«В последние дни Казанская губ.[ерния] находилась в несколько иных условиях, чем остальные губернии ввиду того, что Казань была взята белогвардейцами и месяц существовала власть Учредительного собрания. Поэтому июльские события, имеющие огромное не только партийное значение, но и народное, все-таки не произвели особого не только расслоения, но и подъема партии. Когда было известно местным партийным организациям об убийстве Мирбаха, в это же время был крестьянский съезд. Крестьяне горячо приветствовали партию, которая активно начала бороться с засильем немецкого капитала, и фракция целиком вместе с партией поддерживала тактику ЦК партии. Местные большевики, которые не признавали Брестского договора (у нас все они не признавали), шли сначала рука об руку с партией и с фракцией левых с.-р. До этого в Казанской губ. [ерния] и в уезде [в] губернском исполнительном комитете больше чем 2/3 мест принадлежало левым с.-р., но когда начали надвигаться события, когда начала приближаться белогвардейская армия, то фракция левых с.-р. под руководством местного губернского комитета объявила мобилизацию крестьянских сил. Мобилизация начала происходить хорошо, крестьяне единодушно поступали в ряды Красной армии, было роздано много оружия, но на третий день, когда стали подходить войска [Народной армии Комуча], большевики испугались и распустили войска. Демобилизация и разгон всех крестьянских комитетов произошли при ужасных условиях. Был вызван латышский полк, это делали не местные большевики, а центровики [т. е. представители большевистского центра в Москве. – Я.Л.], и крестьян разогнали, крестьяне озлобились более всего, потому что сознавали значение Казани для Москвы, как подступ к Москве; знали, что в Казани все русское золото, и, если не будут защищать ее войска, то Казань будет взята. Тем более, при тех условиях, когда Красная Армия была [на] гораздо более низшем уровне, чем теперь. Действительно, через несколько дней Казань была взята чехо-словаками <…>»9.
Экспедиционный отряд Народной армии Комуча направился на пароходах в сторону Казани из Симбирска 1 августа. Его прикрытие обеспечивали шесть вооруженных пароходов боевой флотилии. 4 августа вышедшая навстречу речная флотилия красных была разгромлена народоармейцами в устье Камы, а на другой день их флотилия внезапно подошла к Казани. Моментально были высажены десанты на пристани и противоположном берегу Волги у Верхнего Услона, где была захвачена тяжелая береговая батарея. Вечером того же дня на пассажирских пароходах к Казани подошли основные силы. Высадившуюся на берег пехоту поддерживала с пароходов своими залпами артиллерия. В.О. Каппель и Б.К. Фортунатов с тремя ротами двинулись в обход города, обхватив его с востока. Утром 6 августа закипел бой за Казань между чехословаками во главе с капитаном А. Степановым и оборонявшимися отрядами красных. К часу дня Каппель со своими ротами вошел с тыла в город, чем вызвал сильную панику. Однако бой продолжался, и советский 5-й Латышский полк, сражавшийся на южной окраине Казани, начал теснить батальоны Степанова к пристани.
Но тут на сторону Народной армии неожиданным образом перешли три сотни солдат Сербского батальона под командованием майора Матии Благотича, размещавшихся в казанском Кремле. В решающий момент сербы нанесли латышам неожиданный фланговый удар, и в итоге решили исход сражения. В результате взятия Казани 7 августа в руки Народной армии попало огромное количество военного имущества и хранившийся в подвалах Казанского банка золотой запас России, точнее почти две трети всего российского золота: 650 миллионов золотых рублей в монетах, 100 миллионов рублей кредитными знаками, слитки золота, платины и другие ценности.
В своем выступлении на партийном съезде очевидец происходившего Майоров сделал вполне сенсационные заявления: «Большевики убежали и сражались только лево-с.-р. дружины. В это время было несколько большевиков из центра, которые постановили, чтобы весь губернский комитет партии [левых эсеров] и видных работников расстрелять. Документы мы нашли после, нам их передали правые с.-р., когда взяли власть в свои руки. После второго взятия Казани мы спросили, на каком основании постановили расстрелять нас? Они, конечно, отказывались от этого. Теперь, когда Казань была взята, я спросил товарищей из легальной организации [коммунистов], каково их отношение к нам? потому что после того, как я поместил несколько статей в своей газете [ «За Землю и Волю». – Я.Л.], ее закрыли и не дали выпускать. Я еще раз собрал губернский съезд и с оружием в руках латыши разогнали весь съезд. Особенно сильно это стало намечаться, когда приехал<и> Троцкий и Смидович. Смидович поставил целью изловить всех, и мне пришлось жить нелегально. Когда недавно прислали к нам узнать, каково отношение нашей партии, остаемся ли мы на точке зрения ЦК, мы сказали «да», только потому, что вы здесь, мы своего мнения не изменим. Они сказали, что сейчас они расправляются с кадетами и белогвардейцами, а через неделю всех арестуют и о легальной работе не может быть речи. Это заставило работать нелегально»10.
На счет того, что сражались только левоэсеровские дружины, Майоров, конечно, был не прав. Хотя и не так, чтобы слишком, учитывая, что одной из главных сил сопротивления Народной армии являлся сводный отряд Г.Д. Гая, состоявший в основном именно из левоэсеровских дружинников, да и в саму Казань при её отбитии первой вошла Юго-Камская дружина эсеров-максималистов во главе с политкомом В.Н. Редькиным. С середины августа эта дружина действовала в составе группы войск П.И. Мильке, затем с 1 сентября – в Правой Арской группе войск под командованием В.М. Азина. 31 августа в бою под Казанью пал комиссар Юго-Камской дружины М.Н. Алексеев. После занятия Казани личный состав дружин получил в качестве наградных от Азина свыше 70000 рублей.
Как известно, во время боев под Казанью, председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий находился там в течение нескольких недель, о чем сам подробно рассказал в главе «Месяц в Свияжске» в своих мемуарах «Моя жизнь»11. Сводивший собственные счеты с левыми эсерами П.Г. Смидович (задержанный ими в Москве 6 июля, будучи председателем Моссовета), в это время являлся начальником снабжения 5-й армии и председателем фронтового трибунала. С июля по ноябрь в Казанской губернии в качестве члена РВС Восточного фронта и председателя фронтовой ЧК, созданной взамен Казанской губЧК, находился член коллегии ВЧК М.Я. Лацис.
Как вспоминала в этой связи небезызвестная по революционной работе в Казани чекистка В.П. Брауде:
«я продолжала работать на секретной работе у тов. Лациса, знавшего меня лично по совместному пребыванию в 1916 г. в Иркутской ссылке. В июле 1918 г. я через газеты вышла из партии левых эсеров и по заданию органов ВЧК работала по разложению партии левых с.-р.
Во время взятия Казани чехами и учредиловцами в августе 1918 г. я работала по назначению тов. Лациса в бюро пропусков в армии Восточного фронта на жел. – дор. станции Свияжск»12.
Однако левые эсеры после того, как Казань была отбита у сторонников Комуча, поначалу все же не были объявлены вне закона и находились, скорее, на полулегальном положении. Вот свидетельство Майорова:
«Когда большевики вступили в Казань, [то] предлагали [нам] занять некоторые места в комиссариате, но в виду того, что при своем вступлении в Казань [они] начали расправляться с местными гражданами, [мы] решили, что прилагать рук к такому кровавому делу партия не может и отвечать не может. Это побудило временно отказаться, заявить, что мы временно не можем приступить к работе. Затем мы заявили, что чиновниками у большевиков не будем, и пока за нами не будет масса, служить не будем. Смидович и Л<ацис> заявили, что мы дадим в губернии бой, а до тех пор не пустим. Надо сказать, что до сих пор, несмотря на то, что у нас есть талантливые левые с.-р., их не пускают [во власть]. Дружины, которые боролись самым отчаянным образом, как при взятии Казани, так и при отдаче, все-таки находятся в особо изолированном положении, доверия никакого нет. Только там, где крайне необходимы силы, их двигают, а большей частью [мы] отстранены. Вот каково положение было наше в отношении партии большевиков»13.
Тут стоит вспомнить, что действительно в ряде случаев правящая партия большевиков продолжала использовать авторитетных военачальников из числа левых эсеров (таких как В.И. Киквидзе, Г.Д. Гай), если они приносили ощутимую пользу на фронте. Почти в те же дни, когда Майоров выступал с докладом на левоэсеровском съезде, начдив Симбирской Железной дивизии Гай 13 октября 1918 г., выступая на общегородском собрании Самарской организации ПЛСР, произнес:
«Четыре месяца назад я вошел в партию и увидел, что товарищи по партии работали по организации боевой левоэсеровской дружины, которая быстро организовалась из идейных стойких борцов революции. Я был среди товарищей-дружинников и сражался бок о бок за счастье трудящихся». Комбриг Железной дивизии, левый эсер П.Ф. Устинов в свою очередь сказал: «Маленькая в начале дружина боевиков-дружинников нашей партии с каждым днем увеличивалась. <…> И сильным натиском дивизии взяты Казань, Симбирск, Буинск, Сенгилей, Ставрополь[-на-Волге], Сызрань и, наконец, Самара»14.
Далее Майоров перешел к анализу взаимоотношений большевиков с крестьянством и к вопросу о белом терроре, отметив:
«Что касается крестьянских масс, то они хлынули от большевиков благодаря их внутренней политике в отношении крестьянского класса, а она была такова, что, например, при организации комитетов бедноты товарищ председателя местного Совдепа расстрелял нескольких крестьян, когда они отказались организовать комитеты бедноты; когда не подчинились ему, то было объявлено, что Ч[истопольский] уезд не существует и закрыты все учреждения. Это вызвало ненависть к большевикам со стороны крестьян, но потом, когда увидели, что белогвардейцы стали еще сильнее расправляться, чем большевики, ибо за месяц в Казани было расстреляно 1700 человек, причем были расстреляны крестьяне, самые лучшие старые партийные работники (человек 50 по всем деревням, хотя и сейчас точно не знаем [сколько]), но самые лучшие работники схватывались на улице и расстреливались. Как только Казань была взята, крестьяне сейчас же вышли добровольческой дружиной, и пошли к Казани, некоторые попали как раз между белогвардейскими отрядами и были вырезаны, человек 200–300. Затем были карательные экспедиции по деревням. Между прочим, только теперь усилилось классовое сознание крестьян, сознание интересов Советской республики. Они сейчас мобилизуют свои регулярные войска очень охотно, мало того, что идут в Красную Армию, но они еще подвозят муку, картофель, хлеб фунтов по 20–30 на едока. В последнее время Красная армия относилась к крестьянам очень хорошо и представляла собой огромную военную силу и крестьяне ей помогали. Это не те ряды Красной армии, которые были до 4–5 съезда [Советов], это настоящие регулярные войсковые части, которым могло бы позавидовать русское правительство при Николае Втором; также очень хорошие и лошади. Отношение крестьян к Красной армии самое лучшее, несмотря на то, что много сел уничтожено прямо до основания, например, в Казанской губернии по берегу Волги почти ничего не осталось»