– Наших убитых как хоронили?
– Как приходилось, были братские могилы или одиночки, были и по 2–3 человека, это уж как получалось.
– Женщины в части были?
– Были, встречались даже целиком женские части на фронте, у нас же в батальоне только радистки служили. Очень хорошо к ним относились, у командиров с ними, что уж скрывать, романы случались, бывало, что их беременными домой отправляли.
– Были ли вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей победе?
– Обязательно, потому что только такая политика нам в голову шла. Но я лично уже знал, что коль пошли вперед, то нас уже не остановить. И немцы нас боялись, тикали, как увидят нас, сразу начинали кричать: «Рус, камрад!» или «Шнелль!», т. е. говорили между собой, что им быстрее убегать надо.
– Получали ли вы какие-нибудь деньги на руки?
– Какие там деньги, давали по три рубля в месяц. Вот после войны начали оккупационные марки выдавать.
– К власовцам как относились?
– С ними нечасто сталкивались, мы их обходили стороной, какие нам с ними дела иметь, конечно, где и расстреливали власовцев, это война, а они предатели.
– Венгров как солдат вы бы как оценили?
– Они были очень настойчивые, но слабые, их настойчивость была в группе, а в одиночку венгр боялся нас. Вот чехи – хорошие солдаты, они с нами воевали.
– Ваше отношение к замполитам?
– Хорошее, они обязательно нужны были в войсках, ведь среди наших солдат были такие валенки, что они не понимали ничего. А замполит выступит, расскажет, все объяснит, ведь в батальоне людей много, это нужное дело. И вмешательства в нашу работу они никогда не допускали, если плохой разведчик, то командир, который с нами шел, старшина или ст. сержант, он сам докладывал начальству. И на разборе задания обязательно прозвучит, если кто не справляется. Могли и убрать такого человека из разведки.
– Как старались одеваться в разведке?
– Мы надевали маскхалаты только зимой, а в другое время всегда брали с собой плащ-палатки темно-зеленого цвета с капюшоном.
– Как разведчиков вас берегли?
– Очень даже, как пехоту никогда не использовали. Мы сами, если надо, атаку поддержим. Но привилегий у нас никаких не было, там не до привилегий было.
– Использовали ли подножный корм?
– Да так, если где и находили немецкие блиндажи и окопы, то если продукты не старые и не воняли, брали. Но ведь часто попадались старые траншеи, там рыться не имело смысла.
– Нож обязательно с собой брали?
– Финка всегда с собой. Нам потом с Урала даже прислали «черные» ножи. Они были очень хорошие, заводские, ручка окрашена в черный цвет, стальное лезвие сантиметров 20, вот оно не окрашено было. Вообще, нож очень удобный, когда идешь в атаку, легко его держать было.
– Вас учили рукопашному бою?
– Обязательно. У нас был специальный учитель, майор по фамилии Кодаков. Занятие у нас проходило всегда утром, если только мы не находимся в разведке. Учили по-всякому, и борьбе, и захватам. И через плечи перекидывали, и подножку ставили, и переброску делали, и учили, как надо правильно за морду врага ухватить и свернуть ему шею. Всякие приемы постоянно тренировали, но у меня ссадин и ушибов не было, потому что я был маленький, верткий, всегда выкручивался.
– В чем заключалась задача мотоциклетной разведки?
– Мы идем впереди всех частей как группа разведки, в наш отряд входило два мотоцикла с колясками, на каждом пулемет и три человека, и один мой, одиночный, больше в группу никто не входил. Командовал у нас ст. сержант, его позже отправили на лейтенанта учиться. Хороший парень, и офицеры у нас неплохие были. Моя задача следующая: еду впереди, но в пределах видимости основных сил, как только я вижу врага, то сразу должен просигналить группе, т. е. поднимаю пилотку, и с той стороны, откуда вижу немцев, ею размахиваю. Все без звука, ребята уже знают, какой условный знак, они сразу передают информацию дальше по рации. В разведку я всегда с собой брал два диска к автомату и пищу с собой, сухпаек, ведь мы, бывало, шли на неделю, так что с собой консервы, колбаска, сухари. Но все-таки мало у нас было продуктов.
– На какую глубину за передовые линии вы уходили?
– Много, и на 6–8 км в глубь территории врага, бывало, сутки и двое находишься в тылу у немцев.
– Сколько немцев вы убили лично?
– Точно не скажу, но знаю, что за все время войны больше сотни фрицев я положил.
– Как вели себя немцы при захвате?
– Они сразу руки поднимали, и все, только говорили: «Камрад!»
– Немецкие пулеметы были опасным оружием?
– Конечно, у него было по-настоящему губительный огонь. Мы боролись с ним по-разному, если можно, то подбирались на близкое расстояние и метали гранату, а если нельзя, то из автомата или ручного пулемета снимали расчет. Самым опасным немецким оружием была их авиация. Тогда ты прижимаешься к земле и ждешь, пронесет или нет, и если ураганный огонь артиллерии, особенно если сосредоточено до 50 орудий на участке, это же самый настоящий ураган, все вокруг рвется, взлетает в воздух, думаешь, все, конец тебе.
Демобилизовался я в марте 1947 г., вернулся домой, был в колхозе, из-за ранения не мог работать в первое время. В Крым попал так: крымских татар Сталин отсюда выслал, а нас переселили на их место. В деревне начал работать животноводом и сторожем, писцом работал, короче, хватило и на мои руки работы.
Логачев Владимир Герасимович
– Я родился 28 июля 1926 г. в Одессе. Отец мой был из Курской губернии, мать из рыбацкой семьи из-под Одессы. Мы жили почти в самом центре, на углу улиц Тираспольская и Кузнечная. У нас была самая обычная рабочая семья, жили мы тяжело, но я, например, до войны занимался музыкой, играл на скрипке. Конечно, мы, особенно молодежь, были патриотами. Если детям с утра до вечера твердить, что Сталин – вождь, Сталин – гений, и т. д., и т. п., то что мы могли думать? Конечно, верили ему безгранично.
– Было предчувствие, что война неизбежна?
– Конечно, было. Мало того, где-то за две недели до ее начала очень известный московский журналист-международник читал лекцию в зеленом театре, и люди, которые там были, сказали, что он прямо заявил, будто мы находимся накануне войны. Я помню, как прямо перед войной в Молдавию через Одессу шли войска, на высоких зданиях были установлены счетверенные зенитные пулеметы, а на Соборной площади стояли зенитные орудия. Как говорится, «в воздухе пахло войной».
– Как вы узнали, что началась война?
– В последнюю мирную ночь я был в районе Малого Фонтана на рыбалке, ловил бычков. И когда вернулся, то на Греческой площади увидел людей, которые слушали по радио выступление Молотова. Мы, конечно, вначале думали, что война будет быстрая, постреляют-постреляют и разобьют немцев, но когда увидели первые разрушения и первых убитых, то поняли, что это не шутки, а мясорубка… Первое время мы, мальчишки, забирались на крышу дома, чтобы посмотреть, как зенитки стреляют по самолетам, но так ни разу и не увидели, чтобы кого-то сбили… Но потом, спасаясь от налетов, стали прятаться в погребе. До сих пор очень ярко помню, как горели в небе осветительные бомбы и как давил на нервы звук, когда немцы сбрасывали пустые бочки…
Как только началась осада города, пошла массовая эвакуация населения. Помню километровые очереди желающих уехать на Военном спуске. У нас во дворе сразу уехали все «богачи», я помню, как они зашивали ковры, ведь вначале еще можно было брать с собой вещи. Эвакуироваться смогли и успели только люди обеспеченные и у которых было где остановиться хотя бы на первое время. А нашей малообеспеченной, бедной семье ехать было просто некуда… Уже тогда просачивались слухи о зверствах по отношению к евреям, и поэтому все богатые еврейские семьи постарались вовремя уехать. Каждую ночь отходили переполненные теплоходы, но очень многие, конечно, остались, так как всех эвакуировать не могли, тем более что уже с начала июля город оказался в осаде. Ежедневно происходили налеты, причем иногда сбрасывались такие большие бомбы, что разрушались целые кварталы. Потом добавились еще и артобстрелы, так как румыны близко подошли к городу и начали его обстреливать из орудий большого калибра. Все это, конечно, было малоприятно. Запомнился еще эпизод, когда по городу провезли захваченную во время «вылазки» дальнобойную пушку, на которой было написано «это орудие стреляло по Одессе». В школе занятия не проводились, и мы с друзьями ходили по городу и много чего видели. Помню, какое воодушевление мы испытывали, когда видели моряков, которых отправляли на фронт. В черных бушлатах, брюки клеш, молодые, здоровые, веселые, красивые, многие были с гитарами. Мы просто любовались ими.
16 октября в городе появились румынские войска. Накануне их прихода люди бросились по бесхозным магазинам и складам. Мой отец принес два мешка сухарей, я один мешок, которые очень помогли нашей семье пережить тяжелейшую зиму 1941/42 гг. Не считаю это грабежом, просто нам было нужно думать, как выжить, ведь ничего нельзя было купить.
На следующий день появились листовки с предупреждением, что в случае убийства румынского солдата будет казнено 100 заложников, а за убийство немецкого солдата будет казнено 200 заложников, даже у самих оккупантов была такая градация… Убийство офицеров каралось еще строже. В первые дни оккупации куда-то забирали всех мужчин, которые им попадались на улице. Начались показательные казни, прямо на улицах людей вешали, расстреливали. Евреям предписывалось выходить на улицу только со специальными знаками, они обязаны были сдать все имеющиеся у них ценности. За неисполнение расстрел… За укрывательство евреев – расстрел… Я лично видел, как в ноябре через Пересыпь в сторону Николаева вели скорбные колонны евреев… Говорили, что на окраине, в Слободке, их собрали около 50 тысяч, причем это была сплошь беднота, у которой не было возможности уехать… Все они, конечно, знали о поголовном уничтожении евреев, цыган, душевнобольных, но все-таки надеялись, что их минует эта участь… Только потом мы узнали, что всех их уничтожили где-то за городом… Причем совершили это не немцы, а румы