Я часто бывал в этой гостиной прежде и неплохо ее знал, однако, как оказалось, лишь поверхностно. Внутренняя суть вещей осталась скрытой, что меня в конечном счете и погубило. Думая, как я уже сказал, проделать часть пути ползком и выскочить уже у самой двери – маневр, в случае удачи достойный Наполеона, – я бросился на пол и обнаружил, что дно проклятого дивана едва лишь позволяет просунуть туда голову. Попытавшись тем не менее как-то протиснуться, я немедленно застрял.
Прежде чем мне удалось выбраться и внести коррективы в свою тактику, Эйприл уже вовсю орудовала ножом для бумаги. Его эффективность потрясала до глубины души. Помню, даже несмотря на исключительность момента, я не смог не спросить себя, откуда, черт возьми, у женщины столь хрупкого телосложения и явно не слишком тренированной мог взяться так профессионально поставленный удар. Директор моей первой школы всегда оставался в моих глазах высшим авторитетом по части владения розгой, но он и в подметки не годился этой тоненькой синеглазой девушке. Возможно, тут весь секрет – в правильном подборе ритма.
– Вот тебе! – наконец произнесла она, переводя дух.
Я поспешно укрылся за диваном. Мы с Эйприл молча смотрели друг на друга. Ее щеки раскраснелись, в глазах сверкали искры. Никогда прежде она не казалась мне столь прекрасной. Тем не менее потухшие угли мертвой любви не выказывали никакого желания вновь воспламениться в моем сердце. Я смотрел мрачно, исподлобья, машинально потирая пострадавшую часть тела, и испытывал, прямо скажу, немалое удовольствие от мысли, что ожидает мою мучительницу, когда Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, в конце концов отыщет путь к ее двери.
– Вот тебе! – повторила она. – Будешь теперь знать. А теперь вали отсюда!
Не знай я даже смысла последней фразы, то все равно догадался бы по характерному жесту, сопровождавшему ее, что мое присутствие здесь более нежелательно, что меня, впрочем, в высшей степени устраивало. Моя душа стремилась на волю, и я кинулся к двери.
И остановился. Лучшие чувства все-таки взяли верх.
– Послушайте, – начал я. – Вы должны знать…
Эйприл свирепо взмахнула ножом.
– Выметайся, живо!
– Да, конечно, но…
– Проваливай, кому говорю! – рявкнула она.
Я вздохнул и пожал плечами. Возможно, даже сказал «ничего не поделаешь», не помню точно. Снова повернулся к двери и… остановился, уловив краем глаза нечто необычное за окном.
Там, расплющив носы об оконное стекло, маячили Томми Мерфи и Орландо Флауэр.
Окаменев от неожиданности, я тут же все понял. Они стояли рядом, почти вплотную, и этот факт неоспоримо свидетельствовал о том, что былые разногласия разрешены и забыты. После моего бегства мои враги наверняка обсудили ситуацию и пришли к выводу, что ради достижения лучших результатов следует отказаться от жесткой конкуренции и действовать сообща, как деловые партнеры. Основать «консорциум», если выражаться в технических терминах.
Оба лица вдруг исчезли, и это меня нисколько не удивило. Увидев, что я ухожу, злодеи поспешили занять стратегические позиции возле парадной двери.
Эйприл Джун нетерпеливо шагнула вперед.
– Я, кажется, велела тебе убираться! – с угрозой произнесла она.
– Но… – промямлил я, переминаясь с ноги на ногу, – на улице Томми Мерфи и Орландо Флауэр…
– Ну и что?
– У меня с ними отношения… э-э… не слишком дружеские… Они обещали меня избить до смерти!
– И надеюсь, выполнят свое обещание, – жестко усмехнулась Эйприл.
Следуя за мной по пятам до самой двери, она распахнула ее и недрогнувшей рукой сильно толкнула меня в спину. Я вылетел в ночную тьму, как пробка из бутылки, и, едва дверь захлопнулась, услышал жуткий боевой клич и тяжелый топот. Испытывая тошнотворное чувство обреченности, я понял, что все кончено. Теперь меня спасли бы только быстрые ноги, а таковыми, увы, я больше похвастаться не мог. Ничто так не подрывает спринтерские способности, как испытание, через которое мне довелось пройти. Мои мышцы одеревенели и с трудом повиновались.
В следующее мгновение я почувствовал на себе две пары цепких рук и оказался ничком на земле, успев промолвить лишь: «Достали, мерзавцы».
Однако не успел я извернуться в надежде впиться зубами в ближайшую лодыжку, чтобы, по крайней мере, подороже продать свою жизнь, как произошло чудо! «Вы что же это творите, безобразники?» – выкрикнул знакомый голос, послышался музыкальный звон двух хороших затрещин, два страдальческих вопля, и нападавшие растворились в темноте.
Твердая рука помогла мне подняться на ноги, и я увидел перед собой милое лицо Энн Баннистер.
23
Она фыркнула с благородным негодованием. Я понял, что тонкая натура девушки глубоко потрясена безобразной сценой. Даже в подступавшем сумраке было видно, как горят ее глаза.
– Хулиганы! – возмущенно воскликнула она. – Они сделали тебе больно, малыш?
– Нет, нисколько, спасибо.
– Правда?
– Ну да, им просто не хватило времени. Благодаря твоему своевременному вмешательству, – объяснил я, испытывая искреннюю благодарность. – Ты была великолепна!
– Я и в самом деле едва успела, – кивнула она. – Думала, они тебя на части разорвут. Кто это такие?
– Томми Мерфи и Орландо Флауэр.
– Я бы их живьем сварила!
Я охотно согласился, что такая экзекуция пошла бы двум юным негодяям весьма на пользу, и пожалел о практической неосуществимости подобных планов. Однако тут же указал и на светлую сторону:
– Но ты им и так хорошо врезала, звук был впечатляющий.
– Да уж, до сих пор рука болит. Не знаю, у кого, у Томми или у Орландо, но голова у него просто чугунная, черт бы его побрал! Ладно, все хорошо, что хорошо кончается… Эй! Ты же сказал, что они ничего не успели, а сам хромаешь!
Ответить на этот вопрос было непросто. После нашего разговора в саду, когда я с пеной у рта защищал Эйприл с ее нежностью и кротостью, мне никак не хотелось выставлять себя идиотом, предав огласке другие стороны ее характера, связанные, так скажем, с ножом для разрезания бумаги. Даже лучшие из женщин не удержались бы в такой ситуации от насмешки и самодовольного «я же тебе говорила!»
– Просто нога онемела, – объяснил я. – Отсидел.
– Эх ты, старичок столетний! Сидеть ему уже трудно. Суставы, кхе-кхе… – засмеялась Энн. – А что ты, кстати, вообще здесь делаешь? Неужели решил навестить Эйприл Джун?
– Так, заглянул на минутку, – смутился я.
– Зная, что Мерфи и Флауэр только и мечтают тебя подстеречь? И где только была твоя голова, Джозеф Кули! Зачем тебе понадобилась Эприл Джун?
И вновь я оказался не в силах раскрыть истинные факты.
– Хотел подарить ей букет.
– Что?
– Ну, ты понимаешь… цветы.
Энн посмотрела на меня с недоумением.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Ничего не понимаю! Что с тобой творится, Джозеф? Никогда не видела такого странного мальчика. Ты же сам сто раз мне говорил, что Эйприл Джун гадина. Звал не иначе как гадиной. А теперь, видишь ли, готов сунуться черту в зубы, чтобы преподнести ей цветочки! И сегодня днем – слова не дал о ней сказать, чуть живьем не съел.
Меня охватило раскаяние.
– Извини, пожалуйста.
– Ничего страшного. Мне просто непонятно. Кстати, а тот пирог со свининой – ты хоть отъесть как следует от него успел? А то ведь я сразу ушла.
– Нет, не очень, – признался я. – Очень жаль.
– Еще бы!
– В смысле, жаль, что ты из-за меня потеряла работу.
– Да ладно, ерунда, не оставаться же на этой работе всю жизнь. За меня не беспокойся. Завтра я уже буду пресс-секретарем у твоей разлюбезной Эйприл Джун. Хотела вот зайти к ней, чтобы обговорить кое-какие детали, потому и оказалась здесь сейчас. Надо бы вернуться, но я боюсь оставить тебя одного. Не удивлюсь, если эти сорванцы сидят где-нибудь в засаде или рыщут по окрестностям, как орды мидян.
Меня только что посетила та же мысль, заставив поежиться. Я стал горячо умолять Энн не уходить.
– Да, думаю, моя верная рука тебе еще потребуется, – улыбнулась она и на секунду задумалась. – Давай знаешь что сделаем? Хочешь газировки?
– Да, хорошо бы.
– Ну вот. Тогда, если не возражаешь, мы сделаем небольшой крюк и зайдем в Беверли-Хиллс в аптекарский магазин. Куплю тебе газировки, а сама позвоню Эйприл Джун по телефону.
Я заверил ее, что нисколько не возражаю, и мы пошли по дороге. Энн весело болтала о том о сем, а я по большей части молчал, стараясь сдержать кипевшие внутри меня чувства.
Если вы хотите знать, почему они кипели и что это были за чувства, я вам скажу. Дело в том, что за короткий промежуток времени, прошедший с тех пор, как моя спасительница так удачно пресекла кровожадные планы Томми Мерфи и Орландо Флауэра, моя любовь снова вспыхнула и расцвела пышным цветом. О да, та самая любовь, которую я расточал на эту девушку два года назад и которая, как я предполагал, навеки угасла под градом убийственных реплик, произнесенных тем памятным вечером в Каннах, внезапно обнаружилась на прежнем месте и вновь принялась за свое с еще большим жаром, чем прежде.
Без сомнения, этому способствовал не один фактор. В частности, разоблачение ложного обаяния Эйприл Джун, не говоря уже о доблестном поведении Энн во время моего спасения. Но главными были, я думаю, ее постоянная приветливость, ласковое сочувствие, искреннее дружелюбие. Ну и, конечно, пирог со свининой… Что бы там ни было, я любил эту девушку, любил горячо, любил страстно!
Ну и что толку, подумал я с горечью, уныло прожевывая ореховый десерт, пока Энн разговаривала по телефону. Из всех печальных слов, что существуют в этом печальном мире, самые печальные – «если бы». Не будь я таким идиотом, то вовремя понял бы, что для меня нет и не может быть никого лучше Энн Баннистер. Я вряд ли стал бы возиться с тем мороженым на дне рождения какой-то там Эйприл Джун, не растревожил бы больной зуб и не попал бы в кресло к И. Дж. Зиззбауму в тот же самый момент, как малыш Джо Кули – к Б. К. Буруошу. Короче говоря, тогда бы ничего, что было потом, не случилось.