— Конечно, я согласен! — с готовностью откликнулся историк.
Дальше мы действовали с неимоверной быстротой. «Захоронка Гжегоша» нашлась невдалеке от того места, где лежал связанный историк. А впрочем, что ж я его все так называю? Мы ведь уже узнали, что его звали Евгений Евгеньевич Всеволжский.
Мы разобрали вещи и пошли к реке. Всеволжский мылся за сотню шагов от нас, а потом влез в одежду мастерового. Видимо, она была приготовлена несчастным Григорием для себя, он, скорей всего, надеялся бежать вместе с Малгожатой. Одежда была Всеволжскому широка и коротка, но выбирать не приходилось, у нас тут не «склеп конфексья», как выразилась Малгожата, то есть не магазин готового платья. Мне достались ее кофта и юбка, которые по росту были как раз, но в груди и бедрах их вполне можно было обернуть вокруг меня два раза. А впрочем, накинув знаменитую камизэльку, я сделалась похожа на полудеревенскую-полугородскую барышню в высоких шнурованных ботинках (надела свои, потому что у туфель Малгожаты были такие каблучищи, что я бы с места вовеки не сдвинулась, однако чулки поменяла с удовольствием) и с чистой, заново переплетенной косой через плечо.
Малгожата, в самом что ни на есть простом, узком, почти гимназическом платье выглядела невероятно хорошо. Всеволжский глаз с нее не сводил и то и дело спотыкался и норовил сбиться с пути.
Едва переодевшись, с все еще мокрыми волосами, мы поднялись на маленькие улочки, которые, чуть расширяясь, пересекались с главной улицей. Затем миновали в обход центр города и прошли оврагами к улице Пушкина, которая в Свийске почему-то находилась не в центре, а уводила на окраину.
По пути Малгожата дала нам хлеба, сыру, яблок и воды (все это, даже вода в армейской фляжке, тоже нашлось в «захоронке Гжегоша»). Дай бог ему царствия небесного за его предусмотрительность! Мы на ходу поели.
Тем временем начало светать.
Малгожата предупредила, что к линии фронта мы выйдем часа через два, и переходить ее придется совсем открыто. Во-первых, красные не ждут такой наглости, и, может быть, нам удастся уйти достаточно далеко, прежде чем они начнут стрелять нам в спину, а во-вторых, с другой стороны белые при свете дня не станут без всякого предупреждения палить в тех, кто идет на их территорию, а сначала поглядят, кто идет.
И вот, пока мы быстро шли по увечной, колдобистой улочке, отдохнувший и уже поверивший в близкую свободу Всеволжский снова завел разговор об ожерелье Клеопатры.
— Что-то я такое слышала, — небрежно ответила Малгожата. — Кто-то мне о нем рассказывал. Но я всегда считала, что это некая семейная легенда, красивая сказка и что ожерелья на самом деле не существует. Послушай, Зоя, это и в самом деле интересная история!
Говорят, будто одним из моих предков был Шарль де Флао де ла Биллардри, наполеоновский генерал. Он был невероятный бабник и повеса, женщины бегали за ним, как влюбленные кошки. Наверное, обаяние свое он унаследовал от отца, знаменитого министра Талейрана, и матери, графини де Флао, маркизы де Суза, которая стала потом знаменитой писательницей. Кто только не был соблазнен прекрасными глазами Шарля де Флао! В числе таких красоток оказалась и Каролина Мюрат, сестра самого Наполеона. Именно она сделала ему роскошный подарок: ожерелье, вывезенное братом из Египта, найденное, по слухам, чуть ли не в какой-то из пирамид. Ходили слухи, будто оно принадлежало самой Клеопатре, царице Египетской. Кто знает?! Наполеон вывез из таинственного Египта множество сокровищ, почему бы среди них не оказаться и ожерелью Клеопатры! С этим ожерельем была связана какая-то легенда, только я ее не знаю. Его, не столько из-за красоты, сколько из-за древности и из-за того, что оно якобы принадлежало самой Клеопатре, Наполеон подарил своей жене, обожаемой Жозефине де Богарнэ. Однако он осыпал ее таким количеством сокровищ, что очередь до ожерелья доходила редко, императрица его почти не надевала, к тому же она его почему-то не очень любила. Но вот звезда Жозефины закатилась. Наполеон расстался с ней и, чтобы завести наследника, решил жениться на австрийской принцессе Мари-Луизе. Все отвернулись от Жозефины, а она отчаянно хотела сохранить в окружении императора расположенных к ней людей. Вот тогда она и сделала Каролине Мюрат несколько дорогих подарков, в числе которых было ожерелье Клеопатры. Впрочем, у Каролины оно тоже не зажилось, та подарила его своему любовнику Шарлю де Флао, который был большим любителем не столько драгоценностей, сколько всяческих редкостей и мечтал когда-нибудь устроить в Париже настоящий музей диковинок, которые собрал в своей коллекции. Конечно, ожерелью Клеопатры там было уготовано почетное место.
Однако в музей ожерелье не попало. В Париж приехала графиня Анна Потоцкая…
В эту даму Шарль де Флао был давно и тайно влюблен. Несколько лет назад он побывал в имении мужа Анны, графа Александра Потоцкого, и влюбился в графиню. Она также влюбилась с первого взгляда в его прекрасные глаза, но тогда это была лишь платоническая любовь. Наконец их тяга друг к другу стала невыносимой, и во время пребывания графини в Париже они стали любовниками. В память об этой встрече Анна получила ожерелье Клеопатры или Жозефины — называйте как угодно.
Шарль и Анна больше не встречались — он женился, к тому же началась война Франции с Россией, было не до любовных свиданий. Анна тайно родила ребенка и оставила его в Париже у верных людей, но потом не выдержала и перевезла в Польшу. Ему дали фамилию Потоцкий, правда, без титула. Однако Карл-Август-Иосиф Потоцкий (его назвали именами отца, Огюста-Шарля-Жозефа) знал о своем происхождении. Знали об этом и его многочисленные потомки. Они любили распространять слухи, будто де Флао все же тайно усыновил своего внебрачного ребенка, хоть и взял с него клятву не упоминать отцовского титула, поэтому все его потомки и остаются просто Потоцкими, хотя на самом деле они — де Флао де ла Биллардри. Так или иначе, они считают себя кузенами французских де Флао. Другое дело, что те вовсе не хотят знать свою польскую родню и спокойно предоставляют возможность этой ветви древнего рода засыхать в нищете и безвестности…
Малгожата горестно вздохнула, и я поняла, что у польских кузенов накопилось много претензий к богатой французской родне.
Впрочем, не это меня сейчас интересовало!
— А где теперь ожерелье? — спросила я.
Малгожата пожала плечами:
— Кто знает? Оно кануло в бездну времен, осталась только его история.
— Однако ваша история неполна, — взволнованно заговорил Всеволжский. — Скажите, вы сами видели ожерелье?
— Да… — неохотно призналась Малгожата. — Когда-то давно, еще в детстве.
— Но вы помните, как оно выглядело?
— Очень смутно. Оно мало похоже на привычное ожерелье — то есть нанизанные рядом друг с другом камни. Ожерелье Клеопатры — это тонкая и плоская золотая цепь, вернее, очень гибкая, словно плотная ткань, золотая пластина с крошечными крючочками, на которых укреплены драгоценные камни. Там есть изумруд, алмаз, сапфир, топаз, опал, черный перл — жемчуг, аметист.., еще какие-то камни, не помню точно. Они разной формы, не подходят друг к другу по цвету… На первый взгляд ожерелье кажется странным, варварским. Да, в нем была варварская, почти противоестественная, безвкусная — и все же завораживающая красота!
— Все дело в сочетании камней, — перебил ее Всеволжский. — В сочетании и форме. Я, видите ли, в юности увлекался трудами Шампольона, лорда Карнарвона и других великих египтологов, читал расшифровки текстов знаменитой Книги Мертвых, вообще читал все, что можно было найти по истории Древнего Египта. И где-то наткнулся на упоминание об ожерелье Клеопатры. Оно — не просто украшение. Оно… В общем, именно сочетание камней, именно в таком виде, именно в таком количестве, именно такой формы, именно с золотом придает ожерелью какой-то магический смысл.
— Какой? — спросила я.
— Это мне неведомо, — вздохнул Всеволжский. — Судя по тем текстам, которые я читал, жрецы, изготовившие ожерелье, написали некое пророчество на золотой пластине, однако, в чем смысл пророчества, неизвестно.
— Да, — задумчиво кивнула Малгожата, — я помню, что на золоте были выгравированы какие-то полустертые знаки. Наверное, иероглифы, но тогда, когда мне довелось посмотреть на ожерелье, я была совсем мала и не запомнила, как они выглядели.
— Наверное, как многие древние предметы, оно придает силу любовным чарам? — предположила я.
— Такое только в сказках бывает, — авторитетно заявила Малгожата. — А силу любовным чарам придает сама женщина!
Я вздохнула. Ну что ж, ей виднее… Она, конечно, больше моего знала о любви!
— Вы правы, — проговорил Всеволжский, глядя на Малгожату с обожанием. — К тому же элементарная логика подсказывает, что ожерелье никак не было связано с любовной магией, иначе Жозефина никогда не рассталась бы с ним. Вообще, если проследить череду его владельцев и их судеб (ведь, насколько мне известно, оно кочевало и среди Потоцких от одной семьи к другой, нигде долго не задерживаясь), можно прийти к некоторым интересным выводам…
— К каким же? — спросила я с любопытством… Не скрою, меня очень увлекал этот разговор! Не столько потому, что речь шла об украшении — я в них мало что понимала, у меня никогда не было никаких украшений, кроме крестика да простеньких серег, мать оставила мне кое-какие драгоценности, однако сначала я была слишком мала, чтобы их носить, а потом они все пропали, когда наше имение сгорело в страшном пожаре революции, — сколько потому, что я всегда обожала рассказы о древностях и чудесах.
— Может быть, тут дело в силе какого-нибудь древнего проклятия… — начал было Всеволжский, однако Малгожата остановила его:
— Погодите! Видите вон ту рощу?
Мы с Всеволжским слишком увлеклись разговором и только сейчас обнаружили, что закоулками-переулками-оврагами вышли на окраину города и почти приблизились к окружающим его дубовым рощицам, переходящим постепенно в густой лес.
— Насколько мне известно, нам осталось перебежать поле, пересечь рощицу, а потом преодолеть еще одно поле, чтобы добраться до своих, — сказала Малгожата. — И если останемся целы и невредимы, то это будет настоящее чудо. Как только мы окажемся на первом поле, в нас будут стрелять красные. В рощице мы можем наткнуться на их пулю или на пулю белых. Когда выйдем из нее, по нас начнут палить свои. Но делать нечего — остается только молиться и уповать на милость небес. Во всяком случае, давайте держаться вместе, чтобы, если кто-то будет раненный, двое других могли подхватить его и бежать дальше. — И она крепко схватила меня за руку.