ы, как старые знакомые, не спеша рядом пошли. Я посмотрел в сторону деревни и сказал ему вслух:
– Ну, брат, и убежали мы с тобой прилично! Еще пару минут, и можно было бы сворачивать на льнозавод!
Немец, конечно, ничего не понял, но сказал мне в ответ:
– Гут! Гут!
Когда мы пришли с немцем в деревню на то самое место, где стоял пулемет, по деревне уже бродили солдаты. Привели еще двух пленных, с перепугу спрятавшихся в разрушенных домах. Так без единой потери убитыми с нашей стороны была отбита от немцев деревня Демидки. Судьба поставила на грань смерти в начале всего две жизни. Обернись тогда немецкий пулеметчик, и наши две жизни оборвались бы в тот же миг. Но я почему-то чувствовал и был уверен, что мы невредимыми дойдем до угла сарая, где стоял пулемет. Все висело на волоске.
В деревню ночью послали полнокровную стрелковую роту, взятую из другого полка, из района Шиздерово. Мне сказали, что пока я буду располагаться на переправе как резерв штаба дивизии.
В деревню притащили полковую пушку, поставили два станковых пулемета и приказали рыть окопы, щели и строить блиндажи. В деревню назначили нового комбата. Я за оборону деревни лично не отвечал. Я должен был следить за тем, чтобы во время налета немецкой авиации не пускать на переправу бегущих солдат. Мне добавили еще четырех человек, и я со своими и этими новыми расположился под берегом у обреза воды. Мы вырыли щели, построили себе землянку и занялись от безделья глушением рыбы в реке. В деревне немцы оставили два ящика круглых, как картошка, гранат. Ящики стояли под крыльцом одного из домов. Я пришел в деревню и велел своим солдатам забрать эти трофеи. Солдаты в деревне не знали, для чего мы прибрали два ящика немецких гранат. Никто особенно не возражал, когда мы их забирали.
Вот эти гранаты штук по пять каждый день мы бросали в воду и глушили рыбу. Оглушенную и плавающую кверху брюхом рыбу собирали нижним бельем. Рукава рубашки и ворот завязывали, два солдата спускались в воду и, растягивая рубашку за подол, вставали лицом против течения и вылавливали ею всплывшую кверху брюхом рыбу. Так обычно работали мы с утра, а днем варили уху и жарили рыбу. С едой мы устроились вполне прилично. В дивизии стало известно о нашем ремесле. Меня вызвали в штаб и прочитали мораль.
– Я же не свои, я немецкие боеприпасы расходую! – оправдывался я.
– Генерал приказал это безобразие прекратить, – сказали мне.
С этого дня ни ухи, ни жареной рыбки больше не стало. Вечером часовых у своей землянки мы не ставили. А просто рогатку с колючей проволокой затаскивали в проход у двери. Я ложился на нары и, прежде чем заснуть, долго ворочался и вспоминал все происшедшее за эти последние дни.
Через неделю меня вызвали в штаб дивизии, отругали еще раз за глушение рыбы и объявили приказ о назначении командиром пулеметной роты.
– Рота будет оперативно подчинена штабу дивизии. Четыре станковых пулемета и приданные к ним пулеметные расчеты будут переданы тебе с двух полков. Политруком в роту к тебе назначили Сокова, ты его знаешь.
Петр Иваныч улыбался, когда мы встретились снова. Теперь он был официально моим заместителем по политчасти. Укомплектовав роту, через два дня мы получили рубеж обороны.
– Рота будет стоять на стыке двух дивизий! – сказали мне. – Участок обороны очень важный. Ты будешь стоять на танкоопасном направлении, оседлаешь дорогу из Белого на Пушкари. Ты должен стоять. Ты с ротой должен погибнуть, а приказа на отход тебе не будет. Ты понимаешь, что от тебя требуется?
– Согласен, но при одном условии!
– При каком это условии?
– Каждый день я буду получать по два цинка патронов. И раз в две недели – по запасному стволу.
– Как понимать все это?
– Очень просто. Так и понимайте! Каждый день из четырех пулеметов я буду вести огонь и расходовать по два цинка патронов. Я не дам немцам головы поднять в городе. Если дадите стволы и патроны, я согласен на все ваши условия.
– Интересно! – процедил сквозь зубы начальник штаба.
Он вышел и через некоторое время вернулся.
– Березин сказал, что все, что ты просишь, мы тебе дадим.
На передний край с ротой я вышел вечером. Мы оседлали дорогу и приступили к рытью пулеметных ячеек и ходов сообщения. На каждый пулемет мы подготовили по две позиции. Одну – для стрельбы прямой наводкой, на случай атаки немецкой пехоты. А другую – с обратного ската. Позиция на обратном скате была тщательно замаскирована.
Пулеметная рота оседлала дорогу, которая от Белого уходила на Оленино. Я каждый день получал по 500 патронов для стрельбы. Пулеметы стояли на закрытых позициях. Теперь мы били по городу день и ночь. Четыре станковых пулемета были пристреляны и имели свои сектора обстрела.
Вот когда почувствовал немец свинцовый огонь. Город внизу. Мы на буграх на окраине города. Сверху отлично все видно. Тем более что я вел наблюдение за городом в стереотрубу.
Днем улицы города стразу опустели. Душа радовалась на такую картину смотреть. Чувствуешь в себе силу и уверенность. Ночами мы тоже стреляли. Не давали немцам свободно ходить.
Мы чувствовали, что немцы нервничали. Они иногда в нашу сторону открывали беспорядочную стрельбу. Но дело все в том, что они не видели, где мы с пулеметами сидим. За две недели мы показали немцам, что здесь, на дороге, у нас сильный опорный пункт.
И вот однажды в небе над городом появилась «рама». Она сделала облет нашего района обороны. Через неделю над Демидками появились пикировщики. После интенсивной бомбежки по дороге из города немцы пустили танки. Я видел в стереотрубу, как из Демидок метнулись мелкие группы солдат. Через час деревня была в руках у немцев.
Немецкие танки не стали задерживаться. Они перевалили бугор и не спеша двинули на Журы. Оборона дивизии была рассечена. Со стороны Оленино на оборону дивизии наступала группа немцев. Артиллерия наша была разбита. Немецкие танки ринулись громить наши тылы. Когда танки появились в деревне, где в медсанбате лежали раненые, медперсонал и ходячие раненые кинулись кто куда. 17-я гвардейская дивизия была разбита и окружена. Генерала Березина последний раз видели в деревне Жиздерево. Охрана генерала попала в плен к немцам. Из деревни Жиздерево вырвался лишь один солдат. Мы стояли на дороге Белый – Пушкари. Это была прямая дорога на Оленино. Но немцы на нас не пошли. Они, вероятно, думали, что здесь располагался сильный опорный пункт. Я стоял с пулеметом на дороге. Слева от меня никого не было. Я не особенно волновался, что слева от меня весь фронт открыт.
Потом мне доставили официальный приказ оставить свои позиции и начать отход на Пушкари. Пулеметные окопы быстро опустели, ходы сообщения остались позади. Было еще светло, когда мы, пригнувшись к земле, вышли на поверхность земли, спустились в овраг и пошли в сторону дороги, которая уходила от города Белого в тыл. Впереди на дороге в ночной темноте шли солдаты соседней дивизии.
К полудню мы подошли к оврагу, который охраняли автоматчики при медалях и орденах. Меня выслушали, но в овраг не пустили, сказали, что доложат о нашем прибытии (кому надо). Я отвел роту на обочину дороги, и солдаты легли под кусты.
Через некоторое время из оврага вышли двое. Один из них был капитаном из нашей дивизии. Я спросил его, давно ли они здесь.
– Мы ночью группой в пять человек сумели проскочить через шоссе и уйти в болото. Потом вышли еще трое. Они вынесли знамя дивизии. Двое суток они проблуждали в этом лесу. Два дня назад они прибыли на командный пункт. Здесь их встретил полковой комиссар Шершин. Он приехал на КП армии за несколько дней до немецкого наступления. А когда он узнал, что штабы и тылы полков и дивизии разбиты и отрезаны, стал здесь собирать бегущих из окружения людей.
Капитан продолжал свой рассказ. Когда их группа пришла на КП и те трое вынесли знамя дивизии, Шершин доложил командующему армии, что дивизия спасена.
«Дивизия будет расформирована! – ответил тот. – Я вижу перед собой неорганизованный сброд людей, солдат и беглых офицеров. Посмотрите на их внешний вид. Они явились сюда без документов и без ремней, некоторые потеряли свои головные уборы. Что вы, полковой комиссар, называете дивизией? Этот сброд паникеров и трусов! Покажите мне одно боеспособное к бою подразделение! Дивизия ваша будет расформирована! Березин и вы пойдете под суд!»
Вот и вся история о генерале Березине. Вскоре появился полковник Добровольский, новый командир дивизии.
Потом появился начальник политотдела Пшеничный. В полки стали прибывать офицеры, сержанты и рядовые. Маршевые роты приходили со стороны Нелидова.
Вскоре зафыркали лошади, загрохотали по гатям повозки, появилось оружие, боеприпасы, фураж, продовольствие и обмундирование. Потом в дивизии появились связисты, они натянули провода, проложили связь по полкам и батальонам. Артиллеристы получали пушки. Дивизия пополнялась, готовилась к боям.
Немцы были уверены, что 17-я гвардейская стрелковая дивизия больше не существует, а она из земли воспряла в полном боевом составе. Она встала под боевое вынесенное знамя, и вскоре дивизии поставили задачу – прорвать немецкую оборону и перерезать дорогу Белый – Пушкари. Дорогу, которая соединяла город Белый и город Ржев.
Но прорвать немецкую оборону наскоком не удалось. Стрелковые роты зарылись в землю и лежали без дела.
14 августа 1943 года дивизия вышла на исходные позиции и изготовилась к наступлению. Справа от нас перед Ломоносово и Афонасово стояли 219, 158 и 262-я стрелковые дивизии.
Немцы здесь около года укрепляли рубеж обороны. Основным опорным пунктом была Духовщина, которая отстояла от передней линии обороны немцев на двадцать километров. В Духовщине был штаб немецких войск, оборонявших так называемый «Восточный вал» обороны.
На линии Ломоносово – Афонасово – Забобуры – Кривцы – Понкратово у немцев был вырыт солидный противотанковый ров.
17-я гвардейская сосредоточилась в лесу южнее деревни Отря. Наш правый фланг охватывал участок прорыва Отря – Дмитриевка в общем направлении на Кривцы и Забобуры.