Стихи В. Г Бояринова не перепутаешь ни с какими другими. Они звучат и как лирическая песня, и как озорные частушки, всегда находящие отзвук в сердцах читателей.
09. 09. 2009 г…Человек по-Тютчеву «невыносимое» здесь выносит. Человек слаб и гравитационный карцер даёт себя знать. Зло от невежества, – сказал Сократ, но познание бесконечно, а потому человек и носитель зла, и его жертва. Лев Котюков был вынужден заметить что в «страхе Божьем», в рабстве Божьем – высшая свобода. Здесь он трансформировал. по-своему резко и отрывисто на вяловятые признания Бердяева и Лосева, что Бог – моя свобода… Вообще, слово «свобода» не совсем русское, хотя по корню оно русское – слобода, т. е. вольное поселение, посад, хутор, но социально-философски это слово нам не подходит. Нам подходит слово – Воля. Жаль мне только волюшки во широком полюшке, жаль мне мать старушку, да буланого коня…
Итак, Володенька, сокол ты мой ясный, я заканчиваю свою эпистолярную тягомотину подобно Сенеке. Сенека приветствует Луцилия!
«Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться с самим собою», – писал в письме к Луцилию Сенека. Луцилий младший друг Сенеки, занимавший прокураторские должности в различных провинциях, данное извлечение из письма, когда Луцилий прокураторствовал в Сицилии.Книга стихотворений «Испытания» большая и по емкости и по содержанию. Спасибо тебе за твое творчество. Так держать!
P.S.
Вот ёлы-палы! То-то вышла радость, —
Проснулся я с зарёю без штанов,
А над рекой стоит чудаковатость
Бояринских возвышенных стихов.
P. S. P.S.
Просьба, Владимир-ста!
Прочти, пожалуйста!
Жму рукавицу! 16.02.2010 Твой Владимир Андреев
Бессмертный дух зеленотравья
Ирина ШЕВЕЛЕВА
«Что мне дома сидеть, как сычу? Я к соседке в окно постучу…», – в новейшей книге стихов Владимира Бояринова «Журавли улетели» как ни в чем не бывало присутствует и озорует в радостном захлебе раннее стихотворение юнолицего, яркой красоты парубка. Молодого поэта, которого приняли в свой круг знаменитые, вовсю гремевшие тогда поэты, слава послевоенной страны – Руси советской, небывалая поросль детей военных лет. Его старшие собратья, которых он почитал как своих ровесников: «Ровесники собственной смерти, Похожие так на отцов, Что даже прожженные черти Нас путают, как близнецов». В этом кругу «…черного нет человека, Немыслим изломанный жест», бредет Николай Рубцов и, «срывая в пути подорожник, На смертные раны кладет», Юрий Кузнецов «тычет прокуренным пальцем: «Край света за первым углом»… К памяти Владимира Цыби-на обращены строки вещего смысла: «Пора предстать с ответом Богу, Пора вернуть ему дары». В те поры «За мною в полночь приходила Муза, Родная дочь Советского Союза»…
Но пусто во времени голом!
Но слову заказано течь!
И хочется смертным глаголом
Небесные своды прожечь!
Пусть хлынет из райского сада
На землю пронзительный свет…
Но как прежде рвется к свету земная травная ярь. Молодо, юно, сильно. Ослепительно, как в раннем стихотворении. Как там разворачивается бесшабашный любовный сюжет? Заливается под гармонь: «Как я нынче к соседке спешил, Перед печкой рубашку сушил!»? Безоглядно жарко! «То ли ночь, то ли полдень уже? То ли сон, то ли рай в шалаше? То ли тень от огня на стене, То ль полощутся крылья в огне?». Природное и воспитанное отечественной стиховой культурой, старшими собратьями, вековой культурной традицией точное, размашистое изобилие образности, метафорики, живописная свобода чувств.
А соседка-то? Ее ответ на стук в окошко:
Рассмеется: «Мороз – будь здоров!
Но у нас три поленницы дров,
Помидоров соленых бадья,
И… молва для меня – не судья!
Ай да молодка! Расторопная хозяйка, ядреная душой и телом, с цветущей свободой чувств. Встречающая нараспашку, радостно, с привкусом горчащей пыльцы. Национальный портрет, характер, высвеченный изнутри на весь мир. Неизбывной свежести образ. Прошли десятилетия, а образ свеж и не собирается тускнеть. Вровень с лирическим образом лирического героя. Такого живого двуединства в поэзии поискать. Женщина, что украсит любую книгу поэта, окажет честь русской лирике. А тут и русский мир вокруг – в красе зеленотравья, звонко ударяющий вечным пейзажем:
Посмотрели в окно на заре:
Мать честная, весна на дворе!
И взошла молодая трава
Там, где раньше лежали дрова…
Лучом юношеской гениальности автор зажег классическое произведение. Жить которому и жить.
Потом будет манить волной глубоководная река любовной лирики Владимира Бояринова, будут истинно судьбоносные, историософские, мистические строки о волшебстве любви. Влекущие читателей и читательниц, западающие в сердца, читаемые наизусть.
А оно одно, – сулящее нашей поэзии бессмертный шедевр, – в полной обаяния любовной лирике Бояринова. И о ком? О соседке. Впрочем, сам образ соседки нет-нет, да и мелькнет в лирике поэта между строк. Русская любовь пылает на весь мир. «Занимается жаркий огонь, Заливается наша гармонь…»
Отклики на поэзию Владимира Бояринова, стремящиеся осмыслить – именно осмыслить – ее природу, происхождение, тайну необычного воздействия на людские души, звучат восхищенно и предугадывающе. «… он все же не оценен по достоинству, а между тем когда-нибудь им будет гордиться Отечество» (Леонид Сергеев); «И только неожиданный поворот стиха, неожиданно сломленное слово, неожиданный скачок мысли – из тепла любовного свидания – то в жар, то в озноб – делают стих знаком исповеди» (Лев Аннинский); и столь же глубокодумные другие.
Да, верное определение «исповедь». Но не охватывающее бояриновский феномен полностью. Скорее и проще – разговор, живописное продолжение его с теми, кто ушел в неведении грядущего. Не с нами разговор, а в поучение нам, вовлечение нас в исповедальную беседу с ними, с кем изначально и неразрывно ныне творящий поэт связан жизнью и пером. С родителями, с поэтическими братьями, а через них – с историей, с личностями, с фигурами дальних и ближних веков, с верой. С теми, для кого он творит волшебный прорыв традиции русской поэзии в неведомые дали. В одинокую современность. Исполненная сказочности, неповторимых образов лирика Владимира Бояринова во многом представляет собой нечто не случавшееся в лирике… Фантомное явление, как в физиологии, – телесные члены оторваны, а болят как живые. Ожившие, наполненные кровью его души, любовью – фантомы. Нестерпимо яркие, прекрасные, реальные стихи. Лирика поэта, интенсивно прожившего свои счастливые годы в дорогом ему мире, в беспечальном окружении. И уже в одиночку, без нужнейшей ему поддержки испытавшего потрясения наступившего века. Ощутившего: ему в одиночку отвечать за наставшую неизвестность. И хранить память не отпускающей эпохи.
Именно это поэт с блеском и делает – в том числе творя фантомные образы дивной красоты, яркости. И самый громкий из них – страна, которой больше нет, Муза поэта:Она меня под красными знаменами
Переполняла страстными гормонами.
И грезил я! И рвался я в атаку
Без право возвращенья на Итаку.
С ним и образ горького смеха над собой: «Пошел я на Красную площадь. Мне крикнули трое в упор: – Ты– лошадь! Ты – лошадь! Ты – лошадь!» Да это же сущий террор!» Никакой обязательной конкретики в смятенном мировосприятии поэта, в его ничего не боящемся крике. Там же, на главной площади смело оповещает он:
Пролетарии всех стран,
Голодранцы и поэты,
Помирает русский Пан,
Попираются заветы.
До дрожи сказочно явлена эта гибель:
Иглы сбрасывает ель
На седые лохмы Пана,
И молчит его свирель,
И горит под сердцем рана.
Древние времена в современности оплакивает поэт, неизъяснимым объятьем соединив их со всеми горькими утратами эпох. Узрел он дивный сердцу «Струг небесный». Ввысь уходит русским словом запечатленная красота. Разделенная с родными ушедшими:
Вровень с ветром, вровень с тучей
Я поставил паруса,
И вознесся струг летучий
В заревые небеса…
……………………..
То не ропот русской вьюги,
Не борей свистит в кулак, —
То заспорили на струге
Пушкин и Гораций Флакк.
…………………………..
Как уйду я – рать святая
За отеческим селом
Пропоет в скитах Алтая
Староверческий псалом.
Звякнут ядерные цепи,
Вздрогнет дедушка Иртыш:
«Видят матушкины степи,
Как высоко ты паришь!»
И пышна и величава
Пропоет вослед Москва:
«Я твоя земная слава
И законная вдова!»
А как яро звенит наша поэтическая культура в ставших знаменитыми бояриновских строках:
И пока на Красной Пресне
Хоть один живой поэт
Распевает наши песни,
Есть Господь, а смерти нет!
Кстати, о ядерных цепях – в стихах о держащем в страхе землю атоме Владимир Бояринов очевидно следует «Атомной сказке» Юрия Кузнецова. Но с какой зрящей мудростью продолжает эту тему: «Но мирно спящий электрон, Когда его мы наблюдаем, – Активизируется он. Но сверх любого ожиданья Он начинает оживать…» Столь чуткое внимание к жизни электрона… А еще про рванувшую точку бытия – из нее родится новый мир! Торит поэт свой отчаянный, только образному слову доступный путь в микромир, в историческое бытие, в вековечную дорогу на Тверь, по которой шли странники, витязи, гусары наполеоновского нашествия, пробивались танкисты в танках. Жизнь кипела битвой. А сквозной образ – странника, бродячего плотника: