– О третьем ордене Славы не мечтали?
– Когда в госпитале лежал, мне все бойцы говорили: «Пацан, давай быстрей на фронт возвращайся! Добудешь себе в бою третью Славу!»
Но разве я тогда думал о наградах? Я в основном о еде думал, все время ходил и грыз сухари. Пить и курить я не любил, хотя в разведке этому быстро научили. Мне шоколадка или кусок сахара были важнее любого ордена.
Или когда подходил ко мне командир полка и ласково гладил по голове, то для меня это было высшей наградой.
Возможно, я бы успел заслужить в разведке третий орден Славы, но в начале марта я получил в разведпоиске пулевое ранение, снова в живот, вдобавок тяжелейшую контузию и перелом основания черепа. Десять дней я лежал в госпитале без сознания и без движения, мне сделали спинномозговую пункцию, это помогло, и я ожил… Далее последовала череда госпиталей, привезли меня в Минск, и я вышел из минского госпиталя инвалидом, уже осенью 1945 г. Война закончилась…
– В знаменитой и правдивой книге Григория Смоляра «Народные мстители», изданной в Минске еще в 1947 г., сразу после войны, написано, что на фронте, в разведке, вы также были представлены к орденам Красного Знамени и Красной Звезды. Почему вы не получили эти награды?
– Понятия не имею, почему не получил.
У меня на руках были документы, справки, отпечатанные на папиросной бумаге, в которых было написано, что я представлен к этим орденам.
Со временем текст на этих бумажках стерся, а через несколько лет и сами бумажки превратились в труху. После войны я ушел юнгой на флот и считай что забыл, что мне причитаются еще два ордена.
На флоте, например, никого чьи-то награды или прошлые фронтовые заслуги не впечатляли. Я даже не говорил никому в экипаже своего тральщика, что воевал на фронте и чем-то за это отмечен.
И после демобилизации с флота я не стал интересоваться судьбой этих наградных листов.
И правильно сделал, меньше нервы себе потрепал…
– Есть еще несколько вопросов по разведке. Какой поиск для вас самый памятный?
– Осень сорок четвертого. Поползли за «языком» вдвоем, вместе с сержантом. Тьма кромешная. Сначала было тихо. На «нейтралке» заметили в десяти метрах немца, ползущего в нашу сторону, «засекли» его, одним словом. Подразнил немца автоматной очередью в ногу и вместе с сержантом набросились на него, заломали, как березку. На мою автоматную очередь отреагировал открытием огня весь немецкий передний край. Переждали сильнейший немецкий огонь по нейтральной полосе и утащили немца к себе.
Оказался «коллега», разведчик. А такой «язык» считался почетным.
– В глубокую разведку в немецкий тыл ваш разведвзвод тоже направляли?
– Один раз нашу группу во главе со старшим лейтенантом Ивановым отправили в «глубокую разведку» в немецкий тыл, с заданием изучить дислокацию немецких полевых и тыловых частей. Нам в группу дали радиста из разведотдела армии. Вернулись назад только на пятый день. Уже на подходе к своей траншее немцы нас заметили и обстреляли из всех мыслимых видов оружия. Меня ранило осколком. Ребята положили меня на плащ-палатку и вынесли к своим. Но это ранение было легким, и вскоре я вернулся в свой взвод.
– Опыт партизанской войны как-то пригодился вам во время службы в разведке?
– Конечно. Без сомнений. Партизанский опыт мне очень пригодился. Например, я научился наблюдать и видеть то, что другие не могли заметить на переднем крае немцев. Где-то куст «растет» как-то странно, ветки раздвинуты неестественно «в сторону» и так далее. Появилось хорошее чутье разведчика.
Я почти безошибочно определял, где нас ждут в засаде немецкие пулеметчики. Хорошо ориентировался на любой местности, умел грамотно маскироваться.
И еще в партизанском отряде меня научили стрелять без промаха.
А это очень важное качество.
– Когда вы уже служили в армии, то пленных немцев вы расстреливали или доводили до штабов живыми?
– Я в армии не убивал пленных после боя. Я их на поле боя достаточно на тот свет отправил, так зачем мне было еще пленных убивать.
Жестоким зверем я так и не стал, но убивал всегда твердой рукой.
Хотя после всего перенесенного в гетто, после всех кровавых кошмаров, увиденных мною в оккупации, мое сердце должно было ожесточиться до предела.
Был только один случай в конце сорок четвертого года.
Наш разведвзвод, а это меньше двадцати человек, конвоировал в тыл большую группу немцев, примерно шестьдесят фрицев. Вдруг кругом стрельба, со всех сторон. Немцы прорвали фронт. Большая часть пленных кинулась на нас, остальные побежали врассыпную.
Пришлось нам стрелять из автоматов на поражение.
– Товарищи по взводу не «посмеивались» над вашим юным возрастом?
– Один случай вспоминаю с улыбкой.
Стояли в деревне Подгури, в Польше. В доме, напоминавшем древний замок, разместились девять бойцов нашего взвода. Они пошли отдыхать, а меня оставили охранять дом. Светило солнышко, сидя с автоматом в руках на скамейке, я разомлел и «закемарил».
На крыльцо вышли покурить несколько наших разведчиков, увидели, что я заснул, и начали надо мной смеяться, мол, доверили пацаненку-малолетке пост, а он… Я обиделся на эти «подначки», психанул, самовольно покинул расположение взвода и ушел из деревни…
По дороге навстречу мне бежала местная полячка с ближайшего хутора.
Она сказала, что в сарае на хуторе прячутся немцы-окруженцы.
Вернулся в деревню, позвал ребят с собой. Пошли на хутор втроем. Залегли на подступах и ползком двинулись к строениям. Дополз до угла дома. Заметил на крыше, покрытой соломой, какое-то секундное странное движение.
Взял пониже прицел и прострочил эту крышу длинной очередью на полдиска. Четверых немцев сразу задел, включая офицера.
Офицеру пуля попала прямо в голову. Я радовался.
А все начиналось с того, что я «немножко заснул на посту»…
– Ваша национальность как-то влияла на отношение солдат к вам во время службы в РККА?
– В армии, на передовой, национальный вопрос не стоял так остро, как в партизанских отрядах или в тылу.
Нет, в армии в этом аспекте было сносно. Так, по мелочам, несколько раз случалось. Но в основном ко мне было отличное отношение, все видели – воюет парнишка-еврей в разведке, убивает врагов, весь изранен.
Какие тогда могли быть ко мне претензии?
Я считаю, что солдаты из Средней Азии в армии не меньше евреев страдали от насмешек и шовинистских высказываний отдельных солдат и офицеров.
– Как часто разведвзвод полка посылали на разведку боем?
– Мне довелось участвовать в разведке боем, кроме того случая с «языком» – офицером, всего два раза… Смешно сказал – «всего два раза»…
Только после войны, вспоминая эти разведки боем, я понял, что выжил чудом в этих «всего два раза».
В одну из этих разведок боем нас кинули вместе со стрелковой ротой. Человек 70 стрелков поднялись цепью в атаку и пошли в полный рост.
Разведчики двигались чуть позади пехотной цепи.
А потом…
– Какие-то приметы, суеверия были в вашем взводе разведки?
– У каждого разведчика были свои приметы, а у многих и свои личные обереги-талисманы.
У меня например был нож-«амулет». Клинок хорошей стали с деревянной ручкой. На рукояти кольцо.
Когда ползешь, втыкаешь этот нож, как штык, в землю, и «подтягиваешься» вперед на такой опоре. Ребята называли мой нож – «охотничий».
И я свято верил, что пока этот нож со мной – меня не убьют на войне.
– Вы являетесь самым молодым кавалером ордена Славы?
– Нет. Рядом со мной живет Макс Привлер, награжденный орденом Славы 3-й степени. Привлер 1931 года рождения. Трижды его расстреливали немцы, но он выживал и выползал из расстрельных ям.
Он воевал под именем Юрко Яремчук в разведке 211-й СД, а после служил в отдельной разведгруппе в 1-й гвардейской армии, получая разведывательные задания лично от командарма Гречко.
Наверное, в России есть кавалеры ордена Славы и моложе Привлера, я точно не знаю.
– После демобилизации из армии как складывалась ваша жизнь?
– Я не мог привыкнуть и адаптироваться к мирной жизни, я хотел воевать.
Пришел в школу, надо же было как-то наверстать пропущенные из-за войны пять лет учебы. Меня посадили за парту в пятый класс, среди малых детей.
Но я забыл, я просто разучился в гетто и в отряде читать и писать.
И после контузий мне ничего не лезло в голову. Мне предложили перейти в четвертый класс, мол, может, там будет полегче учиться.
Вскоре увидел объявление о наборе в школу юнг в Лиепае (Либаве). Я понимал, что с моими ранениями, среди которых четыре тяжелых, я не смогу пройти медицинскую комиссию при отборе в эту школу. У меня был товарищ, Абельсон, из бывших партизан, на пару лет меня постарше. Мы были с ним внешне похожи.
Абельсон прошел медкомиссию вместо меня по моим документам.
Школа юнг давала подготовку на уровне ПТУ.
Я попал в группу подготовки электриков для службы в БЧ-5. Первый год мы занимались в основном в учебных классах. Второй год учебы считался практикой на кораблях, и мы все время проводили в море.
Дальше я служил два с половиной года на тральщике № 703 на Балтике.
Это были корабли, так называемые угольщики – 700 тонн.
Месяцами мы находились в море, траля старые минные поля, и только по два дня в месяц проводили на берегу. Мне нравилась моя служба, я наслаждался опасностью, постоянно сопровождавшей нашу работу.
Но от тяжелых условий службы у меня открылись фронтовые раны, и меня списали на берег. Потом, на медобследовании во флотском госпитале, обнаружили вдобавок язву желудка, и комиссовали с флота.
Пришлось снова начинать жизнь с нуля.
Вернулся в Минск, пошел работать электриком, закончил Московский энергетический институт и свыше двадцати лет проработал главным энергетиком завода.