– Девушки часто пускают в ход этот довод. А позже обнаруживается, что еще в палеозойскую эру он был головастиком, она – рыбкой. Глупейшее положение!
– Вы думаете, и мы с вами так?
– Конечно. Помню как сейчас. Какое было время! Рай, да и только.
– Я не люблю головастиков.
– Ничего. Я с тех пор продвинулся. Во-первых, я написал пьесу.
– Да их все пишут!
– Это верно, но мою-то поставили! Успех – оглушительный. Хотите расскажу? Рецензии почитаю? Они тут.
– Попозже, ладно?
– В любой момент, как только вам захочется.
– Я очень рада за вас и с удовольствием послушаю, но вы ведь еще не рассказали про Басби.
– Ах, про Басби…
– Ну да!
– Пустяки какие! Вам что, правда интересно?
– Начинайте с начала и ничего не пропускайте. Это чудо какое-то!
Джо отхлебнул рейнвейна.
– Тут и говорить не о чем. Для меня это мелочь. Ну, если желаете, извольте. Сценарий развивался так… Расставшись с вами, я направился к нему. «Эй, Басби!» – воскликнул я. Он ответил: «А, это вы!» – «Вот, – говорю, – заглянул по поводу счета».
– А он…
– А он… Нет, все еще я. Признаюсь, начал я не с той реплики.
– Воззвали к лучшим чувствам?
– Вот именно. Сказал, что одна прелестная девушка, самая красивая на свете, с изумительнейшими глазами, точно оживший персонаж картины «Vie Parisenne» [31], просит у него одолжения. Неужели он ей откажет? Неужели допустит, чтоб изумительнейшие глаза утонули в слезах? Неужели осмелится сразить ее седовласого папу…
– У него только виски поседели.
– …папу с седыми висками, сообщив, что вымогательство не отменяется и папе придется выворачивать карманы, наскребая 96 фунтов 3 шиллинга 11 пенсов? Неужели из-за грязной, мелкой жадности он ввергнет счастливое семейство в пучину бедствий и побудит славного охотника пожалеть о том, что он вообще видел яростного носорога? Однако намерения его именно такими и были. Я умолял его подумать. Я убеждал, что это говорит не он, не Мортимер Басби. Я упрашивал сделать великодушный жест. Да, кстати, про глаза, – перебил себя Джо. – Пожалуй, многие скажут, что они – синие, как летние сумерки в Калифорнии, и, в общем, будут правы. Глаза – синие, но иногда отсвечивают зеленоватым, словно море на…
– Да оставьте вы их! Глаза как глаза.
– Нет. Единственные на свете.
– Что ж, их уже не исправишь. Итак, вы попросили его сделать великодушный жест, а он…
– Грубо отказался. Тогда жест сделал я. Поднял руку, занес над его спиной – ладонь моя парила как бабочка, готовая опуститься на прелестный цветочек…
– Что же тут страшного?
– А вот что! Еще утром он обмолвился, что спалил на солнце плечи. Ну, все покатилось, как по маслу, которым он забыл натереться. Я пригрозил, что, если он не последует велениям совести, я буду хлопать еще и еще. Конечно, он позовет на помощь, но пока она не прибудет, я успею надавать ему шлепков пятьдесят, не меньше. Не слишком ли высокая плата, спросил я, за удовольствие содрать с отставного охотника 96 фунтов 3 шиллинга 11 пенсов? Басби проникся моими доводами, довольно резво потянулся за ручкой и подписал. Аннулированный счет – перед вами. Вернее, – поправился Джо, выуживая листок и промакивая салфеткой – он в масленке. Вот, пожалуйста!
Джин благоговейно приняла подарок.
– Вы самый поразительный человек на свете!
– Ничего, неплохой. Но согласитесь, если вы так считаете…
– Нет, нет, восхищение не простирается дальше.
– Ах, бросьте! Еще одно усилие, и…
– Простите, не могу.
– Как же вы пожалеете! Когда будет поздно, вы поймете, что потеряли. Будете страдать и… как это?.. да, терзаться. Давайте все-таки обсудим. Что вам мешает?
– Начать с того, что я уже обручена. Обещала выйти замуж за другого.
– Вы и на ленч обещали с другими пойти.
– Да, правда.
– Обручены, значит? – задумался Джо.
– Да.
– Обручены?
– Сколько можно спрашивать? Да.
– Кто ж этот гад?
– Вы с ним незнакомы.
– Ладно, расскажите мне все. Он вас достоин?
– Вполне.
– Вам это просто кажется. Богат?
– Беден.
– Так я и думал. Охотится за вашими деньгами.
– Какими деньгами?!
– Разве ваш папа в них не купается?
– Да у него нет ни гроша. Мы горсткой риса обедаем, как кули. Поэтому я и ем сейчас так много. Когда еще мясо перепадет!
– Мне всегда казалось, у баронетов – куча денег.
– У моего – нет.
– Странно. А в рукописях, которые шлют моему бывшему издателю, у баронетов всегда мешки. Кстати, в этих романах баронеты на дух не переносят нищих поклонников. Тут же хватаются за хлыст. А ваш папа – как? Проявляет активность?
– Ну что вы!
– Тогда я вообще не верю, что он баронет. Так, дворянин без титула.
– Понимаете, ему еще неизвестно, что у меня бедный поклонник.
– Вы не сообщили о чудовищных тенетах?
– Не сообщила.
– Какое малодушие!
– Да нет, я просто хочу, чтоб они сначала познакомились, понравились друг другу. А уж потом все скажу. «И никогда еще так радостно и весело не звонили колокола в деревенской церквушке…»
– Остановитесь! Мне дурно!
– Прошу прошения. А вы пришлете нам свадебный подарок.
– Еще чего! Я вообще не одобряю вашей затеи. Нет, что за чушь! Вы немедля должны все расторгнуть! Напишите ему, сообщите, что все отменяется, и бегите со мной в ближайшую регистратуру.
– Вы думаете, это забавно?
– Мне лично доставит огромнейшее удовольствие.
– А мне – нет.
– Так не станете ему писать?
– И не подумаю.
– Воля ваша. Подгонять вас, разумеется, не буду…
– Это видно.
– Стану ухаживать, чинно, плавно, заведенным порядком. Ни одного поступка, которого не одобрила бы самая почтенная тетушка. Прежде всего расскажем друг другу о себе.
– К чему это?
– Чтобы выявить общих друзей, общие вкусы и так далее. На этом фундаменте уже можно строить. Того, что мы вместе резвились в палеозойской эре, недостаточно. Придется начинать с нуля, словно ничего и не было. Более того, от фактов не уйдешь – вы даже не знаете, как меня зовут. Да, кстати! По телефону вы обронили весьма странное слово. Если не ошибаюсь, вы назвались Имоджин.
– Так меня зовут.
– Какое мерзкое имя! Как оно вам досталось?
– Мама, наверное, дала.
– Не хочу говорить о ней дурно…
– Вот и не говорите.
– Но я просто не могу называть вас таким именем.
– А вам не приходило в голову называть меня «мисс Эббот»?
– Такая официальность для старого друга? Помилуйте!
– Вообще-то меня зовут Джин.
– Вот это дело. Джин, джинн, «Джинджер»… Вот, буду называть вас – Джинджер! У вас волосы, как этот напиток.
– Ничего подобного!
– Не спорьте. Золотисто-рыжие. А вообще-то сойдет и Джин, тоже напиток. Джин… Джи-и-ин… Да, неплохо. Ну, переходим к общим друзьям. Как это связывает! Итак, вы знаете Фарадея?
– Нет. А вы знаете Мейбл Первис?
– Нет. А Томсона, Баттервота, Аленби, Джукса и Десборо-Смита?
– Нет, нет, нет, нет, нет. Теперь девицы. Мэрридью, Клергхорн, Фостер, Уэнтворт, Бейтс?
– Ни одну. Видимо, мы вращаемся в разных кругах. Где вы живете?
– Уолсингфорд Холл, в Беркшире.
– Ясно! Деревенская глушь. Где там возьмешь Фарадея или Томсона! А домик хоть симпатичный?
– Нет.
– Странно. Название красивое. В чем дело?
– В том, что мой двоюродный прапрадед отстроил его в викторианском стиле. Уродство – жуткое! Сейчас пытаемся продать.
– Правильно. Тогда вы переедете в Лондон. Познакомитесь с Фарадеем, Томсоном и тэ пэ.
– Дом такой страшный, что одна надежда на какого-нибудь астигматика.
– Есть кто-нибудь на примете?
– Да. Постучите по дереву! Одна американка, княгиня Дворничек. Ой, что с вами?
– Вот! – невнятно вскричал Джо, ибо в кулак, которым он долбанул по столу, вонзились зубцы вилки, и он его посасывал. – Я знал, стоит поболтать подольше, и непременно вынырнет… скажем так, общий знакомый.
– Вы знаете княгиню?
– Еще бы! Она моя мачеха.
– Не может быть!
– Очень даже может. У меня и справка имеется.
Джин смотрела на него, раскрыв рот.
– Значит, вы – брат Табби? Тот самый Джо?
– Разумеется, я брат Табби. Конечно, я – Джо. Хотя, принимая во внимание мою славу, вернее бы сказать, он – мой брат. Подумать только, вы с ним знакомы! Ну, ну! Говорите!
– Что?
– Ах, как тесен мир!
– Да нет, просто совпадение. Как раз сегодня Табби мне о вас рассказывал.
– Но брат я ему – далеко не только сегодня. Нет уж, увольте! Много дней, дождливых и солнечных, ясных и слякотных… – Джо резко прервал себя. – Вы не с ним случайно помолвлены?
– Нет, – суховато ответила Джин, вспомнив, что еще не простила Табби.
– Это хорошо! Не хотелось бы ломать счастье брата. Значит, рассказывал про меня… Достойнее темы ему не выбрать! А что он говорил?
– Что вы служите у Басби.
– Басби тоже так думал. Пришлось его просветить. Обидно, досадно, но – пришлось. А что еще?
– Что вы не очень ладили с мачехой.
– Мягко сказано. Подробности были?
– Сказал что… а, да!.. она вас выгнала.
– Значит, вот какая версия гуляет по клубам? Позвольте же сообщить, что из дома я ушел по собственной воле, своим ходом. Лучше я расскажу сначала, вы еще больше меня оцените. Как-то утром, ни с того ни с сего, она требует, чтоб я женился на денежной кубышке, которую я терпеть не мог. Я ответил – нет. Мы заспорили. Не буду передавать этот спор дословно, передам самую суть. Теперь запомните: пронзительный и злобный голос – это мачеха. Глубокий, мужественный, твердый – это я. «Ты на ней женишься, женишься, жени…»
– Она в самом деле так верещит?
– Так, и не иначе. Мерзейшая манера. Собрав волю в кулак, я ответил твердо и мужественно: «Есть вещи, не подвластные чужой воле. Вдобавок я дожидаюсь юную Джинджер!»