Сколько я спал, трудно сказать. Когда я открыл глаза, небо уже светлело. Меня никто не будил и за рукав никто не тянул. Сергей тихо посапывал, лежа рядом под одеялом. Я вылез из-под одеяла, прикрыл Сергея и перешагнул через край сугроба.
Огляделся вокруг и вышел из-за ельника на дорогу. Кругом было по-прежнему тихо. Часовой, услышав поскрипывание моих шагов, повернулся в мою сторону и пошел мне навстречу. Мы стояли на дороге. Я хотел спросить его, что там видно и слышно у немцев, но в это время почувствовал спиной, что кто-то движется в нашу сторону по дороге из глубины леса. Обернувшись, я увидел, как от поворота дороги отделились темные фигуры солдат. Они были без маскхалатов и двигались в нашу сторону нестройной толпой. Издалека не разберешь – наши они или немцы. Со сна глаза у меня как в тумане.
Я особенно не беспокоился. Они не видят нас. Мы можем в любой момент отойти в глубину леса и встретить их автоматным огнем. Я поднял руку, для всех это команда – внимание! Ребята по два, по одному стали за стволами и бесшумно взвели затворы автоматов. Но вот фигуры вывалили на дорогу из-за поворота, и я увидел – это наши славяне идут.
За мной прислали связного. Командир полка вызывал меня к себе.
– Тебе нужно было на деревню Уруб идти, а ты просидел целую ночь на опушке!
– Я не сидел!
– Чем ты занимался?
– Лежал и спал в снегу! Я не кобыла, спать стоя не умею! Вы каждую ночь спите, а я уже трое суток не сплю. И разница есть. Вы – в блиндаже, а я – на снегу. Короче! Куда я должен сейчас идти?
– Пойдешь со мной на опушку леса. Там оглядимся, решим и посмотрим.
Проспав на снегу, я не выспался, не чувствовал бодрости и ясности в голове. Я был по-прежнему, так сказать, в полусонном состоянии.
При выходе на задачу и поиск голова у разведчика должна быть ясная. Он должен улавливать вокруг все, даже самые незначительные детали. Когда мы пришли с командиром полка на опушку леса, он вышел вперед и встал за крайнюю толстую ель. Достав бинокль, он долго смотрел куда-то вперед. Открыв планшет и проверив свои наблюдения по карте, он подозвал меня и спросил:
– Где твои разведчики? Нужно послать их по дороге вперед, я сам хочу посмотреть, где немцы сидят. Кто старший во взводе?
– Старший сержант Сенько! – ответил я.
– Пусть возьмет с собой человек восемь-десять и подойдет ко мне.
– У нас всего осталось шесть человек.
– Шесть значит шесть!
Я послал Сергея за ребятами. Они сидели в снегу за ельником. Подошел Сенько.
– Пойдешь с группой ребят по дороге, – сказал командир полка. – Выйдешь в направлении вон той отдельной рощи и поднимешься за бугор. А я буду сам наблюдать за вами.
– Светло! – возразил было Сенько.
– Ничего! Нечего время терять! Отправляйтесь!
Ребята кучкой вышли на дорогу, оторвались от опушки леса и пошли в сторону немцев.
«По дороге в светлое время!» – подумал я.
На дорогах при подходе к деревням в светлое время обычно и гибнут разведчики. Они попадают под прицельный огонь в упор. А где сидят немцы, с двадцати шагов их не видно. На опушку леса вышли комбат и командиры рот, им тоже нужно знать, что будет с разведкой при подходе к отдельной роще. Мы стояли за деревьями, а кто-то из них вылез неосторожно вперед. Потому что тут же послышались далекие глухие раскаты орудийных выстрелов, и к опушке леса чередой понеслись снаряды. Командир полка тут же ушел по дороге в глубину леса, за поворот, пехота подалась немного назад, а мы с Сергеем остались наблюдать за ребятами.
Я попробовал было лечь, но из-за сугроба ничего не было видно. Я поднялся на ноги и встал за толстый ствол высокой ели. Снаряды ложились по опушке леса и вдоль дороги. С каждой минутой обстрел усиливался. Группа Сенько дошла до снежного бугра на дороге, поднялась на него и стала неестественно пятиться. Ни звуков винтовочных выстрелов, ни трескотни пулеметов не было слышно. Полета трассирующих тоже не было видно. Я увидел, как трое взмахнули руками и стали валиться на спину. Ну вот, Бридихин добился своего! Глаза у меня были открыты, я ясно видел происшедшее, но вдруг почувствовал, что оторвался от ели и отключился от внешнего мира. Мысли мои вдруг ушли вовнутрь. Что было дальше, я ясно не помню. Я лишь почувствовал, что меня что-то ударило между ног. Как будто до этого я сидел верхом в седле на кобыле и был внезапно выброшен из седла. Острой боли при этом не было. В памяти произошел какой-то провал. То ли меня наяву снарядом ударило, то ли все это я видел во сне…
Очнулся я в блиндаже, открыл глаза и посмотрел в потолок, пытаясь вспомнить, что же, собственно, произошло.
– Это меня мина или снарядом?
Вечером ко мне в землянку пожаловал майор Денисов.
– Ты что расклеился? Командир полка хотел с тобой поговорить. Капитана Чернова убило. Снаряд разорвался в проходе блиндажа, где он стоял. Мне доложили, что ты сильно контужен. Вот я и зашел к тебе.
– У меня нижняя часть спины болит. Хочу встать и не могу.
– Ладно, лежи! В штаб вернусь, велю лошадь за тобой послать. Отправим тебя в санроту.
Через некоторое время к землянке подъехали сани, заложенные сеном и укрытые брезентом. Сергей и повозочный уложили меня на них. В санроте меня осмотрели, выписали эвакокарту и приготовили на отправку в тыл. В эвакокарте поставили какой-то чужой диагноз. В суматохе и беготне что-то перепутали. Утром я стал понемногу оживать и ходить. Мне показали машину и помогли забраться внутрь. Открытая полуторка тронулась, и мы поехали куда-то в направлении Смоленска. По дороге на Смоленск нас здорово потрясло. Боли в пояснице стали стихать. Я мог вполне стоять на ногах и ходить, не сгибаясь. Нас довезли до какой-то деревни и ссадили. Санитарный грузовик на дороге сломался.
– Кто может, самостоятельно добирайтесь на перекладных, – объявил нам сопровождающий санитар. – Остальные, кто не может ходить, останутся ждать в деревне. Из госпиталя придет за вами машина.
Мы сидели на завалинке покосившейся от времени избы. Со мной рядом пристроился старший лейтенант, тоже слегка контуженный.
– Слушай, капитан! – обратился он ко мне. – Направления у нас на руках. Ты сам откуда?
– Я из Москвы.
– И я из Москвы. Может, мотанем в Москву? За сутки туда доберемся. Не все ли равно, где в госпитале лежать? Пока из госпиталя за нами сюда придет машина, мы будем уже в Смоленске. Может, успеем доехать до Москвы. А в Москве зайдем в эвакопункт, оттуда в любой госпиталь направят. Скажем, что машина сломалась в пути. Самое страшное, если по дороге задержат!
– Ты что это, серьезно?
– На полном серьезе! Ты на фронте давно?
– С сентября сорок первого. А ты?
– Я на фронте уже год, и ни разу не был дома. Знаешь, как домой охота?
– У тебя как ноги? Идти сможешь?
– Ноги у меня двигаются, голова болит. Но у меня есть лекарство от головной боли, хлебнешь пару глотков, и сразу все пройдет!
Старший лейтенант скинул с плеча вещмешок, достал фляжку, открутил крышку и подал ее мне.
– Давай, пошел! Я следом за тобой! В таком деле нельзя одному. Нужна братская компания. А вдвоем нам с тобой – море по колено.
Я взял фляжку, запрокинул голову, сделал выдох и, не дыша, хватил несколько глотков. В фляжке был чистый и неразведенный спирт. Старший лейтенант сунул мне в руку обломок сухаря.
– На, закуси, капитан! И давай покурим перед дорогой.
– В Москву так в Москву! – сказал я, похрустывая сухарем. – Черт с ними со всеми!
В Смоленске мы зашли на вокзал, сунули в окошко военному коменданту наши документы, он наложил на них визу – «В Москву», написал нам записку в кассе получить два билета. В вагоне мы опрокинули фляжку до дна, залезли на верхние багажные полки (за места нам платить было нечем) и под стук колес быстро заснули. Ночью, где-то около Вязьмы, нас разбудили. Кто‐то потянул меня легонько за локоть, я открыл глаза и свесил голову с полки.
– Ваши документы, товарищи офицеры!
Старшего лейтенанта тоже разбудили.
– Вы куда следуете, товарищ капитан?
– В госпиталь! Там в документах сказано!
– Это мы видим, но вам придется сойти с нами на следующей станции!
– А почему нельзя в Москву? Не все ли равно, где нам лечиться?
– Мы разберемся. Если начальство разрешит, завтра поедете дальше.
Нас сняли с поезда. Мы спрыгнули на полотно и пошли за лейтенантом куда-то в сторону. Ночью было темно, но мы и не думали от него бегать. Он был вооружен наганом, а мы свои пистолеты сдали в санроте. В тыл с оружием нашему брату было следовать запрещено. Вскоре мы подошли к темному бараку, нас завели в отдельную пустую комнату. В углу стоял стол и по стене, на косых неструганых ножках, лавка.
– Вам придется здесь подождать! Я пойду доложу о вас начальству! – сказал лейтенант, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
С ним везде были два солдата. Но они, пока мы шли до барака, куда-то исчезли в ночной темноте. Никаких признаков не было, что за дверью с той стороны стоят часовые. Два небольших окна в пустой комнате были не зарешечены. На стене против двери висел портрет нашего главнокомандующего в маршальских погонах. В комнате от пола пахло сыростью.
– Как ты думаешь, это не КПЗ? – сказал я своему спутнику.
– Какое КПЗ? – спросил старший лейтенант.
– КПЗ – это камера предварительного заключения.
– Откуда ты такие названия знаешь? Ты что, служил раньше в милиции или в конвое?
– Нет, я в этих заведениях раньше не был и не служил. Я в полковой разведке был. У меня были ребята-штрафники. Во всяких разных делах и под следствием побывали, в тюрьмах сидели, в лагерях сроки по уголовным делам отбывали. Рассказывали всякое. Выражение «КПЗ» я из их рассказов запомнил. Вот я и думаю, зачем нас задержали.
– Чего мы такого преступного сделали?
– А ты как думаешь? Ты явный дезертир! В Москву махнуть собрался.
– Ты уж совсем, капитан! Сутки еще не прошли. Скажем, в пути задержались. У нас документы на руках.