И последнее, на чем нужно остановиться, о чем следует подробно рассказать. Но об этом, откровенно, не хочется вспоминать. Это был последний, кошмарный и неудачный выход за передовую. Он нам стоил огромного напряжения сил и немалой крови. Мы потеряли последнюю группу ребят из взвода пешей разведки.
Я обещал генералу, что возьму языка, и мне нужно было самому идти с этой группой. После неудачного выхода Ложкина во взводе осталось очень мало солдат. Пять человек и сержант, которые готовили последний объект, и трое солдат, оставшихся в живых. Вот, собственно, и весь боевой состав, если не считать старшины, меня и моего ординарца Егора.
Эта последняя группа готовила и изучала отдельный окоп. Он находился справа от железнодорожной насыпи в районе станции Заболотинка. Мы много раз выходили под проволоку и ночи напролет лежали у немецких окопов. По нашим наблюдениям, в окопе находились двое немцев. Один был с пулеметом, а другой освещал передний край ракетами. Все как будто обычно, никаких отклонений от нормы.
Каждый раз, когда мы отправляемся брать языка, мы мысленно спрашиваем себя и пытаемся представить, что делают немцы. Нам нужно незаметно подойти к ним поближе. В этом заключается любая операция по взятию языка. Главное – незаметно заскочить в окоп, а остальное не представляет особой трудности. Когда разведчик добрался до окопа и прыгнул на плечи обезумевшего от страха немца, его только ткнул стволом автомата в бок, и он тут же поднимет лапы кверху. А чтобы не заорал с перепуга, напарник хватает его моментально за горло. Немец пикнуть не успеет, а его уже волокут бегом по земле.
Нам сейчас приходилось лезть напролом. На любом участке обороны противника можно подготовить проходы, но на это надо иметь достаточно времени. И еще одно обстоятельство заставляло нас идти на этот окоп. На участке полка неудачная работа разведгрупп встревожила немцев. Остался нетронутым только этот окоп. Командиры полков требовали, чтобы мы не совались на чужие участки. Они усматривали в этом нарушение границ.
Сидя в землянке и рассматривая карту, мы изучали расположение немецких траншей.
Захват языка во многом зависит от случая и момента. Тут, как игра в очко, кому повезет. Немецкий окопчик мы берегли про запас и не трогали. Боялись их насторожить и спугнуть раньше времени. Руководить захват‐группой будет сержант. С ним на немцев пойдут две пары: он с солдатом и я с Егором. Сержант и солдат навалятся на пулеметчика, а мы с Егором будем брать ракетчика. Мне нужно идти самому. Я слово дал. Мы могли подготовить проходы, уйти к немцам в тыл и там взять языка. Но меня одернули в штабе дивизии, нечего, мол, соваться с группой в пять человек. В плен могут взять. У меня не было времени. Я был связан словом. Обращаться к Безуглому и просить отсрочки я не хотел.
В штабе дивизии меня торопили. Командир корпуса требует языка.
По намеченному плану мы должны были подойти к окопу с двух сторон. Группа прикрытия возьмет на себя огонь пулемета. А мы в две пары должны пойти на окоп. Если одна из пар попадет под огонь, другая, используя момент, ворвется в окоп. Нас у проволоки должны были прикрывать трое солдат. Они вчера вернулись из-под огня после очередного провала. Им был положен законный отдых, но нас около проволоки некому было прикрыть.
Мы пошли во весь рост. Мимо, сверкая холодными огоньками над землей, пролетали трассирующие пули. На мгновение все замерли. Мы шли медленно, не делая резких движений. На нас – новые маскхалаты, они все в извилинах и в темных пятнах. Мы двигались парами: сержант и солдат – впереди, за ними – мы с Егором. Остальные следовали сзади, придерживаясь заданного темпа шага.
При приближении к противнику лишних и резких движений делать нельзя. Передний явно замедлил шаг. Это для всех означало, что до немцев идти недалеко, всем быть внимательными. Теперь внимание всех ребят было сосредоточено на немецких позициях.
До окопа оставалось метров тридцать, не больше. Впереди – небольшой ручей. Вижу, сержант переступает его легко. Перешагивает канаву и медленно уходит в темноту. Я остановился перед ручьем, ординарец Егор остановился рядом.
И не успел я оглянуться назад, а лишь только повел головой, как почувствовал какое-то новое состояние и легкость… Как будто у меня выросли крылья за спиной… Внутри глубоко в глазах вспыхнуло и засияло огненное, как солнце, яркое пламя! Мне стало необыкновенно легко, совершенно не больно, я как будто парил свободно в воздухе. Взрыва, удара и боли я не почувствовал. Я понял, что взорвался на мощной мине, но мысли мои перекинулись к далекому прошлому. Быстрые, ясные, давно знакомые картинки детства замелькали у меня в голове ясно и четко. Грома взрыва я не слышал…
Черная непроницаемая тьма навалилась на мое сознание откуда-то сверху.
Противотанковая мина с боковым взрывателем и натянутой проволокой – редкий сюрприз. За всю войну это для меня была вторая мина. Если не считать третьей, на которой взорвался Малечкин.
Мой новый ординарец ходил по земле и цеплял ногами. Он был неловок, но он был здоровяк. Он был мужиком, не любил и не понимал пустые слова, солдатский юмор, подначки и разные шуточки. Он был молчалив, говорил немногословно и всегда по делу. Я запомнил его лицо, хотя мы были в разведке с ним вместе всего неделю. Так вот он, чиркнув по воде сапогом, задел натянутую проволоку и потащил ее за собой. Мина взорвалась, оторвала Егору обе ноги выше колен, выбросила тело и ударила в меня. Я получил несколько десятков мелких осколков и был далеко отброшен от места взрыва. Сержанту, что шел далеко, вырвало ребро. А те из ребят, которые шли сзади, получили ранения в ноги и руки.
Ранены были не все. Трое, которые ходили с Ложкиным, остались живы. Все, кто мог идти и ползти после взрыва, покинули низину и отправились в тыл. Лежать на земле у ручья без сознания остались трое. Нас разбросало волной в разные стороны, и мы не могли, лежа в крови, видеть друг друга, если бы даже и пришли в сознание.
Я очнулся как-то сразу и вдруг. Сколько времени я пролежал без сознания, трудно сказать. Темное небо стояло неподвижно перед глазами. Вдоль всей линии горизонта видны были прочерки трассирующих. Где находятся немцы? Где наши? Кто в какой стороне? Я потерял ориентировку и счет времени. Пощупал рукой под рубашкой – пистолет на месте. Когда я шел в разведку, пистолет клал за пазуху. От всех случайностей, буду ли я ползти или лежать в грязи, пистолет на животе тепленький, он закрыт от воды и грязи. Пистолет не только закрывает часть живота от пуль, он под рубахой и всегда готов к бою. Солдаты тоже, выходя из окопов вперед, затыкали лопату себе под ремень, прикрывая живот. Небольшое ранение в живот – и тут же гангрена. Ранение в живот – самая мучительная и тяжелая солдатская смерть.
Я лежал на спине и хотел повернуться на бок. Пытался согнуть правую ногу, чтобы перевесить тело, – в коленном суставе страшная острая боль. В голове затуманилось. Я снова распластался спиной на земле. Через некоторое время слышу – кто-то идет по застывшей земле. Шаги, даже осторожные, лежа воспринимаются с приличного расстояния. Их слышно так же отчетливо, как стук колес идущего по рельсам поезда. Повернул голову направо, увидел на фоне темного пространства две неясные фигуры.
«Вот положение, – подумал я. – Я вижу их, слышу, но позвать не могу. Они стоят ко мне боком и смотрят куда-то в сторону». Я вынул из-за пазухи пистолет, тихо снял предохранительную собачку и взял одного из них на прицел. Если это немцы, я в одного из них в упор стрельну, а другой тут же сбежит. Они не знают, возможно, здесь лежит целая группа в засаде. Я держал пистолет на вытянутой руке. Обе фигуры медленно повернулись и ушли в сторону. Возможно, это были немцы. Подошли, пошептались, а я из последних сил хотел их позвать.
Прошло несколько минут, и я снова потерял сознание. Как очнулся, как открыл глаза, трудно сказать, да и это не самое важное. Слышу опять какие-то шаги по земле, шаги осторожные. Повернул голову вправо, увидел две серые фигуры. Они, пригнувшись, двигались на меня.
– Вась, а Вась! – услышал я тихий голос. – Наши должны где-то здесь лежать!
Я готов был нажать на спусковую скобу, собрал для этого последние силы. И когда я услышал отчетливо «Вась», силой заставил себя выйти из оцепенения.
Я почувствовал, что теряю силы, опустил руку и распластался на земле. Теперь я не мог терпеть больше боли и застонал. Услышав мой стон, они метнулись ко мне и тут же присели. Двое наших ребят наклонились ко мне.
– Это капитан! – сказал один из них, распахнув на мне рубашку маскхалата.
– Точно он! Вон в руке пистолет!
– Давай, сними палатку, протаскивай под него.
Оба одновременно опустились на колени. Говорили они шепотом. Я слышал их отлично, хотя в ушах и голове у меня звенело. Я терпел и молчал, когда они заводили под меня палатку, когда поднимали напряженно с земли. Я мог не выдержать боли и простонать, но я терпел все муки, пока они не донесли меня до нашей передовой.
Через некоторое время меня донесли до землянки, где располагались разведчики. Положили на узкие нары. Нары были обрублены из земли, покрытые хвоей. На нарах могли уместиться два человека, один в ногах у другого.
Видя, что я весь в крови, с меня срезали сапоги, распороли пропитанные кровью брюки и стащили гимнастерку. Нательное белье пришлось разрезать ножом и отнимать лоскутами от липкого тела. Повсюду виднелись кровавые раны и свежие потеки крови. Гимнастерка в области живота была иссечена мелкими осколками. Когда ее оттопырили и стянули через голову, на брюшине я увидел кровавую с черной каемкой дыру. В середине дыры сочилась свежая кровь, а по краям, как траурная рамка, прилипла земля. «Ну все! – мелькнуло в голове. – Заражение крови обеспечено!»
Проникающее ранение в живот. На грудь, лицо, руки и ноги я даже не посмотрел перед тем, как их замотали бинтами. Проникающее ранение в живот осколка с землей