13, и вопрос об суде над нами ставился, таким образом, в плоскость суда над частными гражданами РСФСР.
Кроме этих заключений и наших собственных показаний мы нашли в деле «Свинец» лишь громадные показания о нас Журавлева и других предателей, наполненные самыми беззастенчивыми фантастическими выдумками о нас. И хотя недостаток времени заставил нас лишь мельком проглядеть эти перлы чрезвычайской деятельности, все же мы вполне уяснили затруднительное положение Н. при составлении обвинительного акта.
Мы начали готовиться к процессу. Взявшийся защищать нас адвокат Я.С. Либсон14 (о котором мы до сих пор вспоминаем с чувством теплого уважения к его симпатичной личности) усиленно рекомендовал нам ввиду явного давления на Московский Трибунал со стороны ВЧК, желающий убить нас чужими руками на «законном основании», требовать перенесения нашего дела в Верховный Трибунал, более независимый от ВЧК.
Однако, посоветовавшись с членом ЦК И.З. Штейнбергом15 (который являлся нашим официальным защитником от партии, так как в то время мы, отказавшись еще в конце 1919 г., как и вся партия ПЛСР, от вооруженной борьбы с большевиками стояли на позициях легализованной до некоторой степени правительством части партии, возглавляемой Штейнбергом), мы решили процесса не оттягивать и идти на суд, чтобы использовать эту публичную трибуну для освещения истинного характера революционной деятельности ПЛСР.
Процесс обещал быть интересным, т. к. со временем суда Верховного Трибунала над М.А. Спиридоновой и Центральным Комитетом ПЛСР за организацию террористического акта на графа Мирбаха16 не было ни одного крупного процесса социалистических партий и наше дело привлекло внимание различных политических парий и группировок. На наш процесс обещали явиться даже «левые» коммунисты, с одним из которых мы вместе сидели в Таганской тюрьме. <…>
Наконец, 29 сентября нас вызвали в Московский Трибунал. Наступало последнее, как нам думалось (и в чем, как показало будущее, горько ошиблись) действие разыгрываемой комедии коммунистического правосудия. <…>
Пустая еще к моменту нашего прибытия зала судебных заседаний вскоре начала быстро наполняться народом; среди публики все чаще и чаще стали попадаться дорогие знакомые лица партийных товарищей, с которыми не виделись уже больше года. Один за другим подходили они к нам, чтоб обменяться дружеским поцелуем, перекинуться несколькими словами. Наши конвойные, простые, неиспорченные еще чрезвычайкой деревенские парни, сначала пробовали было ретиво исполнять своим обязанности, «охранять» нас от публики, но вскоре прекратили это, поняв, что здесь происходит что-то необычное, имеющее глубокий, хотя и непонятный еще для них, внутренний смысл. И в дальнейшем они все удивленнее раскрывали свои глаза, и, увлекшись разыгравшимся в судебным зале поединком между коммунистами-судьями и нами, как представителями ПЛСР, совсем забыли о своих обязанностях.
Мы уселись на скамью подсудимых вправо от судейского стола, покрытого красным сукном с портретами Карла Маркса и Ленина на месте прежнего «зерцала». Рядом с нами за отдельным столиком расположился с целой кипой бумаг Я.С. Липсон, напротив – столик общественного обвинителя, которым должен был выступить Смирнов, председатель Коллегии Московского Трибунала, но его еще нет. Небольшой сравнительно зал Трибунала все плотнее наполнялся публикой, лишь передняя скамейка была свободной. Да и то немудрено, т. к. она предназначалась для особого сорта зрителей. Один за другим туда подходили и присаживались на две, на три минуты какие-то типы, все обличие которых с фальшивым взглядом бегающих глаз выдавало, несмотря на их внешний приличный порядочный вид, их несомненную принадлежность к позорной корпорации шпионов коммунистической (да и царской, вероятно) охранки. Они жадно впивались в нас своими липкими, вызывающими брезгливую дрожь взглядами, запечатлевая в своей памяти «на всякий случай» весь наш облик. Сфотографировав мысленно каждую черточку нашего лица, каждую складку нашего костюма, шпик подымался и уходил, уступая свое место следующему. Так продолжалось до самого начала судебного разбирательства, т. ч. в конце концов мы бросили обращать внимание на эту мерзость.
Раздался возглас «Суд идет», и мы увидели наших судей, поспешно занимавших свои места за судейским столом. Председательское место занял Белорусов, сильно пожилой человек с седыми почти волосами и заурядно осмысленным взглядом хитрых глаз. Справа от него расположился Шиллерт, суровый, плотный латыш, живое олицетворение упрямства и честной, если хотите, ограниченности. Слева – Ерофеев, полная бесцветное и безличное ничтожество, сидевшее во время процесса совершенно безучастно (за все время он задал один какой-то чрезвычайно глупый вопрос, возбудивший смех всего зала). Присутствовал он на суде, очевидно, лишь для полного комплекта.
Разложив на столе уже знакомое нам дело «Свинец» и огласив состав суда, Белорусов начал чтение состава суда, обвиняемых и т. д.
Не интересуясь этими, хорошо знакомыми нам обстоятельствами, мы начали рассматривать внимательно прислушивающуюся публику. Все больше и больше знакомых лиц… Вот озабоченная физиономия И.З. Штейберга, с большой кипой книг, газет и каких-то бумаг. Вот пробирается вперед со своим обычным рассеянным «не от мира сего» видом член ЦК – В.Е. Трутовский, с приветливо улыбающейся нам женой.17 Там кивает нам смуглая характерная голова А. Чилингарьянц18, мужа Дины, а налево Женя Валдина19 и другие наши девушки, такие больные, истомленные непосильной работой, но с тем ярче светящиеся внутренней красотой одухотворенными лицами.
Еще и еще… Вот мелькают всклокоченные шевелюры двух максималистов20 среди совсем незнакомых нам лиц <…>
Белорусов приступил к обычному формальному опросу – фамилия, звание, образование. Наконец, начался поединок.
– Обвиняемый Богданов, состоите ли членом какой-либо партии?
Невольно улыбнувшись этой бюрократической формальности, я отвечал:
– Да, имею честь состоять членом партии левых социалистов-революционеров интернационалистов.
Публика встрепенулась, и скучающее выражение исчезло с лиц судей. Белорусов начал задавать вопросы, громче и внимательнее выслушивать ответы.
– Состоите ли членом какого-либо профсоюза?
– Да, состою, – отвечал я, – членом профессионального союза трудового крестьянства.
– Такого союза не существует, – оживился угрюмо сидевший до этого времени Шиллерт.
– Этот профсоюз существует в данный момент вследствие преследований коммунистического правительства нелегально, но скоро будет я, надеюсь, существовать и легально.
Ответил я под одобрительный шепот зала.
– Как вы относитесь к Советской власти? – продолжал обычный опрос Белорусов.
– С 1917 г. и по настоящий момент я признаю и борюсь, как член партии ЛСР за доподлинную власть свободно избранных трудовых Советов.
– Так, что же по вашему, сейчас нет власти Советов, если вы боретесь за нее? – задал мне Белорусов «ехидный» вопрос.
– РКП21 в своей диктатуре над трудящимися настолько далеко ушла во всей своей внутренней политике от принципов советской демократии, провозглашенных октябрьской революцией.
– Но ведь Россия за эти три года далеко ушла от октября 1917 года, – с улыбочкой заметил Белорусов.
– Да, только не вперед, а назад… – ответил ему с места Евгений.
Дальнейшие вопросы, требуемые формальностями делопроизводства не вызывали возражений. После такого же точно допроса Евгения, Белорусов приступил к чтению обвинительного акта, уже приведенного мною выше и, окончив его, обратился ко мне с вопросом, признаю ли я себя виновным в перечисленных преступлениях?
– Фактическую сторону дела, изложенную в обвинительном акте, – отвечал я, – признаю, но виновным себя не признаю, ибо не признаю права Московского Трибунала, как филиального отделения РКП, судить меня, представителя ПЛСР, и мою революционно-социалистическую деятельность, за которую я несу ответственность не перед РКП, а перед трудящимися России и сего мира.
Такой же ответ дал и Евгений, и Трибунал перешел к детальному рассмотрению нашего обвинения. До обеденного перерыва Трибунал копался в нашем революционном прошлом, время от времени пытаясь вытащить кое-что из провокационного материала дела «Свинец». В час дня был объявлен перерыв на обед, и мы отправились обедать в столовую для арестованных и конвоиров. Трогательно было смотреть на наших конвойных, совершенно переменивших свое отношение к нам, пытавшихся во время обеда подсунуть нам лучшие куски из того жалкого количества еды, которое полагалось в столовой на обедающих и неутомимо расспрашивающих нас о партии ЛСР, о ее позиции в аграрном и других вопросах.
В два часа Трибунал возобновил заседание и теперь перешли уже к инкриминируемым нам обвинительным актом преступлениям. Второй и третий пункты обвинения совершенно не затрагивались Трибуналом, т. к. ясно было, что и проживание по фальшивым документам и ношение оружия «без установленного на то разрешения» являются неизбежными для членов революционной партии, подвергающейся бешеным гонениям правительства. Но к нашему удивлению, так же мало внимания Трибунал уделил и последнему пункту (а также и первой части пункта I – вооруженного сопротивления 24 октября 1919 г.). Очевидно, даже до их судейского сознания дошла простая истина, что, даже отказавшись от вооруженной борьбы с РКП, революционер социалист имеет право отстаивать всеми силами, способами, свое человеческое достоинство, если к нему применяются методы арестовывавших нас чекистов.
Таким образом, центром тяжести всего судебного разбирательства стал вопрос об убийстве провокатора Журавлева-Петрова. Одновременно с этим явно определилось стремление Трибунала во что бы то ни стало квалифицировать этот факт, как простое уголовное деяние и тем получить основание для нашего осуждения. Одно за другим отклонялись ходатайства Либсона о вызове свидетелей, которые могли бы охарактеризовать казнь Журавлева, как и всю нашу деятельность, с точки зрения революционных традиций, полное соответствие ее с принципами октябрьской революции и т. д. Настроение публики постепенно становилось все напряженнее.