[22] и эпикурейски настроенных снобов, ни бесчисленные новобрачные, терпеливо стоящие в очереди, чтобы сфотографироваться на скамье принцессы Дианы[23]. Ничто не может повлиять на него или что-нибудь к нему добавить – ни лунный свет, ни заря, ни сумерки. Это лишь погода и освещение. Если вы можете посетить только одно место во всей Индии – да что там в Индии, на всей планете, – пусть это будет Тадж.
Второе место, в которое вам никогда не посоветуют ехать новоиспеченные сагибы, – Нью-Дели. Его не станут хвалить даже те, кто там живет. Подобно Претории, Канберре и Вашингтону, это столица без души, пустой звук, – столица лишь потому, что туда утрамбованы госучреждения и посольства. Но по крайней мере один повод для гордости есть и у Нью-Дели – это великолепный образчик английской архитектуры. Вы увидите вице-королевский дворец, творение сэра Эдвина Лаченса, и аллею, ведущую к нему от Индийских ворот (Триумфальной арки из красного камня), которая даст сто очков вперед и Елисейским Полям, и лондонскому Мэллу, и любому другому воплощению бахвальства и власти. В миле от дворца, в старом Дели, расположена улица Чоупатти, где идет оптовая торговля товарами со всей Индии. Заглянув туда, вы поймете, что такое кипящий застой. После этого зрелища картины Сесиля Де Милля кажутся шедеврами не хуже бергмановских; последнее слово здешней рыночной экономики и капиталистического анархизма, улица Чоупатти, как нельзя более наглядно демонстрирует невозможность организовать Индию, совладать с Индией, навязать Индии западную логику.
Шимла – горный курорт, бывшая летняя резиденция вице-королей. Город карабкается на нижние отроги Гималаев среди сосновых лесов и головокружительных видов. Крытые рифленым железом дома в стиле псевдотюдор делают его похожим на гибрид Годалминга с Алис-Спрингс[24]. Большой придорожный плакат приветствует гостей индийской Швейцарии; что ж, настоящая может ей позавидовать. Теперь в Шимлу съезжается отдыхать новый индийский средний класс; мы не видели здесь ни одного белого лица, если не считать наших собственных. Семьи, сколотившие капиталец на внешней торговле и старинном промысле – чеканке по металлу и алчущие западного образа жизни. Мужчины щеголяют в свитерах Pringle и слаксах Sta-Prest, но вот вам еще одно противоречие: женщины носят традиционные сари и курта. Странные из них получаются пары: мужчины выглядят как неряшливые сантехники из Милуоки, выехавшие на воскресный пикник, а женщины вызывающе, по-азиатски роскошны – и все они чинно движутся на площадь Скандал-пойнт, где некогда обменивались ядовитыми сплетнями злые, разочарованные примерные жены английских сагибов. Индийцы чересчур вежливы – они улыбаются, посмеиваются и потчуют друг дружку преувеличенными комплиментами.
Я приехал в Шимлу за киплинговской Индией. Именно здесь отец Киплинга построил любительский театр и здесь, в роскошной гостинице «Сесил», писал его сын. Сейчас в ней любовно воссозданы имперская пышность и комфорт. В одном темном тупичке я отыскал букинистическую и антикварную лавчонки, словно перекочевавшие сюда прямо из «Кима»[25], но чем дольше смотришь вокруг, тем бледнее становятся призраки тех давних историй. Скоро я понял, что киплинговская Индия существовала лишь в сонной, затхлой атмосфере домов английских приходских священников. Искать ее в Индии так же бессмысленно, как отправляться за Ла-Манш в поисках Франции Грэма Грина. В конце концов, сам Киплинг не искал киплинговскую Индию, но я ношу в себе литературный груз империи и моей семейной, впитанной с материнским молоком мифологии, все эти чайные плантации и пробковые шлемы. Индия проникла к нам в души гораздо глубже, чем британское владычество – в души местных жителей. Вежливый и обходительный народ, индийцы всегда готовы сказать то, что вам приятно слышать: что они ужасно благодарны англичанам за железные дороги, и за почту, и за государственные службы, – но часто ли вы сами думаете о своей почте, или о железных дорогах, или о государственном аппарате? Британское владычество не было свергнуто преднамеренно, его не снесла волна народного гнева – оно просто утонуло в море житейской суеты под бременем забот о том, как раздобыть миску дхала[26] и несколько рупий. Индийская нищета поглощает все, и все преобразует на свой уникальный лад. Преображает, приукрашивает. Все эти хваленые государственные службы, вся эта канцелярия, которую мы им оставили, превратилась в сложнейший, немыслимый конгломерат циркуляров, анкет, резиновых печатей и разбухших папок. Постичь устройство индийской государственной службы так же запредельно трудно, как построить индийский храм. Покидая бомбейский аэропорт, я унес с собой девять разных штампов, причем последний из них мне с ухмылкой, пожав плечами, шлепнули на багажный ярлык, поскольку больше было уже некуда.
Бродя по пахнущим сосновой хвоей улицам Шимлы, я размышлял, как тактично и ненавязчиво индийцы похоронили те два столетия, которые провели с нами вместе и которыми мы так гордимся. Как мало от них осталось! И вдруг на площади неподалеку грянул военный оркестр, лучи заходящего солнца заблестели на шпиле суррейской церкви и остроконечной крыше офицерского клуба, перед которым вытянулись на карауле гуркхские стрелки[27], – и «скала времени разверзлась предо мной», как поется в одном христианском гимне, и годы откатились назад, и меня захлестнуло воспоминаниями о былом, затопило грезами о той поре и жизни, какой я в реальности никогда не жил, какая существовала лишь в книгах и на кинопленке, о белых слонах и мальчиках с опахалами, сипаях и реданах. Призрачное эхо нашего звездного часа – но его услышал только я, и это тоже характерно для Индии: все, о чем вы можете или хотите грезить, здесь есть, и все, что вам рассказывали, правда. Индия охотно принимает все мечты, все интерпретации – все они верны, но ни одна не объемлет собой всей истины, как в индуизме, этой самой привлекательной и самой раздражающей из религий. Он бесконечно покладист, но упорно фаталистичен. Он начинается с простой троицы, но потом к ней добавляются 30 миллионов, или 300 миллионов, или 3 миллиарда младших богов; все три цифры были сообщены мне как абсолютно достоверные. Массовая религия Индии ошеломляюще сложна и пугающе проста – ни одна другая страна на свете не верит ей, да и не может себе этого позволить. Нельзя обратиться в индусы, нельзя вскочить на медленно ползущий по гигантскому кругу поезд реинкарнаций на полдороге. Однако многие западники роются на этой колоссальной барахолке, отыскивая там что-нибудь полезное для себя, – например, занимаются йогой как физическими упражнениями, хотя это примерно то же самое, что в целях поправки здоровья бегать трусцой по Крестному пути.
Индии чужд здравый смысл, рациональный подход к действительности. Даже лопата, и та устроена здесь по-своему – это инструмент, предназначенный для двоих. Один держит ее за ручку, другой тянет веревку, привязанную к штыку. Как-то раз на сорокаградусной жаре я наблюдал, как пара трудяг – один с маленьким долотом, второй с киянкой – откалывала кусочки от скалы размером с купол Тадж-Махала. Они собирались сровнять ее с землей. Это была сизифова задача эпического масштаба, не поддающаяся выполнению в пределах обычной человеческой жизни. Но они действовали со спокойной неторопливостью людей, знающих, что вся жизнь лишь иллюзия и есть только карма, только ритмичное тюканье по камню в этой жизни как подготовка к следующей, в которой они, возможно, станут прорабами.
Все сойдутся на том, что вам нужно повидать Раджастан, хотя и тут новоиспеченные сагибы порекомендуют разве что самые труднодоступные места. Езда по индийским дорогам сродни аттракциону – от нее захватывает дух. Весело раскрашенные грузовики мотаются на колдобинах, и у всех сзади намалевано бодрое «гудите, пожалуйста». Восемь-девять часов на этом азиатском эквиваленте американских горок, где всем остальным водителям придают уверенности воздушные подушки реинкарнации, – нервотрепка, едва ли совместимая с отдыхом в нашем понимании этого слова. Раджастан состоит из крепостей и дворцов. Через необычайно краткий отрезок времени они сливаются в калейдоскоп ослепительной роскоши. Вы не перестаете изумляться, но утрачиваете способность внутренне реагировать на собственное изумление. Признаюсь, что моя челюсть неоднократно отвисала до упора, а глаза так и норовили вывалиться из орбит. Мантра экскурсоводов, перечисляющих невероятные факты, повторялась во второй, третий, четвертый раз: «Все из одного куска мрамора, сплошь ручная работа, все из настоящего золота, настоящего серебра, самое большое, самое широкое, самое высокое, исключительно дорогое». Вас точно без устали ослепляют ярчайшими вспышками, в результате чего вы постепенно тонете в этом восточном декадансе. Но индийцы не имеют привычки носиться со своим национальным достоянием как с писаной торбой: здесь нет и следа того трепета и придыхания, с какими англичане расписывают свои сельские усадьбы. Одно местечко оказалось неожиданно странным, выбилось из общего ряда. В гостинице нам сказали, что мы должны посмотреть самую большую в мире пушку на колесах. Честно говоря, я хотел проигнорировать эту рекламу. Я приехал в Индию вовсе не ради того, чтобы полюбоваться самой большой пушкой, однако сложилось так, что мы все же очутились перед ней – гигантским, разукрашенным декоративной резьбой куском канализационной трубы на выпуклых колесах, в тени которого дремал солдат. Менее вдохновляющую и запоминающуюся штуковину трудно себе представить. Но она находилась в месте под названием Джаггер-Форт, полуразрушенном военном лагере семнадцатого века на гребне холма, приюте голубей, зеленых попугаев и обезьян. Среди рассыпающихся каменных руин догнивали викторианские ландо и паланкины, а еще я нашел там ветхую эстраду, запущенный садик, стенд с выцветшими, загнутыми по краям фотографиями дурбаров