Вот и зона покоя.
На озере то и дело хлопали выстрелы, а здесь — в зоне — стояла тишина. Старик довольно улыбнулся в рыжую бородку и, прищурив карие глаза, прислушивался к выстрелам. Только вчера составил два акта-протокола на браконьеров, а у одного приезжего охотника даже изъял ружье за охоту без билета.
Вот глухо бухнул дуплет централки. Это — секретарь сельсовета Мухорин. Он стреляет всегда дымным порохом. На Длинном плесе потрескивает, как ситец рвет, двадцатка. Там охотится учитель Сизов. А у Кривой косы «булькает» одноствольная ижевка. Ну конечно же это — тракторист Черепанов. Чужих, «незнакомых» выстрелов что-то не слышно…
Солнце поднялось. Все реже раздавались выстрелы. Петрович отплыл подальше от зоны покоя и остановился у небольшого тростникового островка. Расставил чучела, замаскировался, решив, наконец, поохотиться, чтоб привезти Семеновне на жаркое парочку селезней.
Из зарослей куги появилась лысуха и, покачивая шеей, осторожно направилась к чучелам. А следом почти в центре их вынырнула красноглазка и недоверчиво покосилась на размалеванных гоголей и красноголовиков. «Да разве это дичь?» — рассуждал про себя Петрович.
Но вот справа с шумом вырвался табунок чирков-трескунков и тут же опустился у чучел. Один селезень бросился за соперником по воде, и чучела заходили, закивали головками. Петрович взвел курки, насторожился. Вот сейчас он вспугнет их и ударит в лёт… И вдруг слева, из-за куртинки широколистной тифы вынырнул болотный лунь. Скользнув над водой, он схватил самку чирка и замахал крыльями, набирая высоту…
— Ах ты, бандит! — невольно выкрикнул Петрович и вскинул ружье. Лунь встрепенулся, выпустил из когтей свою жертву и запланировал в заросли. Петрович выстрелил еще, и лунь шлепнулся в воду.
Едва перезарядил старик ружье, как откуда ни возьмись появилась пара серых ворон. Хищницы с громким карканьем кружили над убитым лунем. И опять Петрович поднял централку и раз за разом сбил ворон. А в это время над скрадом шумно взметнулась ввысь стая гоголей, намеревавшихся присесть к чучелам.
— Тьфу ты, досада какая, — огорченно сказал старик. Охота так и не удалась: простояв еще с полчаса, Петрович вздохнул и выплыл из скрада собрать чучела и убитых хищников.
«Вот и опять старухе уток не привезу. Будет воркотни да пересудов. Луня-то с воронами не поджаришь», — рассуждал про себя старик, направляя лодку в сторону берега.
Вдруг Петрович заметил, что впереди за густым тростником у лабз маячит шест. «Кто бы это мог быть вблизи зоны покоя? Уж не браконьер ли какой?» — подумал он и начал бесшумно продвигаться вперед. Вскоре человек в лодке выплыл на чистинку, и Петрович узнал в нем своего свата — Егора Леонтьевича.
«Что он тут шарит? С чего это Егор стал охотником? Правда, лодка у него есть и кое-когда по разрешению он ставит сети вблизи деревни на карасей. Но здесь-то, в этих лабзах что ему делать?» — недоумевал Петрович, наблюдая за сватом. И тут ему вспомнилось, как позавчера маленькая внучка Лена говорила, что была у дяди Егора и ела там яичницу…
— При мне жарили. Яичек у них много-много и все разные, — рассказывала Лена.
Петрович тогда не придал значения болтовне девочки, но вот сейчас… «Неужели Егор яйца уток да лысух из гнезд выбирает?»
Петрович не спускал глаз со свата. А он то заезжал в гущу тростников и терялся, то опять появлялся на чистинках и двигался вдоль лабз. Иногда почти рядом с его лодкой взлетали с криком самки уток или слышалось тревожное цоканье и шлепанье лап разбегавшихся лысух.
Старик продолжал наблюдать и плыть за сватом. И когда оказался на месте, где несколько минут назад был он, увидел плавающее на воде гнездо лысухи, свитое из тростников и листьев тифы… В нем лежало лишь одно яйцо. А рядом с гнездом тростник был собран в пучок и на вершинке завязан в узелок…
«Та-а-ак, сватушка… С опытом работаешь! У гнезд приметные узелки делаешь. Одно яичко для «подклада» оставляешь, чтобы птица не бросала насиженного места, а продолжала для тебя класть яйца, как дворовая хохлатка… Тьфу, паршивец такой!» — выругался Петрович и от волнения, присев в лодке, стал крутить козью ножку.
Покурив и успокоившись, Петрович подплыл к браконьеру.
— Здравствуй, сват! Уж не лягушек ли на лабзах ловишь?
— Здравствуй, дорогой сватушка Герасим Петрович!.. Да нет, какие там лягушки… Хотел вот… куги для циновки нарезать, — растерянно ответил Егор.
— Что ж, не нашел, что ли, подходящей? А вон сколько ее кругом! Отменная! — громко сказал Петрович и тут же перешел к серьезному разговору. — Та-а-ак… Показывай, сколько яиц собрал!
— Каких яиц? Что ты, Герасим Петрович?
— Не виляй хвостом, а то зараз отрублю! — гневно прикрикнул Петрович и подплыл к лодке свата вплотную. В лодке на дне было чисто. Только старая сеть, да пустое ведро валялись в носу. «Где же он прячет добычу?» Петрович еще раз лодку обежал взглядом и… предложил:
— Подними-ка настил!
Егор поднял одну доску настила…
— Собери «добычу» в ведро да не забудь сосчитать, — распорядился Петрович.
Егор не сопротивлялся. Он насчитал девяносто два яйца и поставил ведро в лодку охотника.
— Заплатишь ты за разорение гнезд штраф тридцать рублей да государственный иск по тридцать копеек за яичко… Вот оно как получается, — сказал Петрович. — Поезжай к пристани вперед, а я сзади.
— Да ты что это, Герасим Петрович? Неужто креста на тебе нет? Чужой я тебе али сват? — взмолился Егор.
— Не болтай пустого. Кончились твои даровые яичницы. Совсем совесть потерял. Поезжай! — с гневом сказал Петрович и оттолкнул лодку свата вперед.
До пристани сваты ехали молча. Каждый думал о своем.
На берегу оказался учитель Сизов, только что вернувшийся с озера, две колхозницы и ребятишки, сбежавшиеся посмотреть на добычу охотников.
Петрович составил акт на свата-нарушителя, в котором и расписались бывшие тут свидетели. Затем он отвел Егора в сельпо и заставил сдать собранные утиные яйца по особому акту.
ИКРЯНКА
Два года, как Петр Капитоныч Батин ушел на пенсию. Да и пора. Шестьдесят семь лет стукнуло, сдавать начал.
Капитоныч был завзятым рыболовом. Всегда за удочкой отдыхал, сил набирался. Бывало, когда еще работал, уйдет перед выходным на речку Миасс с ночевкой. Другие, частенько, притащатся туда целой ватагой с водкой и шумными песнями. А уходя с берега обратно, оставят в примятой траве и поломанных кустах пустые бутылки, порожние консервные банки да обрывки газет. Полный разгром в природе учинят, загадят, замусорят берега красавицы речки.
А Капитоныч — не-ет. Он заберется с удочками в укромный уголок, да там и разговаривает со своими рыбами-друзьями…
— Опять, опять насадку сдернуть норовишь? Негодница. Ох, уж эта проказница — серебристая плотвичка! Ага, вот так, так… Тяни смелее! Червячок отборный, специально в саду под малинкой выкопал. Стоп! Ого-о… — скажет рыболов, подсечет и вытащит на траву добренького линя либо тигристого окуня.
Полюбуется на добычу, посадит ее в сетку, что у берега к колышку привязана, и… оглянется. Уж не подсмотрел ли кто его рыбацкого счастья! Нет, тихо в кустах. Только вдали горланит подгулявшая компания…
Наловит так, бывало, хорошей рыбки, принесет домой, скажет жене:
— Сготовь-ка, Анна Степановна, поджарку! Да чтобы на постном масле, с луком и перчиком…
Мечта, мечта… А вот теперь, когда вышел в отставку, время свободного не занимать. Хоть каждый день у речки сиди. Но… прежнего удовольствия не получалось. Перевелась, измельчала рыба в Миассе. Народу стало много, а рыбку-то не каждый бережет и ценит. Сначала здесь ловили ее ряжевыми сетями во время икромета, а потом, когда крупной не стало, понаделали мелкоячейных бредней и начали выцеживать даже мелюзгу. Одним словом, не рыбаки, а хапуги!
Сейчас все чаще получалось, что просидит старый рыболов на любимых местах весь день, заглянет в ведерко, а там только с десяток мелких окуньков, ельцов, плотвичек или пескарей барахтаются.
— Эх-ма-а! — вздохнет Капитоныч, сматывая удочки и собираясь домой. — Ну, что теперь делать? На озера подаваться? Но здесь, на Миассе, я полсотни лет рыбачу, как же менять-то его? Направиться вниз, за ЧГРЭС? Пустое дело. Там разные заводы спускают в речку вредные сточные воды, и рыба совсем перевелась.
От горьких мыслей на душе у рыболова станет смутно, смутно…
Как-то в первой половине июля жена сказала Капитонычу:
— Сходил бы ты, старичок, на речку да порыбачил. Давно пирога из свежей рыбы не ели.
— Какая сейчас там рыба? Одна мелкота для кошки, — хмуро ответил Капитоныч.
— А ты сходи, испытай… Сам же всегда говорил, что рыбацкое счастье изменчиво. Вдруг хорошая и клюнет! Много ли нам надо? Килограмм рыбешки-то поймаешь, — и пирог. Только обязательно рыбу неси, тесто готовить буду, — сказала Анна Степановна.
Постоял рыболов, подумал. Защемило у него под ложечкой, потянуло на Миасс с прежней силой… Авось, добрая рыбка появилась!
— Ладно уж, схожу, — согласился он.
Пришел Петр Капитоныч на место, забросил удочки. Вроде все кругом, как и раньше. Тихо катится речка, играя на солнце серебром мониста. Хрипло надрывается коростель на мокрых лугах. Шуршат крыльями синие стрекозы, гоняясь друг за другом у куртинки осок… А рыбы как не было, так нет! Тормошит и объедает насадку какая-то мелочь. Ловились только пескари сантиметров по десять — двадцать длиной. Вытащит Капитоныч такую добычу и разглядывает, словно первый раз повстречался… Тело брусковатое, песочного оттенка. Глаза с желтинкой, а по верхней части туловища и плавничкам рассыпаны черноватые пятна. В углах рта по усику, а нос толстый, как… у их бывшего кладовщика Семена Васильевича.
— Кому ты нужен и зачем на крючок вешаешься? — сердито спросит старик пескаря, бросая в ведерко.
…Уж солнышко высоко поднялось. Забеспокоился Капитоныч. «Перестоится тесто у старухи, уж лучше сходить в магазин, да купить камбалы либо морского окуня», — лезли в голову мысли.