Печей в подвале не было. Дрова в подвал доставить было невозможно. Топить и разводить костер на полу было нечем. Подвал всю зиму не топился. Наверху было за тридцать, а в каменном мешке больше того. Тридцать градусов легче переносить, лежа в снегу. А внутри каменного подвала излучение холода прошибало и пронизывало все тело насквозь, до самых костей. Солдат кормили один раз в сутки. Постоянное недоедание и переохлаждение вводили солдат в тяжелую дремоту. Без телефонной связи было спокойней. Из батальона не звонили. Мы были целиком отрезаны от мира.
Немецкие пушки, которые вели огонь прямой наводкой, досаждали нам иногда. Они стреляли по окнам и могли попасть в подвал. Однажды днем мы испытали на себе такой обстрел из 37-миллиметровой пушки. Снаружи летела штукатурка, брызгал, как сталь, холодный кирпич, но попасть в окно после девяти выстрелов немцам удалось только два раза. Слишком далеко от подвала стояла их противотанковая пушка. Пушка легкая, при выстреле прыгала. Прицелом тут ничего не возьмешь. Стрелять нужно только по стволу, ловить удачу. При каждом наружном ударе снаряда стены и своды подвала гудели, как колокол. Два снаряда все-таки ворвались вовнутрь. Мы в этот момент лежали в дальнем углу. Хотя стоять в рост за сводами было куда безопасней. Но наперед никогда не знаешь, где опасно, где потеряешь, а где найдешь свою собственную жизнь.
Началась весна, и все вокруг преобразилось и зазеленело. У нас отобрали полушубки и валенки. Для замены обмундирования нам приказали отправиться в тылы полка. Мы сдали зимнюю форму и получили кирзовые сапоги, а вместо шапок – пилотки. После зимней шапки пилотку на голове вроде и не чувствуешь.
Тем временем немецкие танки и пехота обошли нас кругом и заняли Демидки. Подвал пал, на льнозаводе – ни души.
Солдаты-стрелки и пулеметчики понимали, что мы отрезаны от своих с трех сторон. А где теперь, собственно, были свои? Деревня Демидки была у нас в тылу, и в ней хозяйничали немцы.
45-й гвардейский полк за короткое время, за каких-то пару часов, перестал существовать. Это был первый пробный удар немцев. А что будет потом? Как пойдет дело дальше?
Я видел, как на большом пространстве без единого выстрела немцы забрали в плен целый гвардейский полк. Фронт дивизии на всем участке был открыт. Немцы запросто, даже без танков могли двигаться дальше. Они нигде не встречали сопротивления. Но немцы все делали по плану. Они взяли Демидки и дальше не пошли.
Березин приказал брать Демидки. Он сказал:
– Не возьмете деревню, отдам под суд!
Я спокойно посмотрел на генерала. Он стоял в трех шагах от меня. Я рассматривал его лицо. Раньше я видел его мимоходом, с расстояния. Теперь он стоял передо мной. Меня почему-то приказ взять Демидки не испугал, а даже наоборот, придал мне уверенности и спокойствия. Кто этот человек, который посылает нас на смерть? В лице его я должен найти что-то огромное и непостижимое. Но ничего особенного я в этом худом и сером лице не нашел. И даже, откровенно говоря, разочаровался. Он был с первого взгляда похож на деревенского мужичка.
Генерал смотрел на нас и, видно, хотел определить, способны ли мы взять Демидки и выбить немцев из деревни. Уж очень нас было мало. И артиллерии никакой.
Мы долго шли, избегая открытых мест со стороны Демидок, и наконец вышли под крутой берег, здесь река делала поворот. Внизу у кромки воды стоял привязанный плот. С одного берега на другой был перекинут канат. По нему, стоя на плоту, можно было перетягиваться на другую сторону. Плот был сколочен из бревен, на нем могли переехать одновременно не больше десятка солдат. Мы подошли к переправе, около нее лежала еще одна группа солдат. Около стояли два автоматчика из дивизии. Солдаты, лежавшие в кустах, были собраны из разных подразделений. Тут были и посыльные, и связисты. В общем, настоящих солдат-стрелков здесь не было. Два политрука сидели рядом на пригорке. Они, видно, сумели уйти из своих рот до начала бомбежки. Сзади за нами появился генерал и предупредил всех, что он будет смотреть за ходом атаки.
Выйти из-под крутого обрыва на том берегу и пойти по открытому полю – это значило попасть под пулеметный огонь. На зеленом поле до самых Демидок ни канавы, ни кочек тогда не было.
– Всем приготовиться к атаке! – крикнул я.
Солдаты не двигались. Я закричал на солдат, а они еще ниже прижались к земле.
– Кто пойдет со мной?
Солдаты переглянулись. «Он что, спятил?» – было написано на их лицах.
– Нужны добровольцы!
– Я пойду! – сказал высокий худой солдат.
Второй, что поменьше, молчал и в мою сторону не смотрел.
– Дай мне свой автомат! – сказал я ему.
Он охотно протянул мне его.
– Пойдем вдвоем, – сказал я солдату. – Будешь делать все так, как я. Я лягу – ты немедленно ложишься. Я перехожу на бег – ты бежишь! Дистанция на расстоянии локтя. Стрелять начинаю я! Все ясно? Кто еще? Есть еще добровольцы? Молчите, твари?! Видишь, нас только двое.
Один из солдат протянул мне свою гранату.
– Ну что ж, и на этом спасибо!
Мы с солдатом поднялись во весь рост из-за обрыва и, ускоряя шаг, пошли на деревню. Наши фигуры замаячили над полем. Нас видели все. И те, что сидели под бугром, и те, что стояли на том берегу и ждали нашей общей атаки. Было впечатление, что мы вдвоем идем сдаваться в плен, если на нас смотреть издалека. Все, кто сидел под бугром, смотрели на нас и ждали момента, когда полоснет немецкий пулемет. Вот наши фигуры вдруг вздрогнут, и мы захлебнемся кровью.
Мы с солдатом шли во весь рост на немецкий пулемет, который стоял в промежутке между двумя сараями. Я отчетливо видел, что ствол пулемета смотрел в нашу сторону, а немец‐пулеметчик стоял к нам боком и разговаривал с кем-то, кто стоял рядом за углом сарая. Пулемет у пулеметчика был между ног. Я шел по открытому полю во весь рост и, не отрывая взгляда от немца, следил за его малейшим движением. Немец смотрел в сторону. Но вот он повернул голову и посмотрел на меня. «Все!» – мелькнула у меня мысль. Внутри у меня все мгновенно сжалось. Ноги перестали слушаться. На глаза надвинулась какая‐то пелена. Я моргнул глазами, тряхнул резко головой. Немец продолжал смотреть на меня. Я шел на него не останавливаясь. Мне показалось, что немец даже улыбнулся. Но вот он снова отвернулся и стал разговаривать с тем, кто стоял за углом сарая. На лице выступил пот, спина у меня похолодела. Я перекинул автомат в левую руку, подошел, как во сне, к углу сарая и метнулся за угол. Солдат повторил мой маневр. Мы сделали секундную передышку:
– Ух! – сказал я. – Дышать нечем! – и вышли из-за угла.
Немец теперь стоял задом к нам. Мы пошли на него и на пулемет. Стоило немцу повернуть голову, покосить глазом в нашу сторону, мы были теперь совсем рядом. Но немец стоял полубоком и не взглянул больше в нашу сторону. Немцы не предполагали, что мы нагло, в открытую попремся на пулемет. Но вот немец повернулся проворно, взглянул на меня, я шел на него и, не целясь, тут же с рук дал в его сторону очередь трассирующих из автомата. Солдат из своего автомата пустил очередь трассирующих тоже в сторону немца.
На лице у немца выразился испуг, он вскинулся и попятился за угол сарая. Обе очереди наших трассирующих в немца не попали.
– Смотри по сторонам! – крикнул я солдату и пошел на пулемет.
Немцы, услышав выстрелы, забегали между домов. Попытка вернуть брошенный пулемет погубила их. Они надеялись улучить подходящий момент и подобраться к пулемету. Каждый раз, когда они высовывались из-за угла сарая, я давал в их сторону короткие очереди. Пули визжали, щепа летела от края бревен. А когда перед твоим носом летят пули, страх и дрожь мешают думать и видеть реально.
– Стреляй вдоль деревни! Не давай им перебегать между домов! – закричал я.
До пулемета мне осталось всего ничего. Я в два прыжка оказался возле него. Металлическая лента была заправлена как положено. Я опустился на колено, передернул ручку и, развернув пулемет в сторону деревни, дал длинную очередь. Лента заметалась и запрыгала в коробке. Автомат висел у меня на плече. Сплошной смерч огня вырвался из надульника пулемета. Пули резали землю, рвали щепу с бревенчатых стен домов. Немцы услышали звук стрельбы пулемета, сорвались с места и побежали из деревни. Они, видно, подумали, что в деревню ворвалась с пулеметами целая рота. Они никак не могли понять, что всего двое русских подняли такой шум в деревне. Немцы отдельными группами побежали из деревни. А по улице, заливаясь, бросая снопы огня, бил немецкий трофейный пулемет с металлической лентой.
И только когда сидящие под бугром увидели, что немцы по бугру побежали из деревни в сторону льнозавода, они вылезли из-под обрыва и не спеша, рысцой, подались вперед.
Я бросил немецкий пулемет, перебросил с плеча автомат в руки и побежал догонять толстого немца. Я бежал за ним и стрелял на ходу из автомата. На немце была широкая накидка. Она на бегу раздувалась, пули как бы входили в нее, а немец продолжал бежать и не падал. Я давал короткие очереди трассирующими и видел, как пули входили в накидку и прошивали ее. У немца в руках не было ничего. Он бросил свой пулемет и теперь бежал налегке. Даю короткие очереди. Берегу патроны. Немец в пятнадцати метрах впереди от меня. Мне неудобно бежать.
Автомат при стрельбе дает большой разброс. Перехватываю автомат за середину ложа в правую руку, делаю рывок вперед, быстро догоняю немца. С ходу ударяю его прикладом по шее, немец от удара падает, а я стою на земле и тяжело дышу. Он лежит на земле, пыхтит, сопит и отдувается, и подниматься, как видно, не собирается. Устал и решил отдохнуть. Куда ему теперь торопиться? Я поддеваю его легонько носком сапога, он нехотя поднимается с земли и поднимает руки вверх. И почему-то улыбается. Улыбка расползлась во всю физиономию. Чего тут смешного? Чему он так рад? Доволен, что остался живым! Наши солдаты, попавшие к немцам в плен, наверное, сейчас не улыбаются. Я показал ему знаком, чтобы он опустил руки, и м