Подумать только: мне предстоит преломить хлеб с прямым потомком Соломона! На этом фоне происхождение нашей собственной горячо любимой монаршей семьи от обнищавших немцев выглядит не слишком выигрышно. По-царски опоздав на полтора часа, Эрмиас прибывает со свитой из 20 родственников, телохранителей и адъютантов. Я чувствую себя героем благотворительной акции «Даешь помощь эфиопской аристократии!». Соломон, наверное, в гробу перевернулся. Ситуация складывается неловкая, в особенности когда я обнаруживаю, что у меня не хватит наличных на оплату такого пиршества, и волей-неволей вступаю в переговоры по этому поводу с владельцем ресторана, жизнерадостным итальянцем. Он машет руками и приглашает меня зайти как-нибудь еще разок – откушать за счет заведения.
Своим обаянием Эрмиас способен растопить айсберг. У всех эфиопов колоссальные ресурсы по этой части. Беседа с ними напоминает расслабляющий массаж с эротическим оттенком. Он говорит, что нервничает. И правда, в его мягком, чуть близоруком взгляде сквозит страх, но чему тут удивляться? Впервые за двадцать шесть лет все потомки Селассие вернулись на родину после бегства от «Дерга» с его жестоким террором и массовыми убийствами в камбоджийском стиле – в ту пору школьников спрашивали, где они живут, отводили домой и расстреливали на глазах у родителей. Режим продержался семнадцать лет и был свергнут если не совсем красным, то уж как минимум темно-розовым Народным фронтом освобождения Тигре, отчасти сохранившим власть и по сей день. Никто не знает, почему похороны Хайле-Селассие вообще разрешили и какой отклик они вызовут в стране. Сколько народу на них придет – десятки человек или десятки тысяч? Имя Селассие было изгнано из школьных учебников и общественной жизни на целое поколение. Помнят ли его люди? Его внуки рассеяны по всему свету – они есть в Англии, Канаде, Греции, Италии, США. Это итальянские бизнесмены, американские социальные работники, греческие парикмахеры.
Эрмиас живет в Вашингтоне и занимается всем понемножку, но главное его занятие – филантропия. В американской столице внушительная колония эфиопских беженцев, причем львиную ее долю составляют таксисты. Благодаря итальянскому костюму и безупречной светскости Эрмиас кажется более далеким от Эфиопии, чем сам город Вашингтон. Да, конечно, он даст интервью и разрешит себя сфотографировать, хотя ему следует соблюдать осторожность – ну, сами понимаете. Не будет ли он возражать, если завтра утром я присоединюсь к семье на церковной службе в честь 70-й годовщины коронации Селассие – службы, с которой начнется трехдневный траур? Нет-нет, ни в коем случае. К нам склоняется подошедший официант. Эрмиас моргает от страха. Официант тычет в него пальцем и быстро, пылко говорит по-амхарски. Он непременно придет на похороны. Усопший император был великим человеком. Эрмиас реагирует на эту вспышку энтузиазма в лучших традициях вашингтонской политики: «Я искренне тронут уважением простого народа».
Шесть утра, и в небе над куполом квадратного собора Селассие брезжит рассвет. Пока еще немного зябко. Мы снимаем обувь и берем ее с собой внутрь: она слишком ценна, чтобы оставлять ее на пороге. Попы, мальчики-прислужники и певчие шлепают босиком вокруг центрального шатра, изображающего собой святая святых, нашу духовную родину – Ковчег. К нему прислонены образы святых, написанные в эфиопском стиле – бледная кожа и большие скорбные карие глаза. Женщины стоят по одну сторону, мужчины по другую. Молодые служители в белых рясах расстилают ковры ради нашего удобства. Священники обходят церковь, качая дымящими кадилами, торжественно неся резные серебряные эфиопские кресты и Библии в богатых переплетах. Верующие преклоняют колена и лобызают святыни; нам дают Т-образные посохи, на которые можно опереться, если устанешь. Общество собралось странное – этакий затейливый этнический коктейль. Члены королевской семьи в черном, смущенные и взволнованные; из-под вуалей некоторых внучек доносятся рыдания. Кучка длинноволосых и причудливо задрапированных растаманов, включая вдову Боба Марли, глубоко безмятежную Риту. А рядом со мной – розовый свинообразный господин в полосатом костюме и элегантных носках, украшенный огромным кольцом с печаткой. Он может быть только англичанином, и действительно – это сэр Конрад Суонн, кавалер ордена королевы Виктории, доктор философии, член Общества антиквариев, заслуженный герольдмейстер ее величества и прочая, и прочая. Зачем его, черт возьми, сюда занесло? Служба долгая – дольше трех часов. Ведется она на монотонном амхарском и еще более древнем церковном языке вроде латинского под названием геэз. Слушаешь и чувствуешь, как у тебя пересыхает во рту и волоски на шее встают дыбом. Когда начинаются песнопения, в григорианском речитативе епископа слышатся одновременно и православные, и арабские интонации, а хор вторит ему глубоким и ритмичным, явственно африканским напевом. Это звучные, черно-текучие, бесконечно грустные модуляции. Возможно, мы присутствуем на старейшей христианской службе в мире – она почти не менялась на протяжении 1700 лет. Пожалуй, по эту сторону могилы ничто не поможет нам с большей достоверностью представить себе, как молились апостолы. На середине действа из-за ширмы извлекают трон Селассие.
Священники выходят вперед и ведут к трону принца. Абуна, патриарх Эфиопской церкви, – делатель королей. Политик, от которого зависит все. Без его благословения не обойдется ни один претендент, и человек, которого он сажает на трон, – не Эрмиас. Это высокий лысый незнакомец. Мой принц здесь всего третий по ранжиру, и вид у него, как обычно, испуганный. Проклятье, я накормил не того кандидата! После окончания службы ковры сворачивают и открывается люк. Мы все протискиваемся в крипту и наконец видим его – последнего из рода Иудина. Он лежит за стеклянной перегородкой, как на витрине кондитерской. Его гроб убран белым и серебристым тюлем, рядом стоит фотография. Гроб похож на маленькое фортепьяно. Через два дня его торжественно перенесут отсюда в собор, а там опустят в мраморный саркофаг за алтарем. Мы все смотрим на него, не зная, что нам думать.
Отель «Шератон» высится над скопищем жалких лачуг, точно громадный серо-коричневый замок. Это самое грандиозное здание в Аддис-Абебе. Мало того – вне всякого сомнения, это еще и самый грандиозный отель в Африке. В каждой африканской столице есть такой шикарный, иностранного производства домина, вызывающий ахи туристов, но этот заткнет за пояс любого конкурента. Здесь все работает. Факс у вас в номере, уйма фонтанов, персонал, ваш личный дворецкий. Напитки приносят без опоздания. В многочисленных ресторанах кормят приличной импортированной снедью, а в чистом бассейне играет ненавязчивая музыка. В Голливуде этот отель достойно смотрелся бы в ряду своих высокомерных собратьев, но в Африке он, что называется, ни к селу. Я рассказываю о нем потому, что на короткий срок он превращается в королевский дворец – этакий гигантский Горменгаст[12], полный интриг, слухов и воюющих фракций. Монаршая семья легко начинает с того места, на котором остановилась, и на меня, сбитого с толку иностранного наблюдателя, со всех сторон сыплются конфиденциальные разъяснения, инструктажи, консультации по вопросам процедурного порядка и откровенная ложь. Игроки бродят по барам и холлам, прячущие глаза единомышленники собираются в кучки, шепчутся и вновь расходятся по своим темным делам. Не все спокойно в эфиопском королевстве! Перво-наперво исчезает прикормленный мною принц. Я звоню, чтобы подтвердить договоренность об интервью, а он уже исчез. Куда? Его секретарь, невероятно вкрадчивый малый – похоже, он до мельчайших подробностей изучил творчество Джона Гришема и Раймонда Чандлера, – говорит, что принц скрывается, и приглашает меня зайти к нему в люкс. Телефон – вещь ненадежная. Он объясняет, что за принцем была организована слежка; пришлось менять автомобили. Правительство проявило агрессивность, опубликовав в англоязычной газете статью, написанную на языке холодной войны семидесятых: мирный народ, объединенный узами братской любви, феодальные марионетки в руках злобных капиталистов и т. д., включая обвинение Хайле Селассие в вывозе капитала за рубеж (что маловероятно, так как он был известным аскетом, если не считать его слабости к эффектным мундирам).
Пока мы общаемся, в комнату входит незнакомец и маячит в сторонке. Давайте продолжим здесь, говорит секретарь, и открывает потайную дверь. За ней чулан. Мой собеседник впихивает меня в дыру между болтающимися вешалками и заявляет, что если я в своих репортажах упомяну о разладе в королевской семье, я только выставлю себя дураком, а он отлично видит, что я не дурак, поскольку задаю слишком уж наивные вопросы, прикидываясь глупым. Очевидно, я очень умный журналист, говорит он и заговорщицки подмигивает. Но нет, я правда ничего не знаю. На самом деле я очень глупый журналист, иначе не оказался бы в шкафу наедине с лощеным эфиопом, который шепчет мне на ухо какую-то чушь. Вернувшись в бар, где пианист лениво наигрывает мелодии из знаменитых кинофильмов, я пытаюсь связать свои впечатления о королевской семье в цельную картину, но это все равно что жонглировать грязью. Подкатывает еще один принц и тоже принимается меня обрабатывать. Потом между делом роняет: мне, конечно, известно, что в отеле «Хилтон» есть человек, выдающий себя за меня. Он называет себя репортером из «Санди таймс». Только этого не хватало! Мало того что я не могу разобраться, кто из вас кто; теперь я не знаю, кто я сам. Но вот и он – а может, я? Холл пересекает пухлый молодой англичанин в толстом шерстяном костюме в полоску. На взгляд эфиопа, это типичный британский джентльмен за рубежом, однако мне он кажется абсолютно ненатуральным. В его сочном голосе слышится едва заметный акцент выходца из низов, а за уверенностью сквозит опаска. Он протягивает мне карточку. Энтони Бейли из Института общественных связей, член Международной ассоциации общественных связей, директор-распорядитель Eligo International Ltd с отделениями в Берлине, Брюсселе, Лондоне, Лугано, Мадриде, Милане, Париже и Софии. «Кроме того, – говорит он, плюхаясь в кресло, – я пресс-секретарь его королевского величества наследного принца Зары Якоба». Человека на троне? «Да». Можем ли мы с ним поговорить? «Боюсь, это будет сложно. Он не очень хорошо себя чувствует. Вы можете задать через меня несколько вопросов, и я принесу вам письменные ответы».