Личные столкновения в среде ЦК все чаще и чаще происходили между СПИРИДОНОВОЙ и ЧЕРЕПАНОВЫМ. ЧЕРЕПАНОВ привез из Ленинграда диктаторские замашки и явно оспаривал авторитет СПИРИДОНОВОЙ в ЦК. За ЧЕРЕПАНОВА говорила вполне определенная линия, на которую он встал и которая давала возможность конкретной деятельности, чего не было у остальных членов ЦК, т[ак] к[ак] их линия массовой борьбы требовала наличия масс, которых к тому времени у нас не было. Проведенная мной в Екатеринославе активная борьба с большевиками заставляла меня чувствовать себя ближе к ЧЕРЕПАНОВУ, чем к другим членам ЦК. Отсюда произошел мой постепенный отход вместе с ним от остальной части ЦК. Практическим результатом этого отхода было сближение наше с группой анархистов, возглавлявшейся КОВАЛЕВИЧЕМ и как потом я узнал, Петром СОБОЛЕВЫМ. КОВАЛЕВИЧ был, по-видимому, теоретиком этой группы. Он считал возможным для анархистов объединиться в правильную организацию и ставил себе целью создание Советской власти (образуемой сообразно с принципами анархизма). Его конкретные представления о Соввласти были очень близки представлениям левых с.-р.
На одном из свиданий наших (ЧЕРЕПАНОВА и моих с КОВАЛЕВИЧЕМ), причем присутствовал, кажется, впервые и СОБОЛЕВ, ЧЕРЕПАНОВ предложил создание блока между частью левых с.-р. и группой анархистов в виде повстанческого штаба, который должен был организовать восстания против большевиков. Из этого штаба практически ничего, конечно, не вышло (ибо он не в состоянии был создать никакой армии), но самое признание возможности учреждения этого штаба замечательно характеризует наше тогдашнее настроение. Участие в борьбе масс не только вызывает у борцов чувство ответственности за них, но и мешает созданию крайних настроений, т[ак] к[ак] приходится преодолевать практические трудности, останавливаться на них и, следовательно, ориентировать по ним свое настроение. Наоборот, борьба без участия масс не только дает возможность легко уходить в крайности, но еще парализует сознание действительности, отнимает способность различать фантазии от фактов.
Под влиянием такого настроения в одну из встреч ЧЕРЕПАНОВ показал мне в какой-то газете объявление о том, что на вечер того дня в Леонтьевском переулке (в бывшем помещении партии левых с.-р.) назначено собрание ответственных работников партии большевиков. ЧЕРЕПАНОВ пояснил, что это совершенно исключительный случай для террористического акта. Не помню своего отношения к предложению ЧЕРЕПАНОВА в первый момент, но когда мы пришли к анархистам (д. № 38 по Арбату) и ЧЕРЕПАНОВ повторил КОВАЛЕВИЧУ и СОБОЛЕВУ свое предложение, я высказался против него, причем привел практические соображения, что намеченный террористический акт не может дать никаких результатов, а между тем он неизбежно привлечет за собой разгром нашей организации большевиками. Вопрос решали анархисты, у которых имелись готовые взрывчатые вещества, и они решили привести в исполнение план ЧЕРЕПАНОВА. Поле этого все разошлись, КОВАЛЕВИЧ, СОБОЛЕВ и ЧЕРПАНОВ [стали] готовиться к акту, а я [отправился] домой.
Я должен признать, что в тот момент я отнесся к предложению ЧЕРЕПАНОВА с чисто практической точки зрения и совершенно не заметил идейной его неприемлемости. До тех пор террористические акты никогда не носили характера массового истребления. Бывали случаи, когда подготовленный террористический акт откладывался (с риском жизнью террориста) из-за явной неизбежности гибели при акте непричастных к нему лиц. Массовое истребление допускается для революционера (и вообще бойца) во время военных действий. Но в данном случае, ни о каком военном действии не могло быть и речи. Кроме того в данном случае совершенно игнорировалось и то, что целью террористического акта является отнюдь не самое истребление намеченного лица (или лиц), а только возмездие, понятное для широких масс. Поэтому главной стороной террористического акта является агитационное его назначение. И этого абсолютно не было при взрыве на Леонтьевском переулке, он остался непонятным для масс и вызвал только ужас. Во всем этом я разобрался не сразу, и это явилось следствием полной оторванности нашей от масс и, следовательно, от революции. При следующей встрече ЧЕРЕПАНОВ рассказал мне, что бомбу бросил СОБОЛЕВ, а ЧЕРЕПАНОВ указал путь. Охрану несли, кажется, Тамара и Ирина30.
Я жил в то время в Хлебном переулке31 (у ОБОЛДУЕВЫХ32), куда переехал от ИВАНЯК и где жил, как Юрий Михайлович Белковский. Переезд мой от ИВАНЯК был вызван, насколько помню, расстраивавшимися отношениями с Казимирой Ивановной, причем с остальными членами семьи у меня сохранились прежние хорошие отношения. Когда Казимира Ивановна поступила в Польское консульство, я не знаю, но помнится, что это произошло уже после моего переезда от них. И Казимира Ивановна и сестра ее Ванда Ивановна прослужили в консульстве недолго и ушли из него потому, что чувствовали неудобство своего положения, как советских полек, твердо решившись не возвращаться в Польшу и служащих в то же время в консульстве. Так, по крайней мере, мне объяснили уход из консульства. Что же касается отказа от возвращения в Польшу, то вопрос этот обсуждался в моем присутствии, когда я еще у них жил и был решен в том смысле, что навсегда остаться в Советской России. В период взрыва в Леонтьевском переулке я встречался со своей бывшей женой Антониной Михайловной33, бывая у нее в д. № 51 по Арбату. После взрыва (через некоторое время) она была арестована, о чем я узнал, позвонив ей по телефону в назначенное для встречи время. Так как Антонина Михайловна знала мой адрес, я во избежание ареста принужден был скрыться. Прежде всего, я обратился к меньшевику-объединенцу Михаилу Ивановичу ЮДИНУ, с которым, несмотря на его полную близость с большевиками, у меня были близкие личные отношения, создавшиеся еще в Полевом Стр[оительном] Управлении, где мы оба служили. Жил он на улице, параллельной Тверской-Ямской (в сторону Владимира Долгорукого34) на углу переулка, где стоит церковь (Василия Кессарийского). Здесь я переночевал несколько раз, а затем отправился почему-то к ЗАБИЦКОМУ и он устроил меня в доме на Зубовском бульваре (по четной стороне) в комнате своего шурина. В этой комнате я прожил довольно долго, до возвращения шурина ЗАБИЦКОГО из поездки. Затем я снова отправился к ЮДИНУ, а от него перебрался в Фили к одному из партийных рабочих, работавшему на заводе у платформы Алекс[еевской] ж.д.35 Адрес этого рабочего я узнал, кажется, у ЧЕРЕПАНОВА. Фамилии рабочего не помню. У него я прожил, вероятно, больше недели и должен был уехать, т. к. один из заводских большевиков остановил меня на дороге и спросил, кто я. Ответив как-то, я в тот же день вернулся к ЮДИНУ. Еще до отъезда из Филей, я через ЮДИНА устроил себе свидание со своим старым товарищем С.Д. МАРКОВЫМ36, бывшим тогда Народным комиссаром путей сообщения (или член коллегии). Я объяснил ему свое отношение к взрыву в Леонтьевском переулке и заявил, что признаю себя побежденным и от дальнейшей борьбы с большевиками отказываюсь. Не помню точно, но, кажется, в этом письме я отметил, что взглядов своих я не изменил. На письмо я ответа не получил, но т[ак] к[ак] товарищу ДЗЕРЖИНСКОМУ было известно как меня найти и никаких шагов к моему аресту не было предпринято, я решил, что т. ДЗЕРЖИНСКИЙ поверил моему письму.
ЦА ФСБ. Д. Р-34300. Л. 23–33.
1 Письмо ЦА ФСБ России № 10/А – 3762, 10.06.2016 г.
2 Красная книга ВЧК. Т. 1. М., 1989. С. 398–400.
3 Известия ВЦИК. 12.07.1918 г. № 145. С. 7.
4 РГАСПИ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 11. Л. 45.
5 Брат Виктор Феофилович Крушинский (1878–1935), женатый на писательнице Бэле Моисеевне Прилежаевой-Барской, и сын Виктор Михайлович Крушинский (1905–1937), начальник инструментального цеха завода ГОМЗ им. ОГПУ, были расстреляны в Ленинграде в сентябре 1937 г.
6 Брюханов Николай Павлович (1878–1938). Советский государственный и партийный деятель. В революционном движении с 1896 г. Член РСДРП с 1902 г. Родился в Симбирске в семье землемера. Учился в Московском университете, участвовал в студенческом движении в Москве и Казани. Неоднократно подвергался арестам и ссылкам. В 1903 г. член Казанского комитета РСДРП, в 1906 г. член Уфимского комитета. Делегат 5-го съезда РСДРП (1907). С 1907 г. член Уральского обл. комитета РСДРП, участвовал в редактировании газеты «Уральский рабочий». После Февральской революции 1917 г. член объединенного комитета РСДРП, председатель Уфимского Совета, делегат 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б). С 26 октября 1917 г. член Уфимского губревкома. С февраля 1918 г. работал в Наркомпроде (член коллегии, зам. наркома; с декабря 1921 г. – наркомпрод РСФСР); одновременно был начальником Главного управления по снабжению Красной Армии, входил в Совет труда и обороны. С 1923 г. нарком продовольствия СССР, с 1924 г. – зам. наркома, а в 1926–1930 гг. нарком Наркомфина, СССР. В 1931–1933 гг. зам. наркомснаба СССР, а с 1933 г. зам. председателя Центральной комиссии по определению урожайности при СНК СССР. На XV и XVII ВКП(б) съездах избирался кандидатом в члены ЦК ВКП(б). С июня 1937 г. персональный пенсионер. В феврале 1938 г. арестован за участие в оппозиции и расстрелян. Реабилитирован в 1956 г.
7 «Письмо М. Спиридоновой Центральному Комитету партии большевиков» было опубликовано с такими выходными данными: Пг.: Издание Северного Областного Комитета партии левых с.-р., 1918. – См.: Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917–1925 гг. Т. 2. Ч. 3: Октябрь 1918 – март 1919 г. / Сост. Я.В. Леонтьев, М.И. Люхудзаев, Д.И. Рублев. М.: РОССПЭН, 2017. С. 79–101.
8 Кушнаренко-Трубицкий Иван Ильич (1889–1938). Активный участник левоэсеровского движения в России и на Украине. В 1917–1918 гг. (до июльских событий) под фамилией Трубицкий был товарищем (заместителем) председателя Курского губисполкома, возглавлял фракцию левых эсеров в Курском Совете. В 1919–1920 гг. член Екатеринославского Совета от борьбистов. Летом 1920 г. отстранен от партийной работы, как противник ликвидации партии. На допросе 24 января 1938 г. сообщил, что был затем избран членом ЦК ПЛСР (синдикалистов) Украины. Во второй половине 1922 г. или в начале 1923 г. вышел из состава Харьковской организации ввиду угрозы увольнения со службы, что было расценено левыми эсерами, как «шкурничество». Арестован 25 декабря 1937 г. в Харькове, где работал экономистом РАТАС (Русско-австрийского торгового акционерного общества) и референтом Облвнуторга. Арестован 25 декабря 1937 г. в Харькове, где работал экономистом, приговорен выездной сессией ВК ВС СССР 23 сентября 1938 г. к расстрелу.