Доктор посторонился, пропуская президента. Он оставался по-прежнему бледен и нескончаемо долго молчал даже после того, как Хомутов удалился. И лишь по прошествии времени поинтересовался, глядя куда-то в угол:
– Товарищ Фархад сам сюда вошел?
– Естественно, – отвечала Амира, не в силах скрыть досаду. – Я ведь не могла сама позвать его.
Доктор помолчал, словно не решаясь продолжать разговор, но не выдержал:
– Послушайте, Амира! Может быть, вам следует уйти с этой работы?
Девушка резко обернулась, их взгляды встретились. «Он не оставит тебя в покое», – прочла она в глазах доктора, но пожала плечами и сказала едва слышно:
– На все воля Аллаха!
Больше к этому разговору они не возвращались.
83
Уланов валялся на скрипучем продавленном диване, задумчиво разглядывая потолок, его второй пилот, Данилин, сидел за столом, насвистывая, но мелодия из издаваемых им звуков не складывалась, и Уланов сказал с раздражением:
– Кончай ты это, а?
– Сейчас, командир, – пообещал Данилин и взглянул на часы. – Через тридцать восемь минут время нашего с тобой дежурства истечет, и больше я не издам ни звука.
Уланов повернул голову и сонно взглянул на товарища. Попытался сказать что-то, но не успел – распахнулась дверь, вошли двое, почти одинаковых, с характерной вечной озабоченностью в лице. Один из них спросил:
– Кто здесь Уланов?
– Я.
Уланов только голову повернул, но не поднялся, глядя на вошедших равнодушно-вопросительно.
– Срочный вылет, – сказал другой.
– Предписание имеете?
– Имеем.
– Кем подписано?
– Товарищем Агафоновым.
Уланов сбросил ноги с дивана, хрустнул суставами:
– Куда летим-то?
– В Бергаш.
Из Бергаша иногда ходили военно-транспортные «Илы» на Ташкент.
– Бергаш так Бергаш, – пожал плечами Уланов.
Вышли на летное поле. Неподалеку стоял армейский джип. Уланов обернулся к провожатым:
– Ваша машина? Может, подъедем? До вертолета топать полкилометра.
Один из них сказал по-прежнему неприветливо:
– Пешком пойдете, – но сам сел в машину, второй тоже сел.
– Сволочи! – Данилин сплюнул в сердцах. – Кто такие – не знаешь?
– Первый раз вижу.
Джип обогнал их и остановился у вертолета, но из машины никто не вышел. Когда Уланов и Данилин подошли, один из пассажиров джипа вылез им навстречу и сказал:
– Стоять здесь, лицом к зданию аэропорта. Не огладываться.
– Какой-то ты шибко крутой, – произнес с издевкой Данилин. – Тебя, наверно, травмировало пионерское детство.
Вместо ответа человек извлек из внутреннего кармана какие-то корочки, сунул Данилину в лицо, сказал без выражения:
– Будешь делать, что велено.
Данилин с документом ознакомился, криво усмехнулся и повернулся к вертолету спиной. Уланов, все еще ничего не понимая, последовал его примеру. Позади них заурчал двигатель джипа – он, похоже, подъехал вплотную к фюзеляжу.
– Что за ксиву он тебе тыкал? – поинтересовался Уланов.
– Гэбэ, – Данилин скосил глаза. – Что-то они там грузят.
– Не видишь – что именно?
– Нет.
– Значит, бомба.
– Ага, атомная, – подтвердил Данилин.
– Боевики захватили аэродром в Бергаше.
– А мы его будем бомбить.
– Только нам и доверили.
– Ясное дело, ты же слышал, прямо с порога: кто тут Уланов, без него ни шагу.
– Ордена, небось, дадут?
– Если сработаем на «отлично». Мне – Боевого Красного Знамени, тебе – «Мать-героиня» третьей степени.
– Почему это третьей? – обиделся Данилин.
– Не все сразу, любезный, – покровительственно сказал Уланов.
От вертолета их окликнули. Гэбист, тот самый, который удостоверение предъявлял, приказал:
– Во время полета в салон не входить. После посадки в Бергаше оставайтесь на своих местах вплоть до особого распоряжения.
Уланов с мрачным видом занял командирское место, и только когда над головой загрохотал двигатель, сказал напарнику:
– Вот не люблю я их почему-то…
Данилин сделал вид, что не расслышал.
Едва они взлетели, один из сопровождающих выполз из салона и встал за их спинами. Уланов закряхтел недовольно, потом сказал, не выдержав:
– Вы бы в салон прошли. Не положено здесь находиться.
Но человек за спиной никак не реагировал на его слова, и только спустя полчаса, когда они уже подлетали к Бергашу, скрылся, бросив напоследок:
– Напоминаю: после посадки из вертолета не выходить.
– Да пошел ты! – прошипел ему в спину Данилин.
Сразу после приземления к ним на большой скорости подъехала машина, из нее выскочил длинный парень в армейской форме, но без знаков различия и подбежал к вертолету.
– Сейчас начнут выгружать бомбу, – высказал предположение Данилин и осторожно выглянул. – Так, один гебист вылез… Эй, слышь, Дима, ты знаешь, кого мы везли!.. Бабу! Глянь – бабу, честное слово! Генеральская телка, видать!
Уланов, не веря, тоже выглянул. И действительно: в машину садилась женщина. Гебист ее торопил, а она, похоже, была недовольна, оборачивалась к нему раздраженно – и теперь Уланов увидел ее лицо.
– Н-ну!!! – выдохнул он потрясенно и больше ничего сказать не мог.
Там, внизу, была Людмила – живая и невредимая.
84
Посол СССР в Джебрае все последние ночи спал скверно, точнее, почти вовсе не спал. Причина этого была простой. За долгие годы своей деятельности здесь он ни разу не слышал, чтобы жизни иностранных дипломатов в Хедаре угрожала какая-либо опасность, все они покидали столицу целыми и невредимыми, когда их миссии завершались, но что-то подсказывало Агафонову, что бывают такие неожиданные изломы в судьбе, которые невозможно предугадать, обладая даже самой развитой интуицией. Самое паршивое заключалось в том, что он, Агафонов, был совершенно ни при чем, будь на то его воля – он все сделал бы иначе. Другие принимали решения, а отдуваться за все предстояло ему одному.
Майор Овчаренко, преемник покойного полковника Гареева, догадывался, кажется, о терзаниях посла, возможно, даже посмеивался над ним в душе, но виду не подавал, прикрываясь маской деловитой озабоченности.
Когда неизвестный и до сих пор не обнаруженный террорист напал на служащую советского госпиталя, тяжело ее при этом ранив, первой мыслью Агафонова было – подготовить ноту протеста джебрайским властям. Но это следовало согласовать с Москвой, а значит – ждать утра. Но ждать не пришлось, потому что уже через полчаса после покушения к послу примчался Овчаренко с инструкциями своего московского начальства: никакой информации о покушении джебрайцам не давать, о состоянии жертвы не информировать, ждать указаний. Агафонов, до сих пор не оправившийся после истории с переводчиком Хомутовым, из-за которой, как он полагал, его вполне могли отозвать из Хедара, испуганно согласился, имея однако предчувствие, что вся эта история выйдет боком – и не ошибся.
Под утро снова заявился Овчаренко с инструкциями из Москвы. Предстояло объявить джебрайской стороне о гибели советской гражданки Песоцкой, в связи с чем посольству надлежало внести официальный протест, саму же Песоцкую, которая все еще не пришла в сознание, содержать под усиленной охраной на территории советского военного госпиталя, скрывая этот факт не только от джебрайской стороны, но и от сотрудников советского посольства.
Агафонов свой хлеб столько лет ел не зря, и всю комбинацию прозрел моментально. Москва была недовольна в последнее время Фархадом, он стал непредсказуем, многое позволял себе без консультаций с послом – а потому президента следовало одернуть. История с «убийством» советской гражданки годилась для этих целей как нельзя лучше. Агафонов заподозрил даже, что джебрайцы могли и не иметь никакого отношения к покушению, свои поработали, – но мыслью этой с Овчаренко не поделился, а без лишних вопросов предпринял те действия, которые были рекомендованы.
Поначалу никакой опасности он не видел – раненая была плоха и, по словам начальника госпиталя полковника Суркова, могла умереть в считанные часы. Такой исход – Агафонов понимал это – устраивал всех. Только начальник госпиталя беспокоился поначалу: с него спрос предстоял, но ему дали понять, что будет принята во внимание сложность данного случая.
Однако, вопреки ожиданиям, Людмила не умерла, и в один из дней Агафонова посетила ужасная мысль – а что, если все раскроется? Среди обслуживающего персонала госпиталя имеются джебрайцы, и совершенно очевидно, что среди них есть люди президента Фархада. Уязвленный резким протестом советской стороны, к тому времени тот вновь развязал боевые действия на севере страны, и если до него дойдет, что его грубо спровоцировали, обвели вокруг пальца…
Агафонов засуетился. Поняв, что стал заложником обстоятельств, он бросился к Овчаренко, но тот лишь равнодушно пожал плечами и посоветовал не волноваться понапрасну. Ему будто и невдомек было, что Фархад, если ложь раскроется, способен на самые непредсказуемые действия.
– Ее необходимо убрать отсюда! – шумел Агафонов, заламывая руки.
– Что значит – убрать? – переспрашивал Овчаренко, глядя равнодушно.
– В Союз!
– Каким образом? А если в тот момент, когда мы ее потащим в аэропорт, ее опознают? Вы себе представляете последствия?
Агафонов, разумеется, представлял.
– Но она не должна здесь находиться! Каждый день ее пребывания в госпитале – страшный риск!
– Кто же виноват в том, что она выжила? – иронизировал Овчаренко.
– А если ее состояние ухудшится? – предположил Агафонов с проснувшейся надеждой.
– Ну, теперь это вряд ли. Я слышал от Суркова, что она, напротив, быстро поправляется.
– Всякое бывает, – Агафонов настаивал, надеясь, что собеседник поймет.
Овчаренко мрачно усмехнулся, извлек откуда-то из недр массивного стола «Макарова», положил перед послом.
– В чем дело? – побагровел Агафонов.
– Ваша идея – вам и карты в руки, – проговорил Овчаренко насмешливо.