Вы представляете, каково мне было не спеша прогуливаться по саду. Каждая минута, отделявшая меня от пирога со свининой, казалась часом. Подойдя к кабинке, я уже был сам не свой. Там оказался садовник, мывший пол шваброй.
– Добрый день, сэр, – кивнул он.
Чистота его произношения удивила меня: судя по лицу, он был совершенный японец, и я ожидал услышать что-нибудь вроде звуков, которые издают копыта буйвола, бредущего по болотной трясине. Однако обращать на это внимание было некогда, потому что я хотел отделаться от него как можно скорее.
– Вы еще долго тут будете? – спросил я.
– Вам нужна кабинка, сэр?
– Да.
– Я уже почти закончил, сейчас ухожу.
Он еще пару раз махнул шваброй и ушел. Я успел заметить бородавку на носу и догадался, что это тот самый человек, о котором говорил Джо Кули. У меня вдруг возникло острое желание завести беседу о рогатых жабах. Окно, из которого высовывалась мисс Бринкмайер, было вторым справа от окна моей спальни, так что теперь я знал, как найти место, где упомянутые амфибии могли принести больше всего пользы. После сегодняшней выходки старуха, безусловно, заслужила хороший урок. Однако я пересилил себя и вошел в кабинку.
Энн не заставила себя долго ждать. Я радостно вскочил, но мечтам моим не суждено было сбыться. В руках у нее оказался лишь букет роз. Я тупо воззрился на них.
– Извини, – сказала Энн, заметив мое состояние. – Придется еще подождать. Когда я вышла в холл, она как раз спускалась по лестнице. Пришлось сунуть пирог в китайскую вазу. Как только горизонт очистится, я его заберу, не переживай.
Я изо всех сил старался не переживать, но разочарование оказалось таким сильным, что, видимо, все-таки отразилось у меня на лице. Энн улыбнулась.
– Хочешь посмеяться? – сказала она. – Эти розы – как думаешь, кто их тебе прислал?
Я равнодушно пожал плечами. Какая разница, кто их прислал. Розы – не слишком приятная замена мясному пирогу.
– Кто?
– Эйприл Джун.
Мою апатию как рукой сняло.
– Да что ты говоришь? – глупо улыбнулся я.
– Она самая, – кивнула Энн. – Я так и думала, что тебя это позабавит.
Какой уж тут смех. Она поняла мою реакцию совершенно превратно. Я был глубоко тронут. Мысль о том, что Эйприл Джун, несмотря на свою вечную занятость, нашла время, чтобы послать цветы больному – или даже не очень больному – ребенку, привела меня в священный трепет. Я даже забыл о терзавшем внутренности голоде.
В этом благородном поступке была вся Эйприл Джун. Ее нежная душа воспринимала как свои собственные все требования этикета. Прежняя привязанность вновь безраздельно воцарилась в моем сердце.
– Да вот, взяла и прислала розы, – усмехнулась Энн. – Совесть, небось, замучила.
– Совесть? – переспросил я холодно, потому что тон у нее был сухой и неприятный. Теплые чувства, вызванные пирогом, улетучивались на глазах, и тайные глубины ее натуры казались уже далеко не столь глубокими. Пустая и легкомысленная девица, больше ничего. – Совесть? Что ты имеешь в виду?
Энн вздернула брови.
– Разве она не в долгу перед тобой после того, как вломилась в твою коронную сцену и пыталась попользоваться чужой славой? Такой пройдохе и пресс-секретарь ни к чему, она прекрасно сама справится.
– Не понимаю.
Она вдруг рассмеялась.
– Ну конечно, тебе ведь ничего не сказали! Вчера, когда ты был под газом, она ворвалась в зубной кабинет и принялась вопить: «Где мой маленький друг? Я хочу его повидать!», заламывая при этом руки и принимая театральные позы. При этом бросала многозначительные взгляды на репортеров, которые не замедлили заснять ее в шести эпизодах, включая то, как она нежно целует в лоб твое распростертое тело. Когда ее вежливо выпроваживали, она тряслась от рыданий. Дрова на постном масле!
Я снова смерил ее ледяным взглядом. Последнее выражение, которое она употребила, было для меня новым, но догадаться о его смысле не составляло труда. Такой грубый и оскорбительный тон вызывал у меня полное неприятие.
– Поступок Эйприл Джун представляется мне поистине ангельским, – произнес я строго.
– Что? – Энн, казалось, не верила своим ушам.
– Именно так. Другого слова не подберешь. Много ли девушек с ее положением пожертвовали бы хоть крупицу своего драгоценного времени на поцелуи в лоб?
Энн с изумлением воззрилась на меня.
– Ты что, шутишь?
– Нисколько.
– Как, ты разве не считаешь ее гадиной?
Услышав в первый раз это чудовищное определение в адрес моей любимой, – от Джо Кули за чтением «Нэшнл джиографик», – я, как вы помните, сумел подавить справедливый гнев и первым протянул оливковую ветвь, но мое нынешнее настроение никак не позволяло такое вытерпеть.
– Хватит, – сказал я. – Перестань оскорблять эту замечательную девушку, или тебе лучше уйти.
Энн вспыхнула, она была явно задета, однако я хорошо понимал, что причиной было вовсе не раскаяние, а уязвленная гордость.
– Вот как? – фыркнула она. – Ну что ж, если ты так хочешь… Ладно, пока.
– Всего наилучшего.
– И даже не надейся теперь на пирог, ни кусочка не получишь!
Признаюсь, я заколебался. Удар был силен. Но и мы, Хавершоты, не из слабаков.
Я небрежно махнул рукой, по крайней мере, так небрежно, как мог.
– Твой пирог, тебе и решать.
Повернувшись к выходу, Энн остановилась, всем своим видом выражая нерешительность. Лучшие чувства, видимо, не совсем еще умерли в ее сердце.
– Он такой вкусный, и вообще…
Я не снизошел до ответа.
– …ты же сам считаешь ее гадиной, – продолжала она. – Сто раз мне говорил.
– Лучше оставить эту тему.
– Ладно, как хочешь.
Энн ушла, и я снова предался размышлениям.
На душе у меня скребли кошки. Только теперь, оставшись один и имея возможность полностью сконцентрироваться на предмете, я осознал, что значил для меня мясной пирог. Он так и стоял у меня перед глазами, а мысль о том, что Эйприл Джун так никогда и не узнает, чем я ради нее пожертвовал, жгла как огнем.
Я покинул кабинку, вышел на солнечный свет и, затянув пояс в надежде заглушить муки голода, пошел куда глаза глядят. Внезапно что-то мягкое под ногами заставило меня опустить взгляд. Оказалось, я забрел на цветочную клумбу рядом с невысокой стеной, окружавшей усадьбу Бринкмайеров. Уже разворачиваясь, чтобы уйти, ибо, вне всякого сомнения, топтать клумбы здесь значило играть с огнем, я внезапно заметил голову. Голова поднялась над стеной и произнесла: «Фу-ты!» Видение оказалось столь неожиданным, что я испуганно застыл на месте.
Голова была рыжая, круглая, с торчащими ушами и напоминала античную вазу с двумя ручками. Принадлежала она веснушчатому мальчишке довольно нахального вида с пятнистым лицом. Смотрел он в мою сторону явно угрожающе.
– Фу-ты! – повторил мальчишка.
Он был мне совершенно не знаком, как, впрочем, и большинство людей в этом новом для меня мире. В то же время Джо Кули его, несомненно, хорошо знал. Судя по поведению и тону, он был одним из тех, кого мой предшественник в свое время обидел словом или действием.
Мое молчание явно подбодрило противника.
– Фу-ты! – снова сказал он. – Маленький лорд Фаунтлерой!
Я ощутил растущее раздражение. Поначалу я не пришел ни к каким определенным выводам в отношении юного выскочки, однако теперь явственно осознал, что он со всей определенностью нуждается в хорошей выволочке. Унизительный эпитет «маленький лорд Фаунтлерой» пробил защитную броню и угодил в самое сердце, ибо с самого момента пробуждения в кресле Б. К. Буруоша золотистые локоны малыша Джо Кули были для меня источником постоянного стыда. Бешенство мое было столь сильно, что я несомненно перемахнул бы через стену и отколотил обидчика, не останови меня тут же мысль о жалкой хилой ручонке, которая утром сокрушила мои иллюзии. Пытаться отколотить ею кого бы то ни было означало лишь выставить себя на посмешище. Вздохнув, я вынужден был отказаться от мысли о решительной битве.
Пришлось ограничиться словесной перепалкой.
– Фу-ты! – ответил я, справедливо полагая, что данное выражение не защищено авторскими правами.
– Фу-ты, ну-ты! – развил тему он.
– Фу-ты, ну-ты! – молниеносно парировал я.
– Фу-ты, ну-ты! Хлюпик! Кисель! Размазня!
Я почувствовал, что теряю позиции. Незнакомец радостно продолжал:
– Кудрявый ангелочек! Девчонка!
Тут мне, на счастье, припомнилось выражение, употребленное однажды в «Трутнях» Долби Фодерингей-Фипсом по адресу Жмотти Проссера, когда последний отказался одолжить ему десять шиллингов до будущей среды. Жмотти тогда чертовски разозлился.
– Конопатый урод! – бросил я.
И, как оказалось, попал прямо в точку. Мой противник вспыхнул как маков цвет. По всей вероятности, человеку с пятнистым лицом не слишком приятно, когда окружающие обсуждают, насколько он пятнист.
– Выходи! – истерически выкрикнул он. – Я тебе задам! Что, струсил?
Я молча пощупал руку в надежде, что она все-таки на что-то годится. Но нет, предплечье было тонким, как спичка, а бицепс скорее напоминал прыщик. Никакой надежды.
– Боишься? – бесновался рыжий. – Трус! Слабак!
Внезапно решение вспыхнуло в моем мозгу, как молния.
Как уже было замечено, я стоял на цветочной клумбе. В центре клумбы красовалось приземистое апельсиновое деревце, увешанное, благодаря щедрому калифорнийскому солнцу, множеством твердых шишковатых плодов. Этот факт совершенно изменил соотношение сил. Апельсины! Как раз то, что надо.
Сорвать один и метнуть в цель было делом одной секунды, и представьте мое удовлетворение, когда я убедился, что малыш Джо Кули со всеми его физическими недостатками обладал невероятными способностями к стрельбе апельсинами. Сам Давид, готовясь к выяснению отношений с Голиафом, не мог похвастаться такой подготовкой. Мой снаряд угодил рыжему мальчишке точно в нос, и, прежде чем тот успел оправиться от удивления и испуга, я поразил его еще трижды: в левый глаз, в правый глаз и в подбородок, в вышеозначенном порядке. Быстро нарвав еще фруктов, я продолжил заградительный огонь.