в карманах: мобильного там не было. Он перекатился на мою сторону кровати. Я поискала под подушкой. Да, он был там. Черный айфон 5 в черном защитном чехле. Я держала телефон в кулаке, смотрела на Уилла, ждала, что он проснется. Ничего.
Я вышла из спальни, с едва слышным щелчком закрыв за собой дверь. На телефоне я нажала кнопку «домой». Появилась фотография Уилла с Уинтоном Марсалисом — американским трубачом и композитором, снятая в Нью-Йорке, когда Уиллу было семнадцать. Уилл выступал в Линкольн-Центре[43] и встретил Уинтона, который был одним из его кумиров. Я провела пальцем слева направо. Я знала его пин-код; часто видела, как он набирает его: 1-3-9-5, его день рождения.
В верхнем ряду приложений я нашла символ сообщений, второй справа, рядом со значком «инстаграм». От списка контактов у меня закружилась голова: Эйми, Джей, Долли, Джейк, Бен, Джули, Маккензи... и на самом верху «Любимая». Я предположила, что этот номер будет моим. Только когда я открыла историю, увидела, что разговор был не со мной.
«— Господи, Билли, не могу дождаться, когда же ты приедешь домой и оттрахаешь меня. Хочу почувствовать твой член внутри. Если приедешь прямо сейчас, я тебе так отсосу, что у тебя глаза вылезут на лоб.
— Боже, Келли, у меня будут неприятности, если она заметит, что у меня встал, она поймет, что что-то не так.
— Ну и что. Пускай узнает.
— Нет еще.
— Почему?
— Я пока еще не готов бросить ее.
— Ты обещал, Билли. Ко дню Благодарения. Ты обещал, что поедешь со мной в Арлингтон и встретишься с моим папой.
— Все не так просто. Ты не поймешь. Она... хрупкая.
— Что это, блин, значит? И мне-то какая разница?»
Она звала его Билли. Она хотела, чтобы он встретился с ее папой? Она знала обо мне и хотела, чтобы Билли меня бросил. Он думал, я была хрупкой. Хрупкой?
Она делала ему минет. Он попросил меня как-то раз. Я отказалась. Он был расстроен, раздражен. Я хотела... другого. Он... не то, чтобы умолял, ну почти. Я сказала, что не хочу, не сейчас, может, в другой раз. Он встал и вышел из комнаты и больше не просил. И я не предлагала.
Может, это частично объясняло, почему он ушел к ней, потому что она делала это для него, а я — нет.
Кое-что еще привлекло мое внимание в этих сообщениях. В них говорилось... «если приедешь домой сейчас».
Дом.
Для него и для нее дом был там, где была она.
Когда он приезжал сюда, то привозил с собой рюкзак с плотно упакованной одеждой. Джинсы, трусы, футболки, носки, одеколон, зубная щетка и паста, дезодорант, все лежало в кожаном несессере коллекции Армани. Он никогда ничего тут не оставлял. Никогда не принимал душ, если только со мной, чтобы заняться любовью. Приезжал в пятницу, оставался на субботу, уезжал в воскресенье вечером.
Я не была для него домом. Она была.
Голова у меня кружилась, раскалывалась на кусочки. Сердце... онемело. Я точно не знала, как должно реагировать сердце, как должна реагировать душа, когда реальность настигла меня. Мне было все равно. Я неторопливо допила чай, а потом налила еще кружку. Пока она остывала, я положила телефон Билли обратно под подушку. Но только после того, как я сделала два небольших изменения. «Любимая» теперь стала «минетчица», а «Эвер» превратилась в «Ушла».
Было 4:30 утра, и я допила чай, переоделась в удобную одежду, завязала волосы в узел и уехала. Приехала в Кренбрук и сразу пошла в частную студию. Заперла дверь, задернула занавески, включила вентиляцию и переоделась в рубашку для рисования, только в рубашку. Без лифчика, без нижнего белья, я была только в рубашке, застегнутой до верха, с босыми ногами. Рукава спадали мне на руки.
И я стала рисовать. Появилось лицо Кейдена, который расстроился из-за меня. Злился из-за меня. Нуждался во мне.
Еще я нарисовала Уилла — он был уродливым демоном, сотканным из мрачных теней и пламени. И голубые глаза Уилла. Нет. Больше не Уилл. Билли. Билли гребаный Харпер.
Я рисовала, не глядя. Возвращалась к абстракциям, возвращалась к тому, что высвобождало демонов из моей души. Ярко-красные, злобно-желтые, бардово-оранжевые цвета растекались по самому большому полотну, какое я смогла найти и растянуть, десять на десять футов,[44] и которое предназначалось для того, чтобы написать автопортрет. На холсте была чистая ярость, гнев, неразбериха и какое-то странное чувство... свободы.
В замке повернулся ключ. Я не обернулась: ключ был только у Иден.
— Как чувствовала, что я тебе понадоблюсь, — сказала она, обняв меня сзади. — Это же Уилл, да?
Я так резко мазнула по холсту ярко-голубым, что краска разбрызгалась по рубашке и щеке.
— Билли. Он Билли.
— И что он сделал?
Иден, похоже, не удивилась. Она встречалась с ним пару раз, и он ей не понравился. Она сказала, что он напоминает ей об Адаме Левине: типичный обаятельный козел.
— Я знала, что он долго изменяет мне. Все признаки, знаешь?
— Ревнует? Ведет себя как собственник? Прячет телефон?
В выпускном классе Иден встречалась с парнем, ведущим виолончелистом, Робом. Через полтора года после того, как они стали встречаться, она узнала, что он изменяет ей с одной из виолончелисток, стервозной, прыщавой и безумно эксцентричной девкой, которую звали Нина.
— Да. Так что я и не удивлена. Просто... злюсь.
— И кто это?
Иден вела себя как обычно: ходила по студии и разглядывала мои картины, которые я оставила просушиваться.
— Какая-то Келли. Все, что я знаю. И я думаю, он живет с ней.
Иден удивленно посмотрела на меня.
— Он что?
— Я порылась в его телефоне. Нашла его переписку с «любимой», — я вложила в это слово столько сарказма, сколько смогла, — и она сказала, что если он, цитирую, приедет домой, она отсосет у него, пока у него глаза на лоб не полезут. Ключевая фраза здесь — «вернешься домой».
— Черт. Ну и козел.
Я фыркнула.
— Козел — это еще слабо сказано.
— Командир козлов? — предложила Иден.
— Наверное, подойдет. Командир всех козлов.
Я кинула кисть в раковину и промыла ее, смыла краску с рук и лица.
— И что будешь делать?
Я пожала плечами.
— Не знаю. Засунуть трубу ему в задницу? — я прислонилась лбом к стене, внезапно почувствовав, что выбилась из сил. — Что мне делать?
Иден повернула меня к себе и заключила в объятия.
— Поживи немного у меня. Мы посмотрим «Ноттинг Хилл» и съедим галлон фисташкового мороженого.
— Хью Грант обычно веселит меня, — я отошла от нее и собрала одежду. — Люблю тебя, Иден.
— И я тебя, Эв.
Она смотрела, как я одеваюсь.
— А я-то думала, ты будешь плакать, когда это случится.
— Ты знала, что это случится?
— Не знала. Просто подозревала. А ты бы послушала, если бы я тебе рассказала?
Я выдавила из себя смешок.
— И правда. Не буду плакать. Мне не грустно. Даже не знаю, что чувствую. Больше всего — злость. И я не понимаю, почему.
— Потому что все парни — козлы.
— И правда.
Я сказала Иден, что встречусь с ней в ее квартире, мне надо кое-что забрать. А именно — мое достоинство. И пару чистых трусов.
Билли еще спал, когда я вернулась. Было семь утра, воскресенье. Обычно по воскресеньям он спал до восьми. Я не заботилась о том, чтобы не шуметь, когда собирала вещи: одежду, зарядку для телефона, туалетные принадлежности, — и тогда он проснулся. Потер глаза кулаком. Голый и чертовски сексуальный, когда его нечесаные волосы спадали на лоб, закрывая светло-голубые глаза, с утренней эрекцией, которая была видна под простыней. Командир всех козлов.
— Что такое, детка? Идешь куда-то?
Он потянулся, при этом с него упала простыня, обнажив мужское достоинство. Я не могла отвернуться, потому что это и правда было сексуально.
Чтобы снова взять контроль над разговором, я кинула ему джинсы, прикрыв его.
— К Иден.
— А что такое? — он напрягся, услышав лед в моем голосе.
— Как давно мы вместе?
Ему даже не пришлось думать.
— В июле будет два года.
— И как давно ты трахаешься с Келли у меня за спиной?
Он опустил голову, потерев переносицу.
— Дерьмо.
— Я прочитала твою переписку с любимой, — я вложила в это слово столько яда, что он буквально сочился, — надеюсь, в Арлингтоне вы хорошо повеселитесь.
— Эв, послушай... — он встал и засунул ноги в джинсы, при этом поморщился: Уилл не любил ходить без нижнего белья. Нашел на полу свою рубашку и надел ее тоже.
— Не надо. Просто скажи, почему.
Я поставила сумки на пол у дверей и пошла к гардеробной, стала вытаскивать оттуда портреты Кейда, один за другим, сваливая их на пол.
— А это еще что? Это что, это... Это он, да? Этот козел, которому ты пишешь свои гребаные письма?
— Ты со мной не о Кейде говоришь. Просто скажи, почему. Я бы поняла, если бы ты сказал, что встретил другую. Все было бы легче.
— Сложно объяснить, Эв.
— Попробуй.
— Честно? Я не знаю. Ты мне нравишься. Ты забавная. Странная. Классная. В постели ты великолепна. Но... ты холодная. Отстраненяа. Как будто у тебя под кожей есть барьер, мимо которого я не могу пройти. Ты меня не впускаешь. Ты не рассказываешь все о себе. Ты просто тусуешься со мной, трахаешь меня, и все. В тебе нет чувств. Ты как... лед.
Я не могла дышать, не могла говорить. Не могла найти слов. Но все равно попробовала:
— Ты... в сообщении говорил, что я хрупкая.
— Так и есть. Лед легко ломается. Даже самый толстый лед сломается, если приложить достаточное усилие. Я думал, что если изменю тебе, ты...
— Сломаюсь?
Уилл пожал плечами.
— Ну да.
— Так что, ты просто трахаешь какую-то шлюшку и даже не удосуживаешься порвать со мной? Выходные проводишь со мной, а неделю с ней. Две киски по цене одной.
Я сжала кулаки, отказываясь сломаться. Но была близка к этому. Уилл слишком хорошо меня знал. Слишком сильное давление. Если бы он просто бросил меня, это бы не сломало. Я бы снова замерзла и была бы в порядке. Но это было слишком.