– Это ты следователю скажешь!
– Не валяй дурака, капитан. Мы с тобой всего несколько часов в самовольной отлучке. Сутки не прошли – значит, не дезертиры.
– У тебя совесть есть? Ты перед Родиной виноват!
– Какая совесть? Ты про совесть у тыловиков спроси. Подумаешь – преступление! В Москву домой ехать собрались. И сразу враги, предатели Родины?
– Враги не враги, а штрафная обеспечена!
Я немного помолчал, а потом добавил:
– Ладно, не горюй! Я просто хотел проверить тебя, не раздумал ли ты ехать в Москву.
– Конечно нет! Что ты!
Через некоторое время в комнату вошел лейтенант. Это было новое лицо. Ночной лейтенант не появился. Этот чистенький такой, аккуратно подстриженный и гладко причесанный.
– Вот и опер пожаловал к нам, – шепнул я напарнику, вставая с лавки.
Лейтенант внимательно посмотрел на меня, сел на табурет и перевел взгляд на старшего лейтенанта.
– У вас что-нибудь есть, кроме госпитальных предписаний?
– Удостоверение личности с печатью, написанное на листке бумажки от руки, партбилет и продаттестат.
– У меня? Я комсомолец. Вот моя книжица.
– Не книжица, а комсомольский билет! – поправил лейтенант, рассматривая поданные ему документы.
– Проверка людей, сами понимаете, в военное время необходима. По дорогам и поездам всякий народ шатается. Проверим ваши документы, установим личности и в госпиталь направим. А пока придется здесь подождать.
– Нам продукты получить нужно. Сутки на исходе, а мы ничего не ели, – пожаловался старший лейтенант.
– Аттестат у вас есть?
– Конечно есть! Что мы – дезертиры?
Дежурный лейтенант забрал документы и аттестаты и вышел. Вскоре он вернулся, вернул нам все и сказал:
– Поездом вы дальше не поедете. Мы звонили в госпиталь, он рядом здесь, в трех километрах, вас там примут. Поведет вас туда наш солдат. Ваши направления он сдаст в приемную часть. Желаю выздоровления и хорошего лечения.
Молчаливый пожилой солдат посмотрел на нас исподлобья и нахмурил брови. Всю дорогу мы шли за ним, изредка перебрасывались между собой негромкими фразами.
– Вот и пришли! – сказал солдат, показывая на деревню. – Офицеры, а ведете себя, как мальчишки. Незаконно в поезд сели, людям задали лишнюю работу! Никакого порядка нет. Куда захотели, туда и поехали.
– Это ты прав, нас немного в сторону занесло. Побаловаться захотели. Это от бессонных ночей многие недели подряд. Навоюешься вдосыть, выдохнешься, как загнанная кляча, шарахнет как следует, вот и соображаешь, как быть.
– А куда же вы ехали?
– В Москву перед госпитализацией дня на два решили махнуть.
Старший лейтенант дернул меня за рукав, чтобы я не рассказывал о наших планах солдату.
А у меня идея (я же разведчик) – узнать, что скажет солдат о патрулировании поездов и машин.
– Ты вот, солдат, толкуешь про мальчишество. А я с сорок первого на передке. Дали бы отпуск, сел бы я в купейный вагон и без всякого баловства лежал бы на нижней полочке. А что, у вас здесь везде усиленная проверка?
– Да на Москву лучше поездом не суйся. Наши с командировками машинами едут. Ну, вот и дошли! Сейчас сдам ваши документы в приемный покой, и можно обратно идти!
– Давай документы. Мы сами дойдем. Ты сам же сказал, что по железной дороге все равно не прорвешься.
– Ладно! Нате! Идите сами!
– Ну и дела! – сказал я старшему лейтенанту, когда мы немного отошли. – У простого солдата прощения приходится просить. Проще в разведку сходить, чем вот так в своей совести ковыряться и перед первым встречным распинаться.
Но сделано было главное – мы узнали пути на Москву. В приемной нас встретила медсестра. Она посмотрела на нас, взяла со стола перьевую ручку, громко ткнула пером в стоящую перед ней чернильницу и басовито-прокуренным голосом проговорила:
– Фамилии говорите!
Потом она стала писать звания и прочие данные.
– Ходячие?
– Как видите, без костылей!
– Возьмите в предбаннике по кусочку мыла, подберите себе мочалки, вот вам полотенца и чистое белье. Баня напротив. Идите туда и мойтесь. После бани зайдете в столовую, скажете, что на вас двоих оставлен расход.
В госпитале я пробыл недолго. Меня вызывали к врачу раза два. И через неделю я получил документы, что здоров. Жалоб у меня особых не было. И валяться на койке в госпитале, как другие, я не хотел. Получив документы, я вышел на большак и стал ждать попутной машины. Я хотел вернуться в свою дивизию, но попасть при случае в другой полк. Машины в сторону Смоленска долго не было. По большаку проходили иногда отдельные солдаты и офицеры.
– Вы не на Смоленск ждете попутную? – спросил меня проходящий мимо пожилой солдат.
– На Смоленск! А что?
– На Смоленск машины не ходят. Мост разбомбило. Нужно идти далеко в обход. Машины будут ходить, когда наведут переправу.
Видно, судьбе было угодно повернуть меня в другую сторону. Откуда-то со стороны проселочной дороги на большак выползла грузовая машина. Я стоял на дороге долго и сильно простыл, стоял, переступая и постукивая нога об ногу. Шофер заметил меня и тут же притормозил. Открыв дверцу машины, он обратился ко мне:
– Капитан, прыгай ко мне в кузов, за пару часов до Москвы довезу. Здесь теперь транспорта не дождешься.
Он как будто читал мои мысли. Хотя в душе у меня были сомнения. Я хотел вернуться из госпиталя в часть. Я на секунду задумался, правильно ли я делаю. Но тут же махнул рукой и направился к кузову. В два прыжка я нагнал машину, подтянулся на руках, перекинул ногу через задний борт. Теперь было все решено.
В кузове, покрытом брезентом, было тепло. Я пробрался ближе к кабине, лег на что-то мягкое и тут же заснул.
Как провел я время в Москве, с военной точки зрения, значения не имело. Я пробыл в Москве вместе с дорогой туда и обратно ровно семь дней. Поездом обратно я доехал с билетом в плацкартном вагоне до Смоленска.
Из Смоленска я пошел пешком. От вокзала повернул в сторону Павловской горки и зашагал по зимнему большаку куда-то в сторону Духовщины. В предписании из госпиталя было сказано, что я должен явиться в запасной полк 3-го Белорусского фронта. Машин попутных не было. Всю дорогу, двенадцать километров, пришлось идти пешком. Разыскав деревню, где стоял офицерский резерв, я сдал свои документы, и меня направили в избу. Там размещались прибывшие из госпиталей младшие офицеры.
В избе сидели лейтенанты, старшие лейтенанты и один капитан. Всего было человек десять. Пополнение из госпиталей шло совсем не жирное. Офицеры меня встретили хорошо. Разведчиков среди них не было, и они смотрели на меня с любопытством, когда узнали, что я из полковой разведки.
Прошло несколько дней, и вот однажды утром за мной прислали связного. Меня вызвали в штаб запасного полка.
В большой комнате за длинным столом сидели полковник, подполковник и два майора. На вопрос, где я был, я без заминки и секунды промедления ответил:
– В Москве!
– Где ты там жил?
– Дома!
– Сколько суток?
– С дорогой туда и сюда ровно семь!
– Ладно, иди! Будет решение – вызовем.
Когда я услышал слово «решение», сердце на секунду сжалось и остановилось. Я почувствовал, что внутри что-то давит. Но я тут же сделал глубокий вдох, повернулся и вышел. Они смотрели мне в спину и выжидающе молчали. Я вернулся в избу.
– Ну как? – спросили меня ребята.
– Как-как? Трибунал! Что вы, не понимаете? За самоволку в военное время положен расстрел.
– Ну да!
– Вот тебе и ну да!
– А ты как же?
– А что я, собственно, должен делать? Орать «караул»? «Простите! Я больше не буду»?
На следующий день меня снова вызвали в штаб и молча вручили опечатанный сургучом пакет. По углам и в середине красовались застывшие на сургуче печатки.
Я расписался в журнале за получение пакета. Мне сказали, как добраться до штаба 39-й армии.
– А какое решение?
– Сдашь пакет, там твое дело и решат.
Я вышел на улицу, дыхнул морозного воздуха и почему-то подумал: «Хорошо, что сразу не решили. А могли и сразу расстрелять. Показательный суд и перед строем расстрел. Теперь легче, теперь двое суток отсрочки, теперь, пока до штаба армии доберусь, двое суток буду на этом свете, времени хватит перед смертью обо всем подумать».
Но в штабе к начальству меня вообще не вызывали. Написали, что я следую в распоряжение командира 5-го гвардейского корпуса генерала Безуглого. Видно, посчитали, что со мной им некогда заниматься. Дело, мол, плевое. Пусть в корпусе решат. Если так до командира полка дойду, вот где мне устроят головомойку, вот когда Бридихин потешится надо мной от души. Обратный путь пехом до большака был легче и веселее. Ветер и снег хлестали в спину, подгоняя меня, только ноги переставляй. По большаку я прошел километров пять, пока меня не догнала попутная машина. Шофер притормозил, я легко прыгнул на подножку и забрался к нему в кабину.
– Тормозить совсем нельзя! – пояснил он. – Забуксуешь и занесет! Машина перегружена до предела.
– Все понятно! Спасибо, что притормозил!
Я пешком добрался до оврага, где находился командный пункт 5-го гвардейского корпуса. Подземный деревянный бункер штаба был упрятан под крутым скатом оврага. Наружу из-под снега смотрели одно окно и дощатая входная дверь. Чуть дальше по оврагу под навесом стояла кухня и зарытый в землю сруб на несколько лошадей.
Часовой, стоящий у входа в бункер, на ту половину оврага меня не пустил. Я остался стоять напротив. Потом какой-то подполковник мне сказал:
– Вам, капитан, придется несколько дней подождать! Генерал-лейтенант Безуглый сейчас в отъезде. Вернется не раньше конца недели. В штабном блиндаже места для вас свободного нет. Вы и сами понимаете, посторонним лицам у нас на КП нельзя находиться. Помещение для посетителей у нас не предусмотрено. Кругом, видите, снег и голые склоны оврага.
– А вот здесь мне можно? Здесь, кажется, пусто? – показал я на занесенный снегом, перекрытый бревнами стрелковый окоп.