– Что, нет надежных людей? – спросил я.
– Не то что надежных! А хорошо обстрелянных!
– Что же, выходит, у нас в полку нет ни одного достойного комбата? Или все боятся лично идти на штурм высоты?
– У тебя разведчики. Ты можешь отобрать и возглавить ударную группу, – продолжал он развивать свою мысль, не отвечая на мои вопросы. – Ворвешься в траншею! Все штурмовые группы последуют твоему примеру!
Он видел однажды, как я бежал под обстрел у брода через Царевич. Но тут была разница. Тогда я бежал по крутому склону вниз, а теперь мне предлагали карабкаться под обстрелом к вершине. Мне нужно было не только преодолеть открытое пространство под бешеным огнем, ворваться в траншею, но и отвечать за пехоту.
Замполит, видно, решил, что уговорить меня пойти на высоту не так уж трудно.
– Взять высоту для тебя особого труда не составит! А если ты этого и сам захочешь, то это для тебя плевое дело!
– Плевое? – переспросил я.
– Нет, конечно, не плевое! Прости, я не то сказал!
Приказным порядком послать меня на высоту было нельзя. Приказом штаба армии я мог заниматься только разведкой. Перевести меня в комбаты тоже не разрешали. Согласно приказу штаба армии я мог заниматься только разведкой. А мне предлагают пойти на штурм высоты в качестве штрафника. Штрафников обычно пускали вперед, когда не могла ничего сделать пехота.
Я мысленно оценил ситуацию, прикинул все «за» и «против». Не было ни зацепки, ни шанса пойти на высоту и остаться живым.
Траншея прикрыта мощным огнем немецкой артиллерии и пулеметов. Наши бьют куда попало. От обстрела по площадям толку обычно мало.
– Тебе рискнуть один раз, и дело сделано! – продолжал замполит.
– Я разведчик, а не штрафник!
– Мы тебя не принуждаем! Мы предлагаем добровольно возглавить атаку! – сказал он, повернулся и пошел к блиндажу.
Немецкую траншею штурмовали еще три дня. Из дивизии сыпались приказ за приказом. На высоту были брошены еще две роты. Немецкая траншея у подножия высоты к вечеру была взята.
Немцы отошли на вершину, прикрывшись огнем артиллерии дальнобойных пушек. Еще три дня наши солдаты штурмовали вершину высоты. Я с группой разведчиков в это время находился в немецкой траншее у подножия. После трехдневного рева снарядов над высотой повисло темное облако поднятой вверх земли. Телефонная связь с полком была давно оборвана. Что делалось на вершине, трудно было сказать.
К исходу дня вдруг наступила необычная тишина. На подходе к вершине происходило что-то непонятное. Немцы занимали вершину, а из нашей пехоты никого живых на подступах не было.
Ко мне из штаба полка прислали связных и передали приказ разведать подступы к вершине, установить, где находится наша пехота, и немедленно через связных доложить в штаб полка.
Я взял с собой группу разведчиков в пять человек, и в сумерках вечера мы тронулись к верху. В нескольких десятках метров не доходя вершины мы залегли и прислушались.
Ни выстрела, ни ракеты с той стороны…
Мы поднялись и вышли к окопам на вершине. В окопах сидела небольшая группа наших солдат. Они сидели на корточках и дымили сигаретами. Их было человек шесть или семь. Офицеров среди них не было.
Из офицеров я вступил первым на эту высоту. И в этом не было особого моего отличия. Я ее не брал. Вершину взяли простые солдаты. Я только сумел их быстро найти.
К утру на вершину прислали стрелковую роту, протянули телефонную связь. Рота заняла оборону. Мы ждали приказа из штаба, чтобы снова пойти вперед. До рассвета осталось немного. Видимость несколько улучшилась, когда рассвело. Я поднял бинокль и посмотрел на северо-запад. Очертания Духовщины неясно проглядывали далеко впереди.
Связной солдат довел меня до самого места.
– Вот, товарищ гвардии капитан, наш полковой НП. Здесь каждую ночь дежурят трое. Два телефониста и один разведчик.
– Этот курятник ты называешь полковым НП?
– Да, товарищ гвардии капитан. Так приказано называть.
– Интересно!
Внутри этой будки можно было от силы разместиться троим. Как сюда воткнуть четвертого? Эта задача – как ребус с картинками.
Майору я сказал, что мне нужно две недели, чтобы привести в должный вид своих солдат: три дня на баню, неделю на учебу и пару дней на тренировку. Их нужно натаскать, ввести в режим, без этого их нельзя пускать на ночную работу. А от несения охранной службы – освободить. Майор согласился.
Я покинул штаб и ушел к разведчикам. Дорога от штаба полка до взвода разведки была короткая: метров триста в сторону и в овраг.
По твердой, утоптанной ногами дорожке было приятно идти. Стежка была проложена глубоко в снегу. Свежий снег чуть припорошил следы и скрипел под ногами. Берега у оврага крутые, высокие, метра два, а где и больше. В склонах оврага под замерзшим слоем земли прорыты лазейки. Это и есть расположение взвода разведки. Норы отрыты прямо в земле. От ветра и вьюги они прикрыты кусками материи.
– Где Рязанцев? – спросил я незнакомого разведчика, стоявшего на посту.
– Вот! – и он показал мне на одну такую дыру.
Когда я заполз туда, то увидел Рязанцева. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Как будто он его изучал и видел впервые.
– Здорово, разведчик!
– Привет, капитан!
– Ну что, Федя, я видел, что во взводе у тебя есть новые люди.
– Да, человек десять новеньких есть, взяли из пехоты.
– А как вообще жизнь?
– Да что жизнь? Вот, сунули в охрану. Говорили – временно, а уже месяц сидим.
Утром в назначенный час старшина подал команду на подъем и общее построение. Для новичков это было новостью и вопросом. На фронте, и вот тебе – подъем, зарядка и построение. Никогда этого еще не было. Но в строй бежали все, и старые, и молодые. Опытные сержанты, не раз ходившие за языком, бежали впереди. Молодые сразу поняли, что в разведке что-то произошло. Старшина, сдвинув брови, ревел нынче с утра, как бык. Он велел подравнять мыски и раскатистым басом подал команду «Смирно!». Подошел к лейтенанту Рязанцеву и доложил, козырнув. Рязанцев выступил вперед и подал команду «Вольно!». Он приказал всем стоящим в строю снять шинели, стеганки и гимнастерки, раздеться до пояса. У разведчиков глаза полезли на лоб. Старшина выставил вперед нижнюю челюсть, выкатил глаза и в одно мгновение оказался без нательной рубахи. Волосатая его грудь мерно вздымалась. Среди молодых и худеньких ребят, стоящих в строю, промелькнуло сомнение. Но, видя, что старшина сапогом, словно бык копытом, роет землю и что сержанты и старики без лишних раздумий обнажились до пояса, они тоже стали кидать свои шинели и белье на снег, в ноги. Старшина выпятил грудь и, глубоко дыша, стал пускать ноздрями струи белого пара. Старички знали, что хочет их капитан. Они понимали, что нужно вдруг и сразу встряхнуться.
Старшина заревел на всю округу:
– Разведка, за мной! Никому не отставать!
И, разбрызгивая снег огромными сапожищами, набирая скорость, ринулся вперед.
– Ну вот, видать, дела тронулись, – сказал я, подходя к Рязанцеву.
Рязанцев улыбнулся.
На следующий день, 3 января 1944 года, мы с Рязанцевым отправились на передовую. Пройдя мимо полкового НП, где я провел первую ночь, мы свернули вправо и пошли по узкой тропе к неширокой полосе леса, расположенной у края обрыва. Там проходила передняя линия обороны стрелковой роты.
Не успели мы сделать и десятка шагов, как по тропе с нарастающим гулом ударили немецкие снаряды. Ложиться в снег и ждать, пока прекратится обстрел, было бесполезно. Так можно пролежать целый день. А куда деваться? Свернуть в сторону и бежать по глубокому снегу? Долго не пробежишь…
Потом, когда немцы перенесли огонь куда-то в сторону, я лег грудью на бруствер, поднял бинокль и осмотрел немецкие позиции. Перед бруствером траншеи лежала неширокая полоса снежного поля. На фоне темной опушки леса был виден разбитый сарай и две-три обгоревшие голые трубы – это деревня Бондари.
Мы вернулись к себе, и тут из штаба полка прибежал связной: меня вызывают туда по срочному делу. Начальник штаба, увидев меня, сказал, не здороваясь:
– Командир полка интересуется, когда ты с разведчиками пойдешь на передовую в роты?
– Я сейчас только что оттуда! А что он, собственно, хочет от меня? Зачем я с разведчиками туда должен ходить? Что они должны делать в стрелковой роте?
– Как что?
– Вот именно, что? Сидеть под огнем и солдат сторожить? Мы с Рязанцевым были сегодня в траншее. Бьет, головы не поднимешь. Никак не пойму, что хочет от меня командир полка?
– Он сказал, что офицеры штаба должны бывать в стрелковых ротах.
– И что же я там должен делать? Дежурить там?
– Не дежурить, а бывать ежедневно.
– Из офицеров штаба полка в ротах бываю только я. Если он хочет, чтобы я там сидел, пишите приказ. Только делами разведки я не буду заниматься в это время. Этот пункт в приказе по полку должен быть отражен.
– Ладно! Иди к себе, я с командиром полка сам поговорю.
НП командира полка, где я дежурил первую ночь, располагался на полпути к переднему краю. Из него немцев не было видно. Из него можно было только передать, если не перебита связь, что немцы по кустам обходят нашу пехоту и что наша пехота вот-вот драпанет из передней траншеи. Такие случаи на фронте нередко бывали. Нам же для ведения разведки нужен был хороший обзор. Разведчики не боятся, что немцы зайдут по кустам им в тыл. Одиночная подготовка разведчика была выше любого солдата‐пехотинца, не говоря о немцах. Если немцы по ровному полю зайдут нам в тыл, то им оттуда живыми не выбраться.
Вернувшись к себе, я вызвал своего ординарца Серегу Курдюмова и сказал:
– Пошли!
Выйдя из палатки, мы двинулись вдоль оврага. Не торопясь, поднялись наверх, свернули на тропу и пошли по открытому полю. На нас были надеты белые маскхалаты, от них, как от снега, слепящая белизна. Мы натянули на головы откидные белые капюшоны и, не торопясь, зашагали по узкой тропе.