— Восемнадцать. Не знаю. Семь или восемь. Не видел. Я из другой деревни. Четыре. Я не видел. Четыре.
— Что четыре?
— Я из другой деревни…
Человек не успевал сообразить, чего от него хотят, как нож вахтера касался его левого уха.
Раздавался крик, голова на минуту замирала, пригвожденная болью к ножу, но тут человека подбрасывали ударами палок и выставляли за дверь. Волокли следующего. Вахтер бросал ухо в чувал.
Древний старик, в старческой неловкости своей похожий на искусственного человека — так был он неповоротлив, несообразителен и податлив движениям вахтера, — тихо кричал, не слушая никаких вопросов:
— Их триста, ваша дорогая милость… У них семь пулеметов. Все не из наших мест, дорогая милость… Не надо резать мне ухо. Они Хунцзюнь, Красная армия, будь они прокляты!
— Кто главарь? — спросил капитан.
— Не из наших мест, не из наших мест…
— Имя?
— Мое недостойное имя…
— Скотина! Не твое, а его?
— Ваша милость, не знаю.
От дверей, вымазанных липкими отпечатками окровавленных рук, отделилась фигура молодого китайца. Он поднял руку, как бы ораторствуя.
— Чтобы узнать все, что вам нужно, не стоит резать полсотни ушей, — сказал он. — Прошу меня выслушать. Имя начальника красных Ю Шань.
— Откуда вы знаете? — спросил Якуяма.
— Я знаю и ваше имя, господин офицер, — сказал он, пожав плечами.
— И мое? О! Кто сказал?
— Жизнь, господин Якуяма.
— Отметить, — приказал капитан. — Спрячь глаза! — крикнул он. — Они выдают тебя. Выколи их! Вырви язык! Все выдает тебя. Отметить…
Вахтер подскочил к молодому китайцу, занося нож, кровь с которого текла ему за рукав.
— Сделай осторожно, — крикнул вахтеру китаец, — не порть щеки. Вот так.
Он сам бросил в мешок отрезанное ухо, даже не взглянув на него.
— Могу предложить второе, — сказал он, бледнея.
Командир полка встал и, глядя в другую сторону, замахал на него руками:
— Вон, вон!
Китаец выхватил нож из рук вахтера, чиркнул им свое правое ухо и, отбежав к двери, бросил в лицо Якуямы пухлый от крови комок.
— На! Ha днях я получу с тебя.
Пинком ноги в низ живота он отбросил подбежавшего вахтера, раскрыл дверь и пропал в толпе.
Древний старик лежал между тем ничком на полу в харчевне. Лицо его, перемазанное быстро подсыхающей кровью, покрылось струпьями. Он шептал, взглядывая с земли на командиров:
— Дорогая милость, я имею кое-что сказать…
— Ты знаешь этого? — спросил Якуяма, стирая кровь с мундира.
— Да, ваша милость: это недостойный мой сын.
— Ага! Доставить старика в штаб. Пойдемте, — сказал он командиру. — Здесь окончат без нас.
Командир пожал плечами и выразил лицом невозможность встать. Ему было дурно.
— Глупости! — сказал Якуяма. — В рапорте о вчерашнем деле вашей сентиментальности нет места. Я бы на вашем почтенном месте немедленно встал…
Они вышли из фанзы.
— Где вчерашний старик? — спросил теперь капитан, присев к столу.
Старика приволокли тотчас же.
— Стой, говори медленнее. Еще более медленно…
Речь старика шла о том, что в отряде, назвавшем себя Хунцзюнь, то есть Красная армия, все были пришельцами, кроме трех человек. Вот о трех знакомых старик и хотел рассказать.
Один из них — всеми уважаемый Миу Дан-цзыр, — пусть господин запомнит имя. Это святой человек, которого водят под руки, такой он старый и всеми уважаемый. Два других — его сыновья.
— Это святой человек Миу Дан-цзыр, знаменитый хунхуз, самый старый хунхуз на свете.
Якуяма вынул из походной сумки справочник господина Мурусимы: «Деятели хунхузского движения с 1898 по 1932 год».
Найдя имя Миу Дан-цзыра, он углубился в чтение, почти не слушая старика.
— Что делает хунхузский праведник в банде? — спросил он потом.
— Кто его знает, что делает! Один сын его — офицер, другой — чиновник в Бейпине. Такой человек все может делать, ваша милость. Я думаю, он хочет подписать договор на поставку оружия.
— Слушай хорошо. Ты проведешь к старому хунхузскому человеку моего офицера. Будем просить Миу Дан-цзыра к нам в гости. Вернешься — вот смотри, — он вынул бумажку в три доллара, — это тебе.
Двое хунхузов, коренастых кривоногих ребят в меховых ушанках, приехали в конце дня вместе с ожидаемым стариком. Лицо его было закрыто большими железными очками. Он был сух, морщинист и казался умирающим.
— Питаю редкую надежду, что вы представляете, кто этот старец? — сказал капитан Якуяма командиру полка. — Взгляните в справочник. Он бандитствует с тысяча восемьсот девяносто восьмого года, по европейскому летосчислению. Облагал данью девять уездов в течение двадцати лет, дважды грабил Мукден и упомянут в двадцати двух английских, четырех французских и трех русских трудах о Манчжурии. Меня почти не интересует, что он владеет акциями одного из мукденских банков.
— Вы подумали о вашем поручике Одзу, оставленном в штабе банды заложником?
— Жизнь его подлежит славному завершению во имя родины и микадо. Я завидую поручику Одзу. Прикажите поднять полк. Операцию можно считать законченной.
Приехавший хунхуз чинно расположился на циновках, медленно достал из рукава халата бумагу и спокойно ждал, пока Якуяма закончит свой тихий разговор с командиром. Потом он произнес тонким голосом:
— Почтенный, всеми уважаемый покровитель наш и отец Миу Дан-цзыр благодарит вас за гостеприимство и подарок…
— Что он бормочет? — спросил Якуяма командира полка. — Я никак не привыкну к местному говору.
— …Я имею в виду поручика Одзу, — продолжал хунхуз.
— Это не Миу Дан-цзыр. — Командир полка вежливо улыбнулся японскому советнику. — Он сам не будет у нас? — быстро спросил командир у хунхуза.
— Он посетил вас, господин офицер. Возрасту его простительна усталость. Тем более, что деловые вопросы требуют очень долгого обсуждения. Я позволю своему слабому разуму изложить условия моего покровителя.
Командир полка, вздрогнув, поглядел на советника. Тот молчал.
— Господин поручик Одзу оценен нами в пятнадцать пулеметов и сто тысяч патронов к ним. Молодость послужила ему на пользу: за капитана Амори мы взяли, как вы помните, тысячу винтовок и пятьдесят тысяч долларов, но капитан был штабным офицером. Господина Одзу мы ценим дешевле, хоть он и сын вашего генерала. После выкупа Одзу мы уведем своих людей и оставим вам красных, как будет условлено. Другие вопросы, требующие нашего обсуждения…
— Какие вопросы? — машинально спросил Якуяма.
— Вопросы чувства, господин офицер. Человек, подаривший вам правое ухо, сын уважаемого Миу Дан-цзыра. Ваш поступок относительно левого его уха требует дружеского рассмотрения. Я, недостойный писец харбинского банка, жду вашего всемилостивейшего ответа, — закончил старик, снимая и складывая очки.
За стеной полковой адъютант с казначеем составляли проект донесения.
«Мы были взяты в кольцо, но пробились», — писал адъютант.
Казначей водил пальцем по грязному длинному циркуляру.
— Сказано, что «если часть, будучи окружена хунхузами, пробилась и уничтожила шайку, то выдается награда от двухсот до пятисот долларов», — читал он.
— Мы пробились, рассеяв противника, — говорил адъютант. — Посмотри, сколько за это.
— За это нет ничего… Пробились и уничтожили — в этом случае от двухсот…
— Но перед нами красные… Красные — не хунхузы…
— Нет, тут про это ничего не сказано. Совершенно ни одного слова.
— Мгм… Придется записать так: «Полное уничтожение противника было затруднено незнакомством с местностью…»
— Да, верно. А то уши есть, а трофейных винтовок нет. Теперь подсчитаем: ушей двести шестьдесят два, каждое по десяти, долларов, итого две тысячи шестьсот двадцать… Трое раненых пленных…
— Почем они, посмотрим, — сказал адъютант.
— За убитого главаря шайки от двухсот до десяти тысяч. За каждого убитого хунхуза десять долларов. За каждого пленного особо…
— Особо — значит, ничего, — сказал адъютант. — Лучше им обкорнать уши — все-таки тридцать долларов… Ну, что еще?
— За исправную винтовку, захваченную у хунхузов, тридцать долларов…
— Дальше.
— За каждый револьвер…
— Дальше, дальше…
— За каждый ружейный патрон три цента.
— Стой! У нас маленькая экономия в патронах за эти дни… тысяч двадцать… Я показал их в ведомости израсходованными… Просто ошибка.
— A-а! Значит, плюс шестьсот долларов! Все-таки.
— Ну, это пустяки. Главное — этот старый подлец, который в наших руках. Верных пятьдесят тысяч.
— С тех пор, как ввели хозяйственные расчеты в военные операции, и хороший бухгалтер может вылезти в полководцы. Приход — лучший показатель победы. Я бы только ввел награду за взятие территории с квадратного километра.
— Ну, это сложно. Не таскать же с собой землемеров…
В это время дверь отлетела в сторону. Старый хунхуз, распластавшись в воздухе, вылетел из комнаты капитана.
— Мне восемьдесят два года, и все суды, какие есть в Китае, уже судили меня, — сказал он, поднимаясь с пола. — Мне все равно. Все суды Китая уже судили меня.
Глава пятаяДЕКАБРЬ
Шестьдесят самолетов шло на Восток к океану.
Чист и легок воздух. Рыжая земля с подмерзшими травами звенит, как жестяной могильный венок. По утрам на деревьях сушатся фазаны, сидя огненными букетами на серых ветвях. Мороз и пыль. Можно отморозить нос и загореть одновременно.
— Есть, начальник, три сорта охотников, — говорит Луза Зверичеву, которому до смерти надоело ходить на ледяном ветру. — Вот какие сорта: шлёпали, бахалы и охалы. Так мы с тобой охалы.
Луза встретил инженера, возвращаясь домой с двухдневной прогулки по сопкам. Было у него свидание с одним китайцем, дружком из-за рубежа, но оно ничего не дало. Ночь проторчал он перед «Катькиным двором», как называли трактир на китайской стороне, содержимый дочкой попа Иннокентия, ужасной девкой, даже по местным понятиям. В трактире шел кутеж, раздавались русские песни, но к границе никто не выходил. Между тем на лугах были следы, Луза их видел, — и сено трогано, и в шалаше не тот вид, что раньше. Тут чужой человек ходил безусловно.