Едва это пришло мне в голову, как на глаза, как по волшебству, попался столик в углу, на котором было заботливо разложено все необходимое для хорошей выпивки. Старый добрый графинчик, сифончик с содовой, милое ведерко со льдом… короче, мечта, да и только. Столик так и манил меня к себе, и я, пошатываясь, рванулся вперед, как верблюд, завидевший оазис в раскаленной пустыне.
Разумеется, мне следовало сообразить, что желание поскорей пропустить стаканчик-другой принадлежит лорду Хавершоту и не вполне соответствует возможностям усвоения продукта телом Джо Кули, но в тот момент, признаюсь, о подобных научных тонкостях я не думал, поэтому недолго думая смешал себе бокал и залпом опрокинул его.
Вкус напитка не вполне удовлетворил меня, и я повторил операцию, чтобы понять, насколько это мне нравится. Потом снова наполнил бокал и, взяв сигарету из пачки, лежавшей тут же на столике, вернулся к креслу. Едва усевшись, я внезапно почувствовал в голове странный гул, который сопровождался непреодолимым желанием исполнить какую-нибудь песню. Это несколько удивило меня, потому что петь я имею обыкновение разве что в ванне.
Голос у меня, впрочем, оказался чрезвычайно приятным. Конечно, я не был в тот момент настроен слишком критически, но удовольствие получил несомненное. Для исполнения была выбрана старая и любимая «Итонская песня гребцов», и пошла она на удивление гладко, хотя слова и несколько наезжали одно на другое. Вскоре я пришел к выводу, что существующее либретто лучше заменить на «тра-ля-ля» и «трам-пам-пам», и вовсю распевал оные, дирижируя стаканом и сигаретой, когда вдруг услышал за спиной голос, который произнес «Добрый вечер».
Осекшись на середине очередного «трам-пам-пам», я обернулся и обнаружил перед собой незнакомую даму средних лет.
– О, привет! – воскликнул я.
– Добрый вечер, – повторила она.
Дама сразу показалась мне своей в доску, и я немедленно проникся к ней горячей симпатией. Более всего меня умилило то, что лицо у нее было точь-в-точь как у моей любимой старой лошади, оставшейся в далекой Англии. Как приятно чувствовать себя среди друзей!
Врожденный инстинкт Хавершотов требовал, само собой, взлететь с места как ракета при появлении в дверях представительницы слабого пола. Поэтому я испытал немалое замешательство, обнаружив, что сделать этого не могу. Все попытки старта оказались неудачными: я тут же валился обратно в кресло. Старый добрый рыцарский дух клокотал во всех шести цилиндрах, но сцепление подводило, и ноги отказывались приходить в движение.
– Послушайте, я должен извиниться, – смущенно пробормотал я, – но мне почему-то не удается встать.
– Что вы, не беспокойтесь…
– Наверное, приступ ишиаса.
– Вероятно.
– Или радикулита.
– Скорее всего, – ответила она любезным ржанием. – Меня зовут Помона Уичерли.
– Очень приятно, а меня…
– О, мне и так прекрасно известно ваше имя, мистер Кули. Я давняя поклонница вашего таланта. Пришли навестить мисс Джун?
– Да, я хотел с ней поговорить о…
– И принесли ей эти очаровательные цветы, – перебила она, указывая на букет, валявшийся рядом с креслом. После недавних приключений выглядел он довольно жалко. – Как мило с вашей стороны!
Мысль о том, чтобы преподнести цветы Эйприл в качестве выражения личных чувств, до сих пор не посещала меня, но теперь показалась в высшей степени удачной.
– Вы думаете, они ей понравятся? – спросил я.
– Нисколько не сомневаюсь… У вас такой разгоряченный вид, мистер Кули. Вы очень спешили сюда?
– Еще бы! А еще на меня напали хулиганы. Этот Мерфи…
– Так за вами гнался Томми Мерфи?
– Вы его знаете?
– Ну конечно! Весь Голливуд знает. Я слышала, на него даже делают ставки, поймает он вас или нет.
– Сомнительное развлечение, – фыркнул я.
– Надеюсь, сегодня ему не повезло?
– Временно, но потом мне удалось ускользнуть. И еще от одного – от Орландо Флауэра. Вернее, от обоих сразу. Пришлось всерьез побегать, знаете ли, вот я и разгорячился.
– И решили смешать себе коктейль…
Я несколько смутился, в первый раз подумав о том, какого дурака свалял.
– Э-э… могу я предложить вам что-нибудь?
– Нет, спасибо.
– Да ну, не стесняйтесь!
– Нет-нет, спасибо, я воздержусь.
– Вы уверены?
– Совершенно уверена. Ведь еще так рано…
– Правда? На мой взгляд, самое время пропустить стаканчик.
– Вы говорите как человек опытный, – улыбнулась она. – И часто вам приходится, по вашему выражению, «пропускать стаканчик» в это время?
– Да, конечно.
– Подумать только. Виски?
– О да, исключительно виски.
– Я вижу, вы также еще и курите?
– Так же и даже больше.
– Сигареты?
– Только иногда. Предпочитаю трубку.
– Ну-ну… И это в вашем-то возрасте!
До меня не вполне дошел смысл ее реплики – возможно, потому, что гул в голове к тому моменту значительно усилился, и это несколько притупило остроту моего разума.
– В моем возрасте? – удивился я. – А что возраст? Мне, слава богу, уже двадцать семь.
– Что?
– Ну да. В марте будущего года будет двадцать восемь.
– Надо же! Никогда бы вам столько не дала!
– Правда?
– Ни за что бы не дала.
– Вы не шутите?
– Нисколько.
Не знаю, почему мне это показалось смешным, но факт остается фактом. Я принялся хохотать как сумасшедший, и в разгар хохота, как раз когда я набирал воздуха, чтобы разразиться очередным приступом, дверь отворилась, и в гостиную вошла Эйприл Джун.
Она выглядела просто волшебно в платье из какой-то тонкой блестящей ткани, наверное, из шелка или чего-то в этом роде. Так или иначе, оно было очень тонкое и чертовски здорово подчеркивало ее нежную хрупкость.
Я сказал, что она вошла, но это не совсем так. Сначала остановилась в дверях, задумчиво глядя перед собой, словно погруженная в прекрасные мечты, и мой новый залп хохота заставил ее подпрыгнуть, словно гвоздь, воткнувшийся в пятку.
– Ты! – воскликнула она непривычно резким тоном. – Что ты здесь делаешь?
Я перестал хохотать и подкрепился глотком виски.
– Мне нужно обсудить вопрос чрезвычайной важности, – торжественно начал я, с раздражением отметив, что слова во фразе почему-то слились в одно. – Мне… нуж-но… об-судить… во‐прос… чрез-вы-чай-ной… важности.
– Он принес вам очень милые цветы, – встряла в разговор мисс Уичерли.
Хозяйка дома встретила эту новость без особого восторга. Я не чувствовал себя в силах поднять букет и подвинул его в сторону Эйприл ногой. Она взглянула на цветы, как мне показалось, несколько отстраненно. Только сглотнула раз-другой, будто старалась подавить какие-то сильные чувства.
– Ты не можешь оставаться здесь, – проговорила, наконец, она с некоторым усилием. – Мисс Уичерли пришла взять у меня интервью.
Я сразу заинтересовался.
– Так вот вы кто, стало быть!
– Да, – кивнула гостья. – Я репортер «Лос-Анджелес кроникл». Вы позволите мне вас сфотографировать?
– Валяйте.
– Нет-нет, не ставьте бокал, пусть будет как есть! – засуетилась она. – И сигарета пусть будет во рту. Вот так, просто замечательно!
Эйприл тяжело перевела дух.
– Может быть, – осведомилась она, – вы предпочли бы остаться вдвоем.
– О нет, не уходите, – гостеприимно улыбнулся я.
– Нет, что вы! – подхватила мисс Уичерли. – Я возьму интервью у вас обоих. Не каждый день удается застать вас вместе.
– Вот именно! – воскликнул я. – Убить двух зайцев, отличная идея! Чертовски удачно придумано! Давайте, валяйте…
Я уселся поудобнее и прикрыл глаза, чтобы лучше слышать. В следующий момент, когда я их открыл, мне показалось, что голова моя в значительной степени прояснилась, и надоедливый гул практически исчез. Надо полагать, я задремал на минутку-другую. Эйприл Джун что-то рассказывала.
– Нет, – произнесла она тихим нежным голосом, – я не из тех девушек, кто думает только о себе и о своей карьере. Для меня кинематограф – это все. Я тружусь исключительно ради его успехов, не заботясь о собственной выгоде. Многие на моем месте возмутились бы, когда во время последних съемок режиссер в открытую продвигал нашего любимца Джо Кули и отдавал ему лучшие сцены… – Она замолчала, бросив в мою сторону нежный взгляд. – Ты уже проснулся? Да-да, я о тебе говорю, милый мой воришка! – От ее очаровательной лукавой улыбки я готов был пасть на колени. – Противный, противный воришка!
– Да, в последний раз все это заметили, – кивнула репортерша с лошадиной физиономией.
– Еще бы не заметили! – Эйприл рассмеялась звонким серебристым смехом. – Я с самого начала поняла, к чему клонит режиссер, но сказала себе: «Мистер Бульвинкль обладает огромным опытом, и он лучше знает, что делать. Если ему нужно, чтобы я ушла в тень для пользы дела, то я с удовольствием выполню его желание». Успех картины – это единственное, что имеет значение. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать?
Мисс Уичерли ответила, что прекрасно понимает, и добавила, что такие чувства делают ей честь.
– О нет! – воскликнула Эйприл. – Просто я артистка, вот и все. Настоящий артист не может позволить себе быть личностью, он должен стать частью картины.
На этом ее роль в представлении, в общем, и закончилась. Репортерша, убедившись, что последние остатки сна покинули меня, повернулась и попросила высказаться о том, как обстоят дела в кинематографе. Я же, со своей стороны, имея довольно четкие соображения по поводу фильмов, охотно подхватил нить разговора и больше уже ее не терял. Изложил подробно, что, по моему мнению, в них плохо, а что хорошо, отпустил несколько критических замечаний в адрес известных актеров – иногда резких, но вполне справедливых, – одним словом, разошелся вовсю. Мне импонировала возможность выразить, наконец, свои взгляды, поскольку прежде все попытки поговорить на эту тему в «Трутнях» наталкивались на сопротивление аудитории и попытки заткнуть мне рот.
Примерно за десять минут мне удалось выстроить логически вполне связную речь, после чего мисс Уичерли сказала, что все было крайне интересно и теперь она располагает великолепным материалом для завтрашнего номера, но должна спешить в редакцию, чтобы успеть написать текст. Эприл пошла ее провожать, в то время как я, обнаружив, что во время давешней гонки на выживание у меня развязался шнурок, встал из кресла и наклонился его завязать.