68
Эта твердая линия относительно значения восточного направления и партизанщины не замечалась у украинских руководителей, из которых одни слишком самостийничали, другие слишком увлекались Галицийским и Румынским направлениями69.
До того, как отправиться в Киев, проследить за выполнением директив Москвы, Каменев решил продолжить и закончить обследование наиболее угрожаемых партизанщиной районов.
Поездка к Махно. Начснабдив 1-й Заднепровской70 Укр.[аинской] Сов.[етской] див.[изи] Новиков по поручению Каменева связался с Махно, чтобы определить день и место встречи. Новиков из Бердянска сообщил 6-го, что Махно прибудет из Мариуполя в Гуляй-Поле на другой день и что там сможет состояться свидание. Предварительно была получена телеграмма Горева71 о приглашении Каменева к Махно в Мариуполь в полевой штаб 3-ей бригады. Часть состава поезда была оставлена на вокзале в Харькове. Один их вагонов был прицеплен к московскому поезду; в нем разместились те, чья миссия кончилась. С ними уезжала О. Д. Каменева, имевшая письмо Каменева Ленину с подробным изложением событий и положения на Украине. Поезд экспедиции без пассажирского балласта, хорошо вооруженный пулеметами и бойцами72, прибыл в Гуляй-Поле рано утром 7-го мая. Поезд встречали Маруся Никифорова73, адъютант Махно Павленко74, Веретельников75 и другой штаб-махновец. Разговор начался с верноподданнических излияний Маруси Никифоровой и вскоре перешел на тему о ЧК и реквизициях.
Каменев. – Ваши повстанцы герои, они помогли прогнать немцев, они прогнали помещиков Скоропадского, они дерутся со Шкурой76 и помогли взять Мариуполь.
Павленков. – И взяли Мариуполь.
Каменев. – Значит, вы революционеры.
Маруся Никифорова. – Даже оскорбительно, ну право.
Каменев. – Однако, факт, что часто ваши части реквизируют хлеб, предназначающийся для голодающих рабочих.
Махновец. – Хлеб этот реквизируется чрезвычайками у голодающих крестьян, которых расстреливают направо и налево.
Муранов. – Направо и налево нехорошо, но, я думаю, вы не толстовцы.
Веретельников. – Мы за народ. За рабочих и крестьян. И не меньше за крестьян, чем за рабочих.
Каменев. – Разрешите мне сказать, что мы тоже за рабочих и крестьян. Мы также за революционный порядок, не за самочинные действия отдельных частей. Мы, например, против погромов, против убийств мирных жителей…
Махновец. – Где это было? На наших повстанцев клевещут все, между тем лучшие наши товарищи такие начальники, как дедушка Максюта…77
Ворошилов. – Ну, уж этого я знаю.
Махновец. – Дедушка Максюта крупнейший революционер, он арестован.
Начинаются горячие нападки махновцев по поводу ареста Максюты. – «Такой отважный старик!» Ворошилов с усмешкой спрашивает Mapусю Никифорову, для кого она среди бела дня реквизировала целые лавки дамского белья в Харькове. Махновцы улыбаются. Маруся отмахивается рукой и краснеет. «Ко всякой ерунде придираются, – говорит она, – не вникают в суть вещей…»
Беседа опять переходит на мирный, дружелюбный тон.
«Перед сдачей Мариуполя махновцам, – сообщает Павленко, – у Шкуро было совещание с Деникиным. У Шкуро великолепно организованные части идут колоннами с пением в атаку. Махновцы создали целый артиллерийский дивизион. За поимку начальника дивизиона Деникин назначил 10 000 руб. В Мариуполе махновцы захватили 400 пленных. Мобилизованных отпустили, добровольцев расстреляли. Враг махновцев это Аверин78, он распускает «провокационные слухи о бандитизме махновцев».
«Я первая, – говорит Маруся, – ввела отряды в Екатеринослав, я обезоружила 48 человек. Можно легенды рассказывать про махновцев, расскажу до конца…»
Трудно заставить Марусю прекратить перечень своих подвигов. Пьют чай. Гуляют на перроне в ожидании батьки, которого ждут из Мариуполя. Наконец, комендант станции сообщает: «Батька едет». Локомотив с одним вагоном подходит к перрону, выходит Махно с начальником штаба. Махно – приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие, острые, ясные глаза. Взгляд вдаль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит все79 и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба – типичный запорожец. Физиономия, одеяние, шрамы, вооружение – картина украинского 17-го века.
Автомобили поданы. От станции до местечка около 8-ми верст. С комендантом поезда условие – если к 6-ти часам вечера экспедиция не вернется, послать разведку. Неподалеку от местечка окопы, следы боев. Махно показывает дерево, где сам повесил белого полковника.
– Как у вас с антисемитизмом? – спрашивает Каменев.
– Вспышки бывают, мы с этим жестоко боремся. По дороге сюда на одной из станций вижу, какие-то плакаты расклеены. Читаю: погромного характера. Вызываю коменданта, требую объяснений. Он ухмыляется. Хвастает, что вполне согласен с тем, что сказано в плакате. Я застрелил его.
На главной улице Гуляй-Поля выстроен почетный караул повстанцев. Повстанцы кричат «ура». Серая, грязная улица, вдали площадь, залитая майским украинским солнцем. За ней голые поля с тонкой пеленой серебристого тумана над самой землей. Оазисы густой яркой зелени, сверкающая белым цветом вишня и ослепительные на солнце украинские хаты в коричневых шапках. Махно держит повстанцам речь о подвигах Красной Армии, пришедшей к ним на помощь. Говорит о неразрывности судеб украинских повстанцев и российских трудовых братьев. «Большевики нам помогут», – говорит он. Слушают его вооруженные винтовками парубки и пожилые. Один стоит в строю босой, в рваных штанах, офицерской гимнастерке и австрийской фуражке Другой – в великолепных сапогах, замазанных донельзя богатых шароварах, рваной рубахе и офицерской папахе. Есть лица строгие, спокойные, вдумчивые, есть зверские челюсти, тупые глаза, безлобые, обезьяньи черепа. Есть острые вздернутые носы, закрученные усики, рты с подушечками по углам. Вокруг войска теснится толпа крестьян. Издали наблюдают несколько евреев. Настоящая Сечь. Последние слова Махно покрываются бурной овацией. После Махно говорит Каменев. От имени советского правительства и российских рабочих и крестьян приветствует он «доблестных повстанцев», сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнет помещиков и белых генералов. Вместе с Красной Армией пойдут славные повстанцы тов. Махно против врага трудящихся и будут бороться в ее рядах до полного торжества дела рабочих и крестьян. После дефилирования почетного караула члены экспедиции вместе с Махно и его чинами прошли в помещение штаба. Здесь имел место разговор Ворошилова с одним из чинов штаба Махно, евреем-анархистом, заядлым контрреволюционером. Названный чин «прощал» Советской власти все, «только не ЧК и реквизиции». Затем посетили Гуляй-Польский Совет. Члены президиума, полные, краснолицые крестьяне в прекрасных сапогах и жилетках при цепочке, жаловались на времена: «Наймешь работника сегодня за одну цену, а глянь завтра он уже другую загибает. Так вести хозяйство невозможно. Тоже самое, например, с лошадьми. У меня вот 8 коней было. Три раза отнимали. Только пара осталась. Какая после этого охота работать».
Прошли в дом к Махно обедать. Обстановка вроде квартиры земского врача. К обеду подали борщ, котлеты с картофельным пюре, кисель. Подавала старушка крестьянка. Хозяйничала жена Махно – его личный секретарь, красивая, молодая украинка. Прогулялись по двору. В соседнем доме на террасе сидела еврейская семья и распивала чай. Махно с удовольствием указал на эту идиллию расовой терпимости, говоря: «Вот как я всех евреев вырезываю». Часам к 4-м был созван сход главнейших сотрудников Махно для совещания с экспедицией Каменева. Зверские канцеляристы забросили неизвестно куда тщательную запись этого интереснейшего исторического события. Стоило бы опубликовать в подробности это собеседование, хотя бы только для иллюстрации так называемого анархизма Махно, который так муссировался зарубежными контрреволюционными анархистами. Когда все уселись, Махно, оглядывая холодным синим взглядом присутствующих, громко крикнул: «Кто там в шапке, долой шапку!» При малейшем шуме, производившему его, угрожали: «Выведу!»
Каменев начал свой доклад с приветствия и поздравлений с успехом на фронтах. В выражениях, сперва осторожных, затем все более выпуклых, Каменев указал на ряд фактов, дезорганизующих продовольственное, транспортное и военное дело, в которых провинилась бригада. Указывалось на самочинную мобилизацию, произведенную в Гуляй-Польском районе военным Советом Махно.80 Говорилось об отсутствии в районе комбедов, о спекуляции и преследовании коммунистов, «которые не меньше вас, товарищи, являются защитниками трудового народа и беднейших крестьян». Последние два слова вызвали ропот. Посыпались возгласы. Махно не был в силах зажать всем рты. «Хотите крестьян разорить, а потом любить». «Крестьянин без лошадей не крестьянин, зачем лошадей отнимаете?» «Все мы беднейшие крестьяне!» Каменев ярко разъяснил ближайшие задачи Советской власти и так увлек аудиторию, что, когда дошел до роли ЧК, раздалось лишь несколько не слишком громких вздохов. Махно-«содокладчик» подчеркнул, что в основном он согласен с Каменевым, и что все повстанцы за Советскую власть и «сотрудничество с большевиками». Но никакого дела сделать нельзя, пока свирепствует ЧК и комиссары-назначенцы. «Сами мы рады принять любого революционера, но крестьянская масса не желает приезжих».
По мере того, как подвигались разговоры, для Каменева становилось все яснее, что прав Ворошилов. когда говорит об опасных симпатиях измученных донбасских рабочих к махновцам. Становилось все яснее, что махновцы должны быть вытеснены из Донбасского района и что без серьезной чистки среди них не обойтись. Стоявшие возле Махно анархисты, прибывшие из Америки и Англии эмигранты, издавали свой орган «Набат»