ны…
– Чем занималась ваша семья во время оккупации, как выживали?
– Моему отцу тогда уже было под шестьдесят, его, конечно, не призвали, и он во время оккупации работал в коммунальном хозяйстве. Мама была вынуждена торговать на рынке, продавала какое-то барахло. Я поступил в ремесленную школу, и последний год работал автослесарем на заводе по ремонту автомобилей. Люди, чтобы как-то выжить, начали «крутиться»: открывались всякие мелкие мастерские, что-то продавали, отдаленно это время мне напомнил период «дикого рынка» сразу после развала СССР.
Страшное, мрачное было время… Не дай Бог кому пережить оккупацию. По вечерам из дома нельзя было выходить, и только слышались выстрелы… Особенно румыны начали зверствовать перед отступлением: всех мужчин, особенно молодежь, арестовывали. Вывели в открытое море баржу, заполненную военнопленными и арестованными и затопили… А в моей 87-й школе перед самым освобождением заживо сожгли около 100 человек… Делали это все румыны.
– Расскажите, за что вас посадили в концлагерь.
– Вся молодежь, в том числе и я, должна была отбывать трудовую повинность. Меня направили рыть каналы на Пересыпь, до нынешнего времени они не сохранились. Норма была 9 кубометров земли, а я был тогда слабый городской подросток, к такой работе непривычный, и сбежал домой. А примерно через неделю за мной пришел румынский солдат и отвел меня в концлагерь, который располагался в пригороде Одессы, сейчас там находится один из новых районов. В лагере я пробыл всего три дня, ничего, правда, не делал, но зато и не кормили почти. Там я воочию увидел, до какого состояния были доведены наши пленные. Это были полутрупы… Но мне крупно повезло, так как, сбежав с этих работ, я устроился на учебу в ремесленное училище, в нем, кстати, учился наш гениальный конструктор Королев, поэтому моей сестре через каких-то знакомых удалось добиться моего освобождения. Если бы не справка из этого училища, то еще неизвестно, чем бы закончилась эта история…
– Вы знали, что творится на фронте?
– Да, ведь мы с моим другом спрятали радиоприемник и изредка его слушали. Кроме того, мы читали листовки, которые иногда появлялись на улицах, слышали, что есть подпольщики и партизаны, но румыны с ними очень жестоко расправлялись. На Соборной площади регулярно были показательные казни, но я там ни разу не был, хотя люди ходили…
– Говорят, что румыны были еще хуже, чем немцы.
– Не могу такое утверждать. Я думаю, тут от конкретного человека зависит. Я видел румынских солдат: это были темные, забитые, абсолютно неграмотные люди. Многие из них даже сахара не видели, поэтому когда они только появились в Одессе, то сразу кинулись мародерствовать. Могли зайти куда угодно и забрать любую понравившуюся им вещь. Зато офицеры были лощеные, ходили со стеками, которыми лупили своих солдат. А в нашу квартиру определили на постой румынского офицера, которого я очень хорошо запомнил. Капитан Ион Попеску. Прекраснейший человек. Интеллигент, бывший учитель, он даже делился с нами своими продуктами, помог нам выжить… Так что люди бывают разные. Просто война ставит людей в такие условия, когда проявляются самые жуткие стороны характера, первобытные инстинкты.
– Когда вас призвали в армию?
– Когда освобождали Одессу, мы с моим другом Эдиком Ясинским, он жил в пустующем трехэтажном доме, сделали себе убежище. В полуподвальном помещении этого дома, под дощатым полом выкопали яму, землю выносили по ночам, а снаружи этот чуланчик был закрыт на висячий замок. Только так нам удалось избежать ареста, ведь румыны ходили по квартирам и забирали молодежь.
Помню, как мы увидели первого нашего солдата, он был в плащ-палатке. Какая у нас была радость! Сразу начали ловить предателей и пособников фашистов, а таких было много… Эдика сразу призвали в армию, он был старше меня на год, и уже в боях на Днестре его ранило. А меня мобилизовали только в июне 1944-го. Собрали нас человек шестьсот одесситов, все одного года, и отправили под Москву, в учебную часть, которая находилась недалеко от станции Косминино. Там нас обучали военному делу. Тяжело было… Весь наш одесский набор учили на пулеметчиков и минометчиков. Недолго, правда, всего месяц, но, думаю, что подготовили нас достаточно. Повезло, конечно, что нас хоть минимально подготовили, а не сразу бросили в бой… Меня обучали на наводчика батальонного 82-мм миномета. В умелых руках – это страшное оружие. Преподаватели были опытные, бывшие фронтовики, которые оказались на этой работе после ранений. Кормили там плохо. Когда только туда приехали и нам зачитали нашу курсантскую норму, то мы обрадовались: «У-у-у будем жить»! А как стали ее получать… Молодым, растущим организмам, конечно, нам не хватало. Дисциплина была очень жесткая, но как я сейчас понимаю, это было оправданно. Жили мы в огромных землянках, рассчитанных на целую роту. Нары в два яруса, солома, но это, конечно, были «царские» условия по сравнению с фронтовыми…
По окончании обучения нас переодели в новое обмундирование и отправили в Белоруссию, где уже заканчивалось ее освобождение. Поразило, конечно, что вся республика была в руинах, а выжившее население жило хуже нищих… В запасном полку мы не задержались, нас сразу отправили на фронт. Вместе с друзьями, Толя Лубинец из моего двора, Саша Гнатышин, Коля Сухопяткин, всего нас было четверо одесситов, попал я в третью минометную роту 339-го стрелкового полка 120-й гвардейской дивизии, 3-й ударной армии 2-го Белорусского фронта.
– Вам опытные солдаты помогали освоиться?
– Кому? На фронте детей нет. Там есть команды, которые нужно исполнять. Постоянный тяжелый труд и опасности. Каждый день, каждую минуту ты подвергаешься опасности быть убитым… Даже когда идешь справлять «естественные надобности», не знаешь, вернешься ли живым.
– Какой транспорт был в вашей роте?
– Кроме двух повозок, но они обычно были загружены минами, никакого другого транспорта в нашей минометной роте не было, поэтому со стволом миномета на плечах, с этой дубиной, которая весила девятнадцать килограммов, вместе с пехотой, потопали мы по Белоруссии и Польше. А я ведь был совсем пацан, весил 51 кг… В расчете было пять человек: трое несли части разобранного миномета, а еще двое несли по несколько мин. Связывали их ремнями за стабилизаторы, вешали через плечо, но сколько мы их могли унести, ведь каждая из них весила почти по пять килограммов. Зато стреляли ими… Помню, что при артподготовке в последнем наступлении мы за 10 минут из нашего миномета выпустили сто шестьдесят мин!..
– Бывало, что при таком беглом огне кидали в ствол одну за другой две мины?
– В нашей роте таких случаев не было. Заряжающий ставил ногу на станину и чувствовал, когда мина вылетала.
– Люди каких национальностей были в вашей роте?
– Мы были так воспитаны, что нам было все равно, кто какой национальности. Всем бойцам была поставлена задача, все обязаны были ее выполнить, и нам просто некогда было думать, кто какой национальности. Состав роты был весьма пестрый, но основу составляли славяне, много было белорусов, так как пополняли людьми с освобожденных территорий. Саша Ширинов был из Средней Азии, но откуда точно, я не знаю. Говорят, у нас в дивизии простым стрелком воевал один еврей, и мы все шутили, что нужно устроить экскурсию и сходить посмотреть на него. Было несколько офицеров-евреев: начхим, начфин. Среди врачей в госпитале и медсанбате большинство было евреев.
– Вы помните свой первый бой?
– Там были постоянные бои, которые не прекращались, и поэтому они слились у меня в памяти в один постоянный бой. Конкретных эпизодов именно первого боя я не помню. Мы заканчивали освобождать Белоруссию, в Польше с ходу форсировали р. Нарев в районе г. Ружан, захватили плацдарм, и на этом самом Ружанском плацдарме мы были с сентября 1944 по январь 1945 г. Запомнился, конечно, эпизод, когда 12 октября 1944 г. возле хутора Поникев Вельке нашу минометную роту фактически уничтожили. Мы тогда вели бои по расширению плацдарма. Наша авиация к тому времени господствовала в воздухе, и это притупило нашу бдительность. Наша рота, а нас было 4 офицера, старшина и 29 солдат с 6 минометами, остановилась за каким-то бугром. Отстрелялись по немцам, и образовалась пауза. Вместо того чтобы, следуя требованиям устава, окопаться, солдаты начали отдыхать, некоторые разбрелись, а наш старшина бегал с криками: «Я подстрелил зайца, поджарить бы его». Наши командиры тоже, вместо того чтобы думать о своих солдатах, думали только о том, как бы приготовить зайца. И в этот момент налетели два немецких самолета, кажется, это были истребители-бомбардировщики «Мессершмитты-110». Вначале они сбросили кассетные бомбы, а потом обстреляли нас из пушек и пулеметов. Из всей роты невредимыми остались только восемь человек, остальные были ранены или убиты… Тяжело ранило моего друга Колю Сухопяткина, но он остался жив. Весь наш комсостав бросился в одну яму, но на них обрушилась стена, и их просто забило большими камнями, из которых в тех местах сооружают все постройки… Нас, уцелевших, отдали в пехоту, и целый месяц я воевал простым пехотинцем. Чему научила меня эта история? Что не нужно пренебрегать различными инструкциями, а тем более военными уставами. Ведь они пишутся на основе многолетнего опыта, и написаны фактически кровью.
– При каких обстоятельствах вас ранило?
– Первый раз меня ранило еще на Ружанском плацдарме, но это был пустяк, так как рана зажила в течение пары недель. Наверное, это все-таки стрелял снайпер, меня «зацепило» в «мягкое место». А вот второй раз меня ранило капитально. 13 январе 1945 г. началось наступление на Сандомирском плацдарме, а мы пошли вперед на следующий день. Мы пошли вперед за танками, и помню, что за день потеряли всего двух человек. Но что было страшно? Снега почти не было, но холода стояли сильные, и окапываться было невозможно, так как земля была твердая как камень, и при взрывах комья земли поражали так же, как и осколки. Заняли мы позиции возле какого-то хутора, а это было на самой границе с Восточной Пруссией. Особого сопротивления мы не встречали, и тут немцы предприняли контратаку, сильно нажали. Откуда-то с фланга нас начал обстреливать крупнокалиберный пулемет, командиры растерялись, и началась паника. А это самое страшное. Мимо нас прошла отступившая пехота, и мы фактически остались с нашими минометами прямо перед немцами. Кроме нас, там оставалось еще одно орудие, командир которого попросил нас помочь развернуть его, чтобы он смог подавить немецкий пулемет. Наш командир, совсем юный, только-только прибывший на фронт, необстрелянный младший лейтенант, растерялся и забился в щель. Мы его начали убеждать, что нужно отступить в рощицу, так как без прикрытия пехоты немцы нас «возьмут голыми руками». Убедили. Разобрали минометы и начали отходить, причем кучно, жмемся друг к другу, а ведь группа солдат – это такая удобная цель. Но я уже тогда понимал, что в критические моменты человеком о