стороне озера, а сюда нельзя. Тут «зона покоя» и всякая охота запрещена, — говорил деревенским Петрович. — Пусть дичь живет мирно, потомство дает.
Оградил эту зону Петрович приметными знаками и ревностно ее охранял…
Наступила весна. На лугах и полях засеребрились болотца, все чаще появлялись на них кряковые утки. На льду озера все явственнее проступала синь. А когда у берегов засверкали чистые разводья, со знакомым нарастающим свистом крыльев начали будоражить воду стремительные гоголи…
Долго ждали этой чудесной весенней поры охотники. Хоть и невелика норма отстрела селезней — всего десять за полный охотдень и не более двадцати штук за весну — любители утиной охоты с удовольствием отправлялись позоревать.
Весенние дни проходили один за другим. Озеро очистилось от льда, и на нем рассыпались, как головешки, черные лысухи и утки всех пород. Птица начала уже облюбовывать укромные места для гнезд. Но Петрович охотиться не спешил… «Впереди еще четыре дня, — рассуждал он, — успеется. Двадцать-то штук я в два дня настреляю…»
Его захватила другая думка. Охрана озера и «зоны покоя» — само собой. А вот расстановка искусственных гнезд для уток; улучшение кормовых запасов для водоплавающей птицы — разведение в озере завезенных с других водоемов рдестов, особенно гребенчатого, которого обычно называют «просянкой»; отстрел в округе ворон, сорок и других пернатых хищников-вредителей…
Петрович проснулся рано. Ныла спина, и стягивало левую ногу. Сказывались, видно, прошлые охотничьи походы, ночлеги в лодке при тягучих осенних дождях…
Старик покряхтел, поднялся и включил свет. Прошелся по избе, потер поясницу шершавыми пальцами и начал одеваться.
— Сегодня-то рано вернешься? — спросила проснувшаяся Акулина Семеновна.
— Как дела задержат…
— Все у тебя эти скандальные дела, провались они пропадом… Канителишься, а денег-то никто не платит. Хоть бы уток настрелял. Стыд от людей! Хозяин — первейший охотник, а утятины нынче еще и не пробовали, отчитывала его жена.
— Ладно, не ворчи… Сегодня привезу я тебе уток.
Петрович натянул резиновые сапоги, оделся. Наполнил флягу водой, сунул за пазуху краюху хлеба. Забрав в кладовке ружье, патронташи мешок с чучелами, направился к озеру.
…Он привычно работал длинным шестом и гнал плоскодонку к зоне покоя. Над прибрежными тростниками разгоралась заря. Постепенно оживал птичий мир. То и дело со свистом и шумом сновали утки. Завидев человека, ныряли в воду и бесследно исчезали чомги и ушастые поганки. Плескались и цокали в зарослях лысухи…