40 Два архивных документа… С. 93, 96, 101.
41 Там же. С. 95.
42 Там же. С. 94.
43 Там же. С. 99–100.
44 Разиньков М.Е. Петров Григорий Константинович // Вожаки и лидеры Смуты… С. 197–198; ГАВО. Ф. Р-1086. Оп.1. Д. 2. Л. 37.
45 Два архивных документа…. С. 92, 94.
46 Путь жизни. Рабочая и крестьянская газета. Орган Воронежского комитета РСДРП. № 17. 1917 г. 8 декабря (25 ноября). С. 4.
47 ГАВО. Ф. Р-1086. Оп.1. Д. 2 Л. 114.
48 Габелко Е.И. Комкор А.В. Павлов // Вестник воронежского архивиста: Научно-информационный ежегодник / под ред. В.В. Гурова. Воронеж: Цифровая типография «Фортуна», 2009. Вып. 7. С. 91–92, 97.
49 ГАВО. Ф. Р-905. Оп. 1. Д. 4. Л. 189–190.
50 Два архивных документа… С. 96.
51 Там же. С. 97.
52 ГАВО. Ф. Р-905. Оп. 1. Д. 4. Л. 190.
53 ГАВО. Ф. Р-905 Оп. 1. Д. 20. Л. 108–108 об.
54 Там же. Л. 108 об.
55 Габелко Е.И. Указ. соч. С. 91–92.
56 Воронежский телеграф. 18 (5) апреля 1918 г. С. 2.
57 ГАОПИ ВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 12. Л. 2.
58 ГАСПИТО. Ф. П-9019. Оп. 1. Д. 576. Л. 34.
Образ Ф.Е.Каплан и ее место в покушении на В.И.Ленина по свидетельствам современников
К.Н.Морозов (Москва)
Миф о Ф.Е. Каплан как юродивой и великой неудачницы настолько укоренился в сознании советских людей, что поддерживался и обыденным сознанием, свидетельством чего в позднесоветское время стали «короткие» анекдоты в стиле «черного юмора» – «Тир имени Фанни Каплан». Этот миф весьма благополучно продолжает существовать (и даже доминировать в общественном сознании) и в постсоветскую эпоху.
И век назад, и в позднесоветское время, и сегодня этот миф стихийно поддерживается в том числе и потому, что обыденное сознание не в состоянии понять мотивы, толкавшие народовольцев, эсеров и Ф. Каплан на покушение, влекущее и собственную гибель (и их фактическое самопожертование).
С первых же дней после покушения советские газеты стали употреблять в адрес Ф.Е. Каплан такие эпитеты, как «идиотка-интеллигентка», и изображать ее истеричкой. Так, в сообщении «Известий ВЦИК» от 3 сентября 1918 года в заметке «Ройд-Каплан» заявлялось: «Каплан проявляет признаки истерии. В своей принадлежности партии эсеров она созналась, но заявляет, что перед покушением будто вышла из состава партии»1. Показательно, что заявление Ф.Е. Каплан (ни в одном из протоколов ее допросов оно не было зафиксировано), что она вышла из партии эсеров перед покушением и следовательно ее покушение носит индивидуальный, а не партийный характер – власти совершенно не устраивало и они вдруг сделали вывод, что подобные заявления являются …признаком истерии.
Но, как представляется, называть ее «идиоткой-интеллигенткой» и представлять ее ненормальной и полусумасшедшей власти (а позже и советская пропаганда) стали во-первых, потому, что человек, поднявший руку на такую святыню, как В.И. Ленин, должен был быть или ярким суперврагом, или психопатом, а так как на убедительный образ врага Ф.Е. Каплан не тянула, а ко второй категории революционерку и каторжанку Каплан можно было отнести не вдаваясь в столь неприятную тему, как ее мотивы убийства великого революционера всех времен и народов, то представление о ее психической неполноценности было доминирующим.
А во-вторых, чтобы не дать сложиться (и стать доминирующим) положительному образу Ф.Е. Каплан как наследницы народовольческих и эсеровских традиций «тираноборства», продолжающих европейские традиции. Как пример формирования ее положительного образа можно привести цитату Б.В. Савинкова и стихотворение К. Бальмонта. Первый в статье «Евреи, большевики и погромы» писал: «Канегиссер, Каплан, Виленкин, дашевский… тоже евреи, дети одного и того же народа. Но не вправе ли мы, русские патриоты, гордиться их именами? Они отдали свою жизнь за Россию. И не мы, русские, поднял руку на Ленина, а еврейка Каплан, и не мы, русские, убили Урицкого, а еврей Канегиссер, не следует забывать об этом. Вечная слава им. Каплан – исключение. Да, без сомнения. Но ведь и русские, за родину отдавшие свою жизнь, – исключение…»2.
А поэт Константин Бальмонт в 1927 г. написал стихотворение, начинавшееся строками:
Люба мне буква «Ка»,
Вокруг неё сияет бисер.
Пусть вечно светит свет венца
Бойцам Каплан и Каннегисер.
Но не только власти рисовали ее образ как ненормальной. Весьма показателен рассказ эсерки Б.А.Бабиной об ответе Д.Д.Донского на ее вопрос «Скажите мне, как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убивать Ленина?» в Бутырской тюрьме в феврале 1922 г.:
«…Так вот, милочка, прежде всего, установим: никогда Фанни Каплан не была членом нашей партии. <…> Теперь второе. Она, действительно, приходила к нам, и именно ко мне лично, с предложением послать ее убить Ленина. Посмотрел я на нее тогда – женщина довольно красивая, но несомненно ненормальная, да еще с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная вся какая-то. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к ее словам серьезно. Я ведь в конце концов не психиатр, а терапевт. Уверен был – блажь на бабенку напала!..” Он помолчал немного. – “Помню, похлопал я ее по плечу и сказал ей: ”Пойди-ка проспись, милая! Он – не Марат, а ты – не Шарлотта Корде. А, главное, наш ЦК никогда на это не пойдет. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет – выкинь это все из головы и никому больше о том не рассказывай!»3.
Очень важным документом, разрушающим этот миф, является письмо А.Н. Иоффе, с.д. меньшевика (и бундовца), председателя меньшевистской фракции Петроградского Совета рабочих депутатов в 1918 г., отосланное им в «Известия ВЦИК» 13 апреля 1922 г. из Варшавы, которое содержит ценнейшие свидетельства о настроениях и намерениях Ф.Е. Каплан накануне покушения (29 августа).
Но в «Известиях» оно опубликовано не было и было переслано им в эсеровскую эмигрантскую газету «Голос России», где и было опубликовано 11 мая 1922 г. под заголовком «К покушению на Ленина» и со следующим предисловием редакции: «Нами получено ниже печатаемое письмо А.Н. Иоффе, соц[иал]-дем[ократа], меньшевика, бывшего председателя меньшевистской фракции Петроградского совета рабочих депутатов, содержащее чрезвычайно важные данные, относящиеся к процессу эсеров. Редакция «Известий» скрыла письмо Иоффе от своих читателей». А.Н. Иоффе адресовал свое письмо «В редакцию газеты «Известий ВЦИК», Москва» и начинал его так: «Ввиду готовящегося публичного разбирательства дела о 47 с.-р. и, не имея в настоящий момент возможности дать личные показания на суде в Москве – я прошу нижеприводимую записку, содержащую лично мне известные факты по делу с.-р., опубликовать в одном из ближайших №№ «Известий ВЦИК» или же передать надлежащим властям, производящим расследование.
По поводу разоблачения Семенова-Васильева и составляемого в Москве обвинительного акта против с.-р., с обвинениями их, между прочим, и в причастности к покушению на Ленина и убийству Володарского, я – А.Н. Иоффе, бывший председатель меньшевистской фракции (РСДРП) Петроградского совета конца 1917 г. – начала 1918 г. – хотя и стою сейчас вне всякой политики – считаю своим долгом, в интересах беспристрастия, сообщить следующее»4.
По словам Иоффе, Каплан почти каждый день приходила в Кремль, где в августе-сентябре 1918 г. содержались под арестом английский посол Локкарт, генерал Брусилов, царские министры Щегловитов, Хвостов, левая эсерка М.А. Спиридонова, а также сам Иоффе. К ним во время прогулок подходили их знакомые, пользуясь, с одной стороны, «снисходительностью стражи» (латышского охранного полка), с другой – тем, что можно было незаметно сидеть на скамейках в нишах галереи вокруг памятника Александру II.
Иоффе неоднократно был свидетелем почти ежедневных оживленных бесед Каплан «преимущественно со Спиридоновой, своей бывшей подругой из Сибири», в ходе которых «Ройд-Каплан горячо высказывалась за немедленный индивидуальный террор против большевистских вождей».
«Одна из таких особенно горячих бесед произошла накануне ранения Ленина…» – 29 августа. Во время прогулки к Иоффе подошел Ленин, и они около двух часов гуляли по двору Кремля в сопровождении двух конвоиров-латышей и беседовали. «Незадолго до ухода Ленина я заметил, – пишет Иоффе, – как Ройд-Каплан незаметно, как всегда, прошла через площадь к арке и из-за колонн внимательно смотрела за картиной «прогулки председателя Совнаркома со своим пленником при конвоирах». (Эту назидательную картину тут же сфотографировал один из солдат латышского охранного полка: одну фотографию купил Локкарт и поместил потом в английском журнале). После ухода Ленина я на галерее встретился с Ройд-Каплан, которая с бешено горящими глазами стала выражать мне свое возмущение по поводу того, что я так «миролюбиво долго беседовал» с Лениным, «Вашим палачом», и принял его руку, «обагренную Вашей и моей кровью»… «У меня руки чесались тут же его застрелить, но я пожалела Вас и вот этих несчастных рабов», – говорила она, указывая на мирно любовавшихся видом на Москву-реку латышей-конвоиров. Выразив еще раз свое недоумение по поводу того, что и правый с-р, и Спиридонова не одобряют теперь такого террора, Ройд-Каплан сказала: «Нет, Мария Александровна сама признается, что в дни ее июльского восстания убийство Ленина было бы целесообразным, а я нахожу, что лучше поздно, чем никогда… Увы, я теперь вне партии, как анархистов, так и с-р., но когда партия с-р не знала деления на правых и левых эсеров, а были только революционеры – они не задумывались снимать головы вот этим живым истуканам, – говорила она, ткнув ногой валявшуюся огромную бронзовую голову развинченной фигуры Александра II (памятник тогда снимался)… Они не задумывались убивать палачей и за это им теперь ставят памятники – указала она на место постановки [памятника] Каляеву. А теперь палачи бьют и правых и левых эсеров, а партии говорят не сопротивляться злу насилием, и среди них не находится старых революционеров, которые тряхнули бы стариной… На мой вопрос не потому ли именно она и хочет быть Шарлоттой Корде, она ничего не ответила. В это время проводили мимо нас с прогулки министров Протопопова и др. Впереди шел высокий тучный с сильно поднятым брюшком Хвостов. Указывая на него, Ройд-Каплан сказала – Я эту пузу не столько ненавижу, как ту лысину, кровавую руку которой Вы только что пожимали… Отвечая на мои замечания, она говорила: Я не Шарлотта Корде, но жить без действия надоело. Надо встряхнуть старых революционеров от спячки. В это время куранты Спасской башни заиграли Интернационал, но с перебоями, ибо часы тогда восстановлялись после октябрьского снаряда, и ноты царского гимна заменялись. После Интернационала часы заиграли похоронный марш, также с перебоями. Конвоиры подошли, чтобы увести меня в камеру… Ройд-Каплан, прощаясь, сказала: Вот видите, Интернационал они разбили и хоронят его, да и похоронить хорошо не могут. Нет, надо их похоронить основательно и тогда только Интернационал будет без перебоев»