— Стоит нашему азиату быть умницей, как европейцам он тотчас кажется подлецом, — засмеялся Мурусима. — Рассказывайте подробнее.
— Да все чепуха какая-то. Никто ничего не знает, но все, кому не лень, руководят.
— Обычная история, когда имеешь дело с русскими, — заметил Мурусима, кладя перед собой чистый лист бумаги. — Рассказывайте по порядку. Были у Якуямы?
— Был, — ответил Шарапов. — И, чтобы вы не говорили мне больше о подлецах и умницах, скажу вам, что этот ваш Якуяма, на мой взгляд, и умница тройная и совсем не подлец.
Мурусима серьезно кивнул головой в знак согласия, так как совершенно был убежден в обратном и Якуяму давно считал законченным подлецом.
Шарапов стал рассказывать о собрании особой группы резидентов, созванном по инициативе сверху. Оно должно было наметить линию работы с русскими белыми.
Собрались в Харбине, в ресторане «Фантазия», на Китайской улице. От японцев был капитан разведки Якуяма. Были барон Торнау, Шарапов и Вревский от «Братства русской правды», казачий офицер Самойличенко и некто Шпильман от кооперации.
— Он будто бы из тех садовников Шпильманов, которых привезла с собой Анна Иоанновна из Голштинии. Врет, по-моему, — сказал Шарапов. — Никогда я о таких царских садовниках не слыхал. Жулик по запаху.
Он стал рассказывать о собрании, выбирая наиболее важное и подсмеиваясь над тем, о чем он умалчивал.
— Ну, в общем, мне ясно, что произошло, — перебил его вскоре Мурусима. — Охарактеризуйте мне этого Шельмана, или, как его, Шпильмана, который там был. Кто он?
— Чёрт его знает, — ответил Шарапов. — Говорит, что из царских садовников… Года до двадцать шестого жил в Сибири, у красных. Напился здорово. Бросьте, говорит, эти крендели-бандели. Хотите с большевиками воевать, а у самих душа от страха в носок завернута. Клади говорит, душу на стол, показывай морских чертей.
— Мгм… странное поведение. Не провокатор? — с интересом спросил Мурусима.
— Не думаю.
— Ну, ну, дальше! Это было, я теперь вижу, интересное собрание. Этот Шпильман в особенности…
— Дался вам Шпильман! Мы собрались о другом потолковать, — недовольно заметил Шарапов. — А капитан Якуяма тоже, как на грех, этим Шпильманом занялся не ко времени.
— Кооператор Шпильман интереснее всех вас, — весело сказал Мурусима. — Многие из вас, милейший друг мой, уже пережили свое время. Борьба вошла в новое русло, приняла новые формы, выдвинула новых людей.
— Например…
— Кулаков, невозвращенцев, лишенцев. Они знают Советы, вы — нет. У них есть глаза и слух, вы слепы и глухи. У них есть голос, они знают слова, родившиеся после вас. Что можно сделать с вами, друг мой? Сегодняшняя Россия для вас — неизвестность. А тарифная сетка союза Нарпит вам знакома? А как надо писать прокламацию, вы знаете? Нет, вы не знаете этого, не умеете.
— Я прямо боюсь спросить, чем же, собственно, мы все вам полезны?
— Я думаю так, что мы помогаем вам мстить, — сказал Мурусима, заботливо сморщив лоб. — Не говоря о хороших заработках.
Шарапов встал, прошелся по комнате.
— Слушайте, Мурусима, — сказал он, почти закрыв глаза, — скажите мне, зачем мы вам нужны, если мы все бесполезны?
— Игра! — сказал Мурусима, беря его за руку и тряся ее. — Игра! Вы все проиграли. Тот, кто все проиграл, играет до смерти. Вот что нас связывает. Идите спать. Я напишу письмо.
Письмо его было коротко:
«Позволяю себе сигнализировать, что ваше собеседование с русскими не достигло цели. Мне кажется, что вы недостаточно ясно представляете себе существующую здесь обстановку и ускоряете течение событий средствами, которые не кажутся мне своевременными. Во втором письме, пересланном с китайцем, я вам изложил весьма подробно план моих ближайших задач. Они обширны и проникнуты последовательностью. Их выполнение диктует нам методы величайшей осторожности даже в тех немногих областях, которые мы с вами назвали ударными и где допустима настойчивость.
Мне кажется, несмотря на то, что мы не так давно обменялись с вами мнениями, настала пора следующей встречи, так как я предвижу опасное расхождение между нашими тактическими приемами. Прошу вас довести о моем мнении до сведения известного вам лица, пока же кратко отвечаю на ваши срочные вопросы: 1. Нет, не строится. 2. Запланировано, но к работам еще не приступлено. 3. Не слышно. 4. Не приступлено. 5. Около десяти поездов за это время. 6. За последнюю неделю слухи о городе в тайге, пока не проверенные. 7. Полухрустов — начальник строительства. 8. Проверяю. 9. Работы еще не начаты, хотя о них говорят. 10. Инженер Зверичев, Леонид Сергеевич, человек с раздвоенным носом и подбородком. Лет сорока. Считается прекрасным специалистом. Энергичен. Инициативен. В партии лет пятнадцать. На хорошем счету. Либо холост, либо супруга в России. 11. Проследовало семь партий. Разрабатываю. 12. Урожай средний. 13 и 14. Следующей оказией».
Шарапов сказал:
— Должен я вас предупредить — за мной кто-то следит.
Обстреляли на рубеже.
— Хотите прибавки? — спросил Мурусима, запечатывая письмо. — Ей-богу, вы в качестве офицера столько не зарабатывали, как сейчас.
— Тогда за мной не охотились.
— Зато вы теперь политический деятель.
— Это мне льстит, но вам и Якуяме стоит дороже.
Якуяма был офицер генерального штаба, человек иной эпохи, чем Мурусима. Сторонник старой прусской разведывательной школы, Мурусима сорок три года вел бескровные войны на Тихом океане. Войну с Россией он пережил во Владивостоке. Он любил произносить вслух слова покойного Накамуры:
Я был два раза убит китайцами,
трижды сожжен дикарями Формозы,
четырежды расстрелян большевиками, —
и все же родил сына в Сиаме,
родил сына в Кантоне,
родил двух дочерей в Сибири.
Я — Накамура, человек многих судеб.
С Накамурой Мурусима кончил Берлинскую академию.
«Каждый, сегодня продавший на грош, завтра может продать на рубль», — говорили в их время. Разведка есть психология, наука об узнавании людей; разведка есть внимательность и осторожность, искусство.
Мурусима в свое время поставил десять тысяч телефонов на острове Формоза. Была проявлена немалая предприимчивость. Телефоны ставили в отоплении, в раковинах клозетов. На Филиппинах Мурусима— шеф конторы по ремонту и отделке квартир, в Корее — переселенческий агент. Наука об узнавании людей — только первый раздел разведки. Разведчик, узнав человека, учится выведывать, что он знает. Это второй раздел.
Третий — уменье внушить ему свои мысли и добиться, чтоб он их усвоил и повторил. Четвертый — оставаться неуловимым.
В Корее Мурусима распространял альбомы Северного Китая и читал по радио лекции о свободных землях.
В 1920 году он был во Владивостоке торговцем шелка. Красные обложили город со всех сторон, и на Миллионке, в узких уличках этого гигантского дома-квартала, в самых глухих коридорах его — на «китайском небе» — уже стряпались документы на все случаи жизни.
Когда красные приблизились к городу, Мурусима постучался во все знакомые двери.
— Я разорен, — сказал он, горько улыбаясь. — Наше командование — о, грубияны, о, нахалы из нахалов! — не эвакуирует моих складов. Я оставлен большевикам, мои милые знакомые.
Его жалели. В награду за сочувствие он дарил шелк.
— Не оставлять же большевикам, — говорил он резонно, — берите и не забывайте несчастного Мурусиму. Быть может, мы скоро встретимся. Берите, носите, если только вам позволят носить красивые платья.
Он роздал вагона три шелка, не забыв записать, кто и сколько его получил.
После большевиков он сгинул. Месяца через два его встретили на Семеновском базаре продающим японские зубные щетки.
На Семеновском базаре Мурусима продавал зубные щетки.
Вид его был ужасен. Кто-то тайком накормил его на кухне и подарил пару белья.
— Отчего бы вам не уехать домой, Мурусима?
— Мне? Вы смеетесь! Я — вор. Я не продал шелка и не вернул его стоимости банку. Родина меня предала.
Он стал доставать старым знакомым дешевую контрабанду: чулки, сигареты, бритвы.
Почти нищий, он сохранил широкие жесты богатого человека. Никто не смел, из боязни обидеть, отказаться от его трогательных подарков.
— Это за то, что вы когда-то у меня покупали, — говорил он— В несчастья я вспоминаю всех, осуществлявших мое благополучие.
Многие из знакомых работали у большевиков, и дружба со старым японцем была рискованна. Но он бывал так трогателен, когда входил, запыхавшись, и, быстро вертя своей черной, седеющей и от седины будто пыльной головой, рассказывал, что дела его пошли в гору и он будет торговать рыбой, — что язык не поворачивался сказать ему грубость. Как-никак, а многие прожили с Мурусимой десятки лет, дружили, вместе ходили в театр, вместе выписывали журналы и вместе жили летом на даче где-нибудь возле Океанской.
И старик дарил дешевый халатик из пестрого японского ситца или старую ширму, расписанную багровыми птицами.
И вдруг пропал, сгинул, потерялся бесследно. Говорили, что кто-то повстречал его на Посьете укладчиком рыбы на промысле. Другие видели Мурусиму рулевым на шаланде. Третьи… Но тут он явился столь же неожиданно, как и пропал. Он важно сошел с парохода-экспресса, прибывшего из Иокогамы, и проследовал в гостиницу «Золотой рог».
Старые знакомые дрогнули, и было отчего. Скоро припомнил им Мурусима и шелк и ширмы…
Прощаясь, Мурусима сказал Шарапову:
— В случае, если я замечу что-нибудь опасное, я уйду на северо-восток, скажем, к бухте Терней. Там начальствует некто Зарецкий — добряк, широкая душа, милейший человек. Там тогда и ищите.
— Тяжеленько будет найти. Ишь куда лезете! Стоит ли? Добрых тысяча километров от границы. Север, морозы, — ответил Шарапов.
В сентябре, проводив Ольгу на север, Шлегель из бухты Терней пробрался тайгой на Нижний Амур. Вид начатого города был необычайно хаотичен. Склады горючего стояли рядом с жилищами, а больница ютилась вдалеке; на каждом