– А что будем делать, если подходящего места нет? Под обрыв не пойдешь. Из-под обрыва и на вожжах обратно не вырваться.
На следующий день меня по телефону вызвали в штаб. Нового командира полка нам еще не дали. Дело в том, что наш командир полка дня три тому назад у всех на глазах был убит в ротной траншее.
Так вот, мне сказали, что в полку осталось мало солдат и ночные поиски нужно прекратить. Этот вопрос с дивизией согласован. А я со своей разведкой перехожу в боевой резерв полка.
Ночью мы перешли в овраг и расположились в палатках. У нас началась сравнительно спокойная жизнь. Старшина на следующий день вернулся из тыла, привез пулеметы и несколько цинков патронов.
Нужно было выспаться, чтобы быть готовым к новым заданиям. Но и в этот раз, когда я залег основательно и решил как следует выспаться, наш стрелковый полк решили перевести на другой участок и бросить на прорыв передней линии немецкой обороны. Там, на новом участке, в сторону немецкой обороны проходил большак на Витебск. 48-й полк подвинули на наше место, 45-й находился в резерве дивизии. Большого наступления на Витебск не предполагалось. К нам в гвардейский корпус был назначен новый командир генерал Безуглый. Он решил провести операцию местного значения, подготовить ее и нанести удар немцам на узком участке.
Передовые роты полка и саперные подразделения дивизии получили приказ усиленно заняться земляными работами и возведением на переднем крае оборонительных сооружений. Солдатам о наступлении ничего не говорили. Офицеры тоже не все знали про задуманный удар. Кругом валили лес, пилили бревна на перекрытия, ночами на клячах подвозили к передовой. Подъезд на новом участке был хороший, прямо по большаку.
Раза два над нами кружила немецкая «рама». Она переваливалась с бока на бок и фотографировала: приготовленные котлованы, штабеля бревен для накатов, незавершенные кладкой срубы, готовые блиндажи и наблюдательные пункты. Возведение сооружений шло полным ходом. Немцы недолго ждали наше копание в земле, данные съемки они через несколько дней нанесли на карты и как-то днем начали обстрел наших сооружений.
Я с разведкой сидел на переднем крае, и мы вели за немцами усиленное наблюдение. Наша артиллерия на немецкие обстрелы не отвечала. Наши вели пристрелку переднего края немецких позиций. Немцы никак не могли сообразить, что здесь под видом строительных работ подвозят снаряды, готовят для пушек огневые позиции, устанавливают пушки, правят дороги, строят мосты. Широкие следы пушечных колес тянулись к передовой, их нужно было к утру забросать валежником и хворостом. Немцам казалось, что мы боимся удара с их стороны. Вдоль большака немцы вполне могли пустить свои танки.
Первого выстрела в упор они с нашей стороны никак не ожидали.
Как-то днем нас, офицеров всей дивизии, собрали, с нами хотел поговорить новый командир гвардейского корпуса генерал Безуглый. Нечасто нас собирали вот так. Выступило несколько командиров полков, сказал несколько слов наш командир дивизии Квашнин. Потом выступил Безуглый. У нас было приподнятое настроение. Часа через два мы разошлись.
Две батареи пушек стояло у нас на переднем крае. Все было пристреляно, все было наготове. Сзади в кустах и на опушках леса стояло не менее полсотни стволов. Когда грохнул залп и вверх поднялась земля, когда дрогнули вместе с землей и качнулись немецкие траншеи, когда заходили землянки и поползли в сторону окопы, с немецкой стороны не прозвучало ни выстрела. С чего бы они онемели? Может, почувствовали, что весь фронт загудел и вдруг вздрогнул. Здесь перед нами сидела пехотная рота немцев. Они ждали второго, еще более мощного удара, пушки, ружья и пулеметы их упорно молчали. Но второго удара с нашей стороны не последовало. Через десять минут поднялась пехота и пошла вперед. Первая немецкая траншея была взята без всяких потерь. В траншее сидели оглушенные немцы.
Пока стрелки-солдаты разбегались и шарили по блиндажам, разведчики успели схватить немецкого офицера. Он пришел в свою траншею за десять минут до начала нашего обстрела. Пришел и остался в траншее. Под огнем он не мог уйти назад. Вот ведь судьба! Сидел все время в тылу, километрах в трех от переднего края, и что-то поддело его, встал и пошел в окопы проверять своих солдат. Явился в траншею и в плен попал.
А нас послали на окраину Бондарей – разведать опорные точки противника у леса.
(февраль 1944 года)
После отъезда Рязанцева в госпиталь полковая разведка осталась без командира взвода. Пополнение шло, но никто из них идти в полковую разведку не хотел. Разведка дело добровольное, тут приказным порядком ничего не сделаешь. После февральских боев майор Бридихин хоть и назывался командиром полка, а фактически командовал неполной ротой. На войне так часто бывает: с утра солдаты в полку есть, а к вечеру их не стало. С утра их в роте сотни, а к вечеру их десятка не насчитаешь… Сунь сейчас эту сотню вперед, и тотчас вообще никого не останется. Командиру полка остаться без солдат нельзя, ведь в резерве ты не хозяин.
Эту мысль полкового подхватили тут же комбаты. Приказали командирам рот беречь своих солдат и без предварительной разведки полковыми разведчиками никуда не соваться. За потерю каждого солдата будут строго спрашивать!
Когда меня в штабе полка Денисов спросил, кого я думаю назначить на место Рязанцева, я ответил:
– Не знаю! Я с ребятами говорил. Взвод принимать никто не хочет.
– Но ведь это временно, пока мы подберем на это место офицера.
– Вот именно, что временно! Никто не хочет ругань терпеть.
– Кто у тебя во взводе старший по званию?
– Старший сержант Сенько!
– Пришли его ко мне! Я сам с ним поговорю!
– Я не буду в этом деле участвовать. Вызывайте сами.
– Бридихин велел тебе.
– Бридихин? Он тут сорвался и наорал на меня. Вот пусть сам вызывает и назначает.
Когда Серафима Сенько вызвали в штаб полка и Денисов предложил ему принять взвод разведки, то Сенько наотрез отказался.
– Почему? Какая причина? – спросил его Денисов.
– Ребята в разведке служить устали. Хотят в пехоту рядовыми переходить. Солдаты там спят и ничего не делают, а здесь передохнуть не дадут, то за языком иди, то высоты бери. На кой мне хрен за всех отвечать. После штурма высоты нам положен отдых две недели. А нас гоняют каждый день без сна и еды, на капитана орут.
– Ты за капитана не говори! Это не твое сержантское дело. Ты за себя говори!
– Взвод принимать не буду. Сколько можно без отдыха ходить? На взвод не пойду. Можете отправлять рядовым в пехоту.
Начальник штаба отвернулся, занялся каким-то бумажным делом. Он решил разговор не продолжать. Может, старший сержант помолчит и одумается. Сенько не стал ждать, когда ему скажут: «Иди!» Разговор окончен – значит, он свободен. Он повернулся и вышел из блиндажа. Наверху, метрах в двадцати от прохода, его дожидался наш старшина Тимофеич.
– Ну как, уговорили? Назначение нужно обмыть!
– Нет, старшина! Пусть другого найдут! Пошли!
Серафим парень решительный. Разговор окончен. Надо идти, а то еще скажут, что Сенько передумал. Платить, говорит, будем. А мне деньги на что? В карты я не играю. Родные в оккупации. Посылать деньги некуда. Я воюю с фрицем за Белоруссию, а не за деньги.
Мы с Сергеем подошли к солдатской траншее, спрыгнули вниз, прошли вдоль ее зигзагов, нашли наших ребят и направились к лесу. В окопах и блиндажах, которые накануне взяли наши ребята, теперь сидели стрелки-пехотинцы. Бридихин орал на меня, почему я сразу не стал преследовать противника. А кого, собственно, преследовать? В лесу их и раньше не было. Они леса боятся. И сейчас там нет никого. Кого я, собственно, должен преследовать? Наступать вперед должна пехота.
– Ты должен был на плечах бегущих немцев ворваться в деревню Уруб или на высоту 322,9.
– Это вы, майор, так полагаете. Разведчиков в наступление хотите послать. А у меня их всего шесть человек.
Бридихин немного остыл, велел мне лес прочесать, выйти на северную его окраину. Понятие «лес прочесать» – растяжимое. Для этого нужно иметь сотни солдат. Поставить их цепью и вперед пустить! А сейчас я мог взять с собой трех ребят и по дороге пройти.
Я высказал свое мнение по проческе леса, а сам подумал, что у немцев весь участок здесь оголен. Пока они во всем разберутся, дня два, по крайней мере, пройдет. Бежавшие в панике будут врать и преувеличивать. Пока их соберут и всех опросят, время уйдет. А то, что наши молчат, не лезут напрасно нахрапом, то это часто бывает. Бридихин орал, почему я сразу не стал преследовать немцев.
– У меня нет сил душевных! – ответил я.
– Каких еще душевных?
– Таких! Мы много суток уже не спим и выдохлись окончательно. Мы не покойники. Нам отдых нужен! И душа у нас есть.
– Какой же тебе сейчас отдых? Потом отдохнешь!
– Это когда трупами лежать будем?
– Ты опять за свое? Я приказал тебе сегодня ночью прочесать вдоль дороги лес и на выходе из леса поставить заслон. К утру ты должен доложить мне о выполнении приказа. Пришлешь мне связного. Сам останешься там.
– В таком случае пишите приказ по полку на разведку. Чтобы потом не было никаких разговоров. Я, мол, тебе так сказал, а ты наоборот все сделал. А насчет преследования противника я вас что-то не пойму. Мое дело – разведка, а в наступление должны стрелковые роты идти. Послушать вас, для чего тогда стрелки-солдаты нужны, если за них деревни и высоты брать будут разведчики. Крика и ора я вашего не боюсь и терпеть не буду. Я сам орать умею.
Часа за полтора, не торопясь, мы с ребятами прошли лес и осмотрели опушку. Выставили часового и установили очередь, кто за кем дежурит.
Я решил дать выспаться всем до утра. Нельзя без сна и отдыха непрерывно вести разведку. Стрелковые роты без нашей предварительной разведки сюда не пойдут. Хотя Бридихин мог вместе с нами сюда послать одну стрелковую роту. Но он чего-то медлил. Северная опушка леса, когда мы выходили на нее, была безмолвна и недвижима. Ни одной старой и свежей воронки от наших снарядов, ни одного упавшего сучка, ни одной надломленной ветки, перебитой осколком. Куда же били наши артиллеристы? Пройдя метров двести по опушке леса в сторону и осмотрев все кругом, мы никаких следов на снегу не нашли, вернулись к дороге и стали устраиваться на отдых.