– В вашем селе были люди, которые сотрудничали с румынами?
– Несколько человек служили в полиции, но они никого не обижали и ничего плохого людям не делали.
Мало того, один из тех, кто служил в полиции, Коля Вознесенский, ушел на фронт в составе тех самых первых одиннадцати добровольцев, что и я, тоже воевал в составе нашей 41-й гвардейской дивизии. Он был связистом в отдельном противотанковом дивизионе и в Венгрии даже совершил что-то вроде подвига. Немцы на одном участке потеснили нас, и он еще с двумя своими товарищами оказался у них в тылу, и три дня они из какого-то подвала корректировали огонь нашей артиллерии. За эти действия его наградили орденом Славы 3-й степени. Он вообще воевал хорошо, пользовался большим авторитетом, и поэтому на фронте его даже приняли в партию, но когда он вернулся домой, то хотя было проведено следствие и было установлено, что, будучи полицейским, он ничего не натворил, но его все равно из партии исключили и так потом и не восстановили. Он жил до конца жизни в нашем селе, работал директором клуба.
А сразу после освобождения нашего села расстреляли двух власовцев, которые приехали в отпуск, и одного нашего односельчанина. Где-то в 1932 г. он бежал через Днестр к румынам, а после начала войны вернулся, работал в полиции, и вот он единственный, кто свирепствовал в нашем селе. Как их расстреляли, я не видел, но знаю, где похоронили, под забором, а не на кладбище… И когда я недавно был в родном селе, то разговорился с одним односельчанином и рассказал ему, что на его участке захоронены эти три предателя…
Между нашим селом и соседними Зозулянами до 1940 г. была пограничная застава. Но когда пришли румыны, то на ее бывшей территории они устроили лагерь для военнопленных. И если я не ошибаюсь, то где-то в феврале 1942 г. группа военнопленных решилась на побег. Они разобрали печку и этими кирпичами перебили охрану… Но это же был глубокий немецкий тыл, к тому же стояла суровая зима… Но, насколько я знаю, части заключенных все-таки удалось уйти, и их так и не поймали. Но один из них постучался в дом к одному из наших односельчан. Принимать беглых пленных было очень рискованно и опасно, поэтому в дом он его не пустил, но разрешил переночевать в своем сарае. А утром этот наш односельчанин привел жандармов, они схватили этого военнопленного и расстреляли… Зато когда вернулись наши, то этого односельчанина почти сразу арестовали, увезли, и больше о нем у нас в селе никогда ничего не слышали…
В оккупации румыны устроили бухгалтерские, кажется, курсы, и мне, как одному из грамотных людей, ведь тогда даже семилетнее образование котировалось достаточно высоко, предложили там учиться. Но мой отец был очень мудрый человек, и он мне сказал: «Я тебе не советую, наши ведь все равно вернутся, и с теми, кто сотрудничал с врагами, они обязательно разберутся, поэтому лучше просто продолжай работать». – И я так и не пошел туда учиться.
И довольно интересная история была с моим дядей, родным братом отца. Хотя всю жизнь он был беспартийным, но до войны работал секретарем нашего сельсовета. Во время оккупации он с еще одним нашим односельчаниным подались в «коммерцию», открыли в селе небольшой магазинчик, в котором торговали самыми необходимыми товарами. Хотя я был далек от политики, но мне эта его «деятельность» пришлась не по нутру. И когда нас освободили, то напарника моего дяди арестовали и увезли, а дядя не то что не был арестован, так он еще и устроился на работу ревизором в Молдавпотребсоюз. Меня это сильно удивило, торговали ведь они вместе, но одного арестовали, а другого взяли на государственную службу…
Но как-то после войны, когда я приехал домой, к отцу пришел и этот мой дядя, мы разговаривали, немножко выпивали, и тут брат отца мне неожиданно говорит: «Я знаю, что ты ко мне плохо относишься, поэтому прочти вот это», – и протянул мне какую-то бумагу. Это оказалась справка из КГБ, в которой говорилось, что в годы войны мой дядя сотрудничал с подпольем. Видно, пользуясь тем, что, будучи коммерсантом мог свободно передвигаться, он выполнял разные поручения подполья.
– Когда вас призвали в армию?
– Тем же утром, когда освободили село, мы попросили в штабе этой дивизии, который остановился как раз в нашем селе, чтобы нас взяли на войну добровольцами. Кроме нас, в тот же день обратились еще девять наших односельчан, и всех нас, одиннадцать человек, в тот же день и зачислили в состав этой 41-й гвардейской стрелковой дивизиии.
Я вернулся домой и говорю, так, мол, и так, ухожу на войну бить фашистов. Отец только сказал: «Ну, если хочешь, иди», – а вот мать дала реву… Говорила мне: «Зачем тебе это надо, ведь мобилизация будет только через месяц». Но, правда, больше она меня не отговаривала, отец меня благословил, и я ушел…
Уже когда я шел из дома, то проходил мимо нашего сельского винпункта, где заведующим был друг моего отца, и когда он узнал, что я ухожу на фронт, то пригласил меня зайти выпить на прощание вина. Я тогда выпил десять граненых стаканов сухого вина, но так и не опьянел, настолько было велико нервное напряжение…
Я был высоким и сильным, весил тогда девяносто четыре килограмма, наверное, именно поэтому меня и направили служить наводчиком крупнокалиберного пулемета ДШК в 52-ю отдельную зенитно-пулеметную роту, ведь наводчику требовалось обладать недюжинной физической силой, чтобы управляться с этим пулеметом. Никакой предварительной учебы я не проходил, сразу попал в боевую часть. Форму мне тоже выдали не сразу, а только через пару дней, когда мы уже стояли возле Оргеева.
– Как вас встретили в роте?
– Я человек довольно общительный, поэтому проблем с общением в коллективе у меня никогда не было. Командир взвода провел со мной небольшое занятие, рассказал устройство пулемета и даже дал мне попробовать пострелять.
– Какова была ее структура, основные задачи?
– В роте было три взвода, по три пулемета в каждом. Расчет каждого пулемета состоял из трех человек: командир, наводчик и подносчик боеприпасов, т. е. в каждом взводе было где-то по десять человек, а всего в роте человек тридцать пять, наверное.
Нашей основной задачей было даже не сбивать немецкие самолеты, а просто их отогнать, предотвратить прицельную бомбежку наших войск, и должен сказать, что с этой задачей мы довольно успешно справлялись. Когда мы открывали огонь всей ротой, то немцы зачастую просто беспорядочно сбрасывали свои бомбы и улетали.
– Как вы можете оценить пулемет ДШК? Боеприпасов всегда хватало?
– Очень хороший пулемет, ведь недаром он до сих пор стоит на вооружении.
– Боеприпасов было достаточно?
– Патронов у нас всегда хватало, по самолетам мы стреляли вперемешку трассирующими и обычными патронами.
– У вас, зенитчиков, не было такого ощущения, что вы «смертники», ведь вы же самая первая цель для вражеских самолетов?
– Безусловно, так и было, но такого ощущения, что мы обязательно погибнем, у нас не было, чувство долга – вот что превалировало над всем остальным.
– Именно первый бой вы запомнили? Что вы почувствовали тогда?
– Первый налет, который мне довелось отражать, произошел через несколько дней, после того как я оказался в роте, но какого-то особого страха или растерянности я не почувствовал. Дело в том, что у меня был сильный внутренний настрой сражаться с фашистами, морально я был к этому готов, не зря ведь и пошел на войну добровольцем.
– Удавалось вашей роте сбивать немецкие самолеты?
– Да, я уже точно не помню сколько, но около пяти самолетов нам сбить удалось. Но какой расчет сбивал самолет, было непонятно, ведь стреляли-то все вместе. Я, конечно, тоже стрелял, но не могу сказать, что предположительно это я сбил, такой уверенности у меня не было.
– В каком направлении двигалась ваша дивизия?
– С нашего сельского винзавода взяли бочки, саперы на них сделали настил, по которому через Днестр переправилась вся дивизия, и начали наступать в направлении Оргеева. Буквально через день или два мы его взяли, но сил наступать дальше больше не было, поэтому встали там в оборону и простояли на том рубеже до самого начала Ясско-Кишиневской операции, т. е. где-то четыре с половиной месяца.
Там у меня произошел памятный случай. Где-то посреди этого срока меня пришла навестить моя мама. Не знаю, как она узнала, где мы находимся, но факт, что она босая пешком пришла к линии фронта и нашла меня. На такое способна, конечно, только родная мать… Нам разрешили встретиться, она даже переночевала там одну ночь у меня. И вечером, когда мы с ней говорили, наши «Катюши» начали обстреливать немецкие позиции. Я решил прихвастнуть, и говорю ей: «Смотри, мама, как мы немцев бьем!» А она мне ответила: «Чему же ты радуешься, сынок, ведь там убивают людей…» Все-таки только матери понимают, что значит родить и воспитать ребенка…
Мы там простояли столько времени в обороне, поэтому говорили даже, что и мы, и немцы чуть ли не поименно знали всех командиров частей, стоявших напротив, но буквально накануне наступления нашу дивизию оттуда сняли и направили в сторону Теленешт. У нас в роте было три «студебекера», каждый из которых перевозил по одному взводу, т. е. по три расчета. Два пулемета везли в транспортном положении, а один устанавливали так, чтобы из него можно было стрелять.
Но по дороге в одном месте наш «Студебекер» наехал задним колесом на противотанковую мину… И опять мне крупно повезло: я сидел как раз сзади, но на другой стороне. Когда меня выбросило из машины, я упал прямо головой вниз на пашню и потерял сознание. А когда очнулся, то вскочил и как очумелый бросился бежать, но какие-то солдаты меня остановили… Оказалось, что от взрыва всех одиннадцать человек нашего взвода раскидало в разные стороны, и только я один оказался не ранен, меня только контузило… Правда, в основном ранения были легкие, но у одного из наших солдат был разворочен живот, оторвана нога, и я думаю, что он не выжил…