11.
Мотивы написания этого письма А.Н. Иоффе в целом понятны. Правда есть вопрос и к Иоффе. Он объясняет, почему не мог написать об этом сразу после покушения, будучи под арестом, но он не объясняет, почему он не сделал это, оказавшись на свободе. Впрочем, можно предположить, что могло его толкнуть на этот шаг весной 1922 г., так как молчать для Иоффе об этом и дальше и во время процесса с.-р., где одно из ключевых обвинений построено как раз на фальсификации этого момента – безусловная потеря самоуважения, что очевидно, оказалось для него неприемлемым. К тому же в это время он уже находился в эмиграции, в Варшаве, и мог не бояться последствий. – Но, очевидно, среди мотивов присутствует, в том числе, и желание своего рода реабилитироваться в глазах бывших товарищей, а также внести свой посильный вклад в антибольшевистскую кампанию эсеров и меньшевиков, вокруг процесса с.-р.
Но насколько возможно, чтобы Ленин беседовал с арестованным А.Н.Иоффе? Представляется вполне возможным, для августа 1918 г.
А насколько возможно, чтобы Ф.Е. Каплан вела разговоры о необходимости покушения на Ленина не только с глазу на глаз со М.А. Спиридоновой (с которой была знакома с каторги), но и среди группы политзаключенных социалистов (они традиционно и до и после 1917 г. требовали, чтобы их содержали и выводили на прогулки отдельно)? Ведь именно так можно/следует понимать А.Н. Иоффе. По ряду свидетельств можно констатировать что Каплан достаточно широко говорила антибольшевистки настроенным социалистам о своем намерении совершить покушение на Ленина.
В этом контексте важно и свидетельство профессора М.Ю. Урнова, рассказывавшего автору, что его дед Василий Урнов – член ПСР и председатель Совета солдатских депутатов Москвы в 1917–1918 гг. (умер в 1956 г.), говорил близкому родственнику, что знал о готовящемся покушении на Ленина, и показывал дом, из которого его личный друг эсер-максималист Н.В. Шубников посылал Фанни Каплан стрелять в Ленина. Не вдаваясь в обсуждение того, что Н.В. Шубников, скорее всего, не «посылал», а «провожал» Ф. Каплан на покушение (впрочем, и эта версия требует исследования), это свидетельство подтверждает тот факт, что она делилась своими намерениями.
После проведенных исследований можно уверенно утверждать, что утверждения Д.Д. Донского о юродивости Ф.Е. Каплан и т. д. – не соответствует действительности: 1) так как Каплан была членом ПСР (но идя на индивидуальный (а не партийный) акт, накануне покушения вышла из партии), 2) на встрече в августе с Каплан в присутствии Г.И. Семенова Донской от своего имени, а по всей видимости от имени Московского бюро ЦК, которое он вместе С.В. Морозовым тогда образовывал, все же дал Каплан в присутствии Семенова добро на индивидуальный акт (или правильнее сказать не запретил его), 3) экзальтированность, ненормальность и «юродивость» Каплан были или выдуманы Д.Д. Донским или очень сильно гипертрофированы.
Первоначально, появившись в Москве весной 1918 г., она обращалась к разным членам ЦК с предложением совершить террористический акт от имени партии, но поддержки не получила. Об этом есть свидетельства ряда заграничных и российских эсеров – Вольского, Зензинова и др., чья достоверность не вызывает сомнений. Так, член ЦК ПСР В.К. Вольский говорил на допросе 23 марта 1922 г.: «С Фаней Каплан я встретился раза два в мае месяце 1918 г. … Ф. Каплан в беседе со мной говорила о том, что она хочет совершить какой-нибудь террористический акт против представителей Коммунистической партии. Я ее, насколько помню, старался отговорить от этого шага. Возможно, что я был осведомлен, что она была в то время членом партии с.р.»12.
Аналогичное свидетельство есть в книге В.М. Зензинова «Государственный переворот адмирала Колчака в Омске», цитата из которой была по просьбе Лихача зачитана на процессе 1922 г.: ««Нил Фомин, широко известный в Сибири кооператор, член правления Союза сибирских кооперативов «Закупсбыта»; он был членом партии социалистов-революционеров и членом Учредительного Собрания. Весной прошлого года он предлагал мне, как члену Центрального Комитета партии социалистов-революционеров организовать вместе с Дорой Каплан покушение на Ленина (Дора – партийная кличка Ф.Е.Каплан. – К.М.). Партия тогда отказалась воспользоваться этим предложением и позднее Дора Каплан на свою собственную ответственность стреляла в Ленина и тяжело его ранила»13.
Эти слова Зензинова с некоторыми уточнениями подтверждает В.М. Чернов, который передает сказанное ему В.М. Зензиновым так: «Весною 1918 г. к ныне покойному (застреленному колчаковцами) Нилу Фомину обратилась Д. Каплан с предложением своих услуг для свершения покушения против Ленина. Я передал об этом в Ц.К., который на своем заседании в Москве отверг это предложение, и я этот отрицательный ответ передал ей через т. Н. Фомина. Гоц в этих переговорах вовсе не участвовал, ибо был не в Москве, а в Петрограде»14. Отметим попутно, что из свидетельства В.М. Зензинова неясно, собирался ли в этом предприятии участвовать сам Зензинов и Нил Фомин. Можно понять только, что Каплан обратилась к Нилу Фомину, а тот уже к Зензинову. Можно понять и так, что все они трое были готовы участвовать в покушении на Ленина, а также можно понять, что только Нил Фомин с Каплан, но главное, что ЦК отверг это предложение.
Об этом же свидетельствуют и показания члена ЦК ПСР К. Буревого, который хотя до некоторой степени и противоречит сам себе, но все же подтверждает факт отказа ЦК от партийного акта: «У меня возникла мысль о том, что это покушение могло явиться делом П.С.Р., так как я слышал, что КАПЛАН, совершившая покушение, была членом П.С.Р. По приезде в Москву в начале февраля 1919 года я слышал от Донского, что Ф. КАПЛАН обратилась в Ц.К. с предложением об убийстве ЛЕНИНА, причем Ц.К. или орган, его представлявший в то время в Москве, отверг это предложение, ввиду чего КАПЛАН вышла из партии и самостоятельно совершила покушение»15.
Член ЦК ПСР в 1917–1919 гг. Н.И. Ракитников на допросе в марте 1922 г. также свидетельствовал: «Что касается покушения на Ленина, то мне лишь много позже стало известно, что это покушение совершено членом партии, но самовольно без санкции какой бы то ни было организации»16. Нетрудно заметить, что в последних двух показаниях речь идет о совершении индивидуального акта без санкции партийного органа, разноречия лишь в трактовках: Буревой, со слов Донского, говорит о выходе Каплан из партии, а Ракитников – о самовольном поступке члена партии.
Представляется, что Ф.Е. Каплан поняв, что ЦК ПСР не даст в обозримом времени согласия на партийный террористический акт, с одной стороны, стала искать помощи на стороне и, в частности, по свидетельству Семенова на суде, встречалась с Б.В. Савинковым, а с другой стороны – повела переговоры с руководством партии о своей готовности совершить акт индивидуального характера.
О разговоре Каплан с Донским и его ответе ей – мы знаем из нескольких источников, каждый из которых, представляет свою версию произошедшего. Наиболее известным является воспоминания эсерки Б.А. Бабиной, пересказавшей свой диалог с Д.Д. Донским в Бутырской тюрьме в феврале 1922 г.
Как видно из анализа других источников, Донской солгал Бабиной практически по всем пунктам, что устанавливается и свидетельствами самого Донского на процессе, и показаниями Гоца более позднего времени, и многими другими свидетельствами, да и обстоятельствами самого дела. Представляется, что Донской не только многое исказил и о многом умолчал, но и предпочел изобразить из себя хама, способного так говорить с каторжанкой, чем сказать Бабиной правду.
Сам Д.Д.Донской на судебном процессе с.-р. в июле 1922 г. показал, что в Москве он появился «около 20 чисел августа», заменив Е.М. Тимофеева, который и рассказал ему о группе Семенова, ждущей отправки на Волжский фронт. Через два-три дня Семенов при встрече ему сообщил «… что в отряд хочет вступить старая каторжанка Каплан, у которой есть определенные террористические замыслы и желания». На встрече Донского с Семеновым и Каплан на одном из московских бульварах, Каплан, по словам Донского: «… категорически подтвердила в присутствии Семенова ее настроения и ее пожелания». А Донской «сказал, что партия террористической борьбы не ведет и добавил еще, что в таком положении, в каком она находится, желая выступить с террористическим актом, она ставится вне партии, если выступит, что она не может быть в партии, если выступит совершенно определенно(выделено мной. – К.М.)». Разговор был минутный и закончился словами Донского «подумайте хорошенько». По его словам, у него создалось впечатление, что «у нее созрело твердое решение», но он думал, что его «указания на этот счет будут для нее совершенно авторитетными и окажут некоторое влияние». Поскольку эта встреча была «очень незадолго до покушения на Ленина», то когда Донской из газет узнал о покушении, «первая мысль» у него была о Каплан. Обсудив ситуацию с товарищем по бюро, имя которого Донской не называет, они решили выпустить заявление от имени партии с.-р. «о непричастности партии к этому покушению». В этом решении Донской еще более утвердился, когда узнал из газет имя Каплан, «ибо разговор был совершенно ясный и совершенно ясно было сказано, что тем самым она будет стоять вне партии» и ему было ясно, «что она решила этот вопрос для себя так, что она выходит из партии и что она себя членом партии не считает(выделено мной. – К.М.)»17.
Эти слова Донского подтверждаются показаниями Гоца 1937 г., а которых он отмечал, что Фани Каплан он «лично не знал» и в момент покушения на Ленина он был в Пензе, ожидая переправы через Восточный фронт, и «об обстоятельствах самого покушения узнал лишь из беседы с Донским после возвращения в Москву и на самом процессе»: «После разъезда всех членов Ц.К. на восток и на север, Донской остался в Москве для руководства эсеровской работой там и для транспортировки людей на Волжский фронт. В этот период к нему обратилась Фаня Каплан с предложением выступить с терактом против Ленина. Донской лично примыкал к тому течению в Ц.К., которое стояло в те дни на точке зрения признания террора. По его словам, он заявил Каплан, что так как большинство Ц.К. относится отрицательно к терактам, он должен предупредить ее, что