«Я и пишу!» Этими трогательными, наивными и явно ниспосланными свыше словами поэт заключает свою книгу стихов на все времена.
Владимир Бояринов может и должен занять в бесконечной шеренге стихотворцев в полной мере заслуженное им место в самых первых рядах кудесников русского слова, воителей за русскую идею.
Через несколько лет весь читающий мир убедится в истинности моего прогноза – я в этом уверен непреложно, ибо в мире явлены помимо сиюминутных несчастий и благ и непреходящие ценности на все времена!
30.06.2006 г.Квинтэссенция русской души
Пётр КАЛИТИН
Книга стихов Владимира БОЯРИНОВА «Красный всадник» (издательство «Вече», 2003) уже стала событием литературной жизни России, вобрав в себя не просто самое лучшее, сакраментальное и просто талантливое из написанного поэтом – вобрав в себя саму квинтэссенцию русской души. И поэтому разговор о бояриновской книге позволяет вспомнить и утвердить классический эстетический критерий: оригинальности – при оценке художественного произведения, который естественно заостряется до демонстрации – актуальнейшей демонстрации оригинальной русскости как таковой. Ведь вслед за ключевым теоретиком нацизма А.Розенбергом и прочими несостоявшимися «ключниками» наших душ (от Гришки Отрепьева до т. Троцкого) их нынешние ученики – если бы современно и тем более цивилизованно! – исповедуют принципиальное отрицание этой оригинальности, зашоривая её тем или иным частоколом понятных для них и потому заведомо вторичных и, конечно, товарных, продажных истин-висюлек. Кстати, не в розенберговском ли «подвешенном» единомыслии кроется причина запрета на его «Миф XX века» (не говорю о гитлеровской «Майн КампфТ со стороны нынешнего, якобы политкорректного официоза, чью точку зрения как раз и проговаривают бюджетно оплачиваемые, известные и – понятные, понятные умники-русофобы – особенно на TV (слепоты не хватает на русскую аббревиатуру!)?! Кому же захочется обнаружить, ладно, привычные: русофобско-католиче-ские или руоэфобско-троцкистские – нет, русофобско-нацистские! – рога, благо всё общечеловечески – «политкорректно» – едино?!.. И именно всем этим русофобам в наитоварнейшем виде: чистюлечного ничего – противостоит, празднично, былинно противостоит лирический геройй Владимира Бояринова – в «красной рубахе»:
По его ль сноровке, по его размаху,
По его ль желанью, по его уму
Подарила мама красную рубаху,
Видную рубаху сыну своему.
Какая удаль, какая мощь закладывается уже в ритм, ритм-накат стихотворения! А что говорить о судьбе героя?!
Пыль столбом взметнулась, расступились дали,
Полымем занялся парень на ветру.
…С той поры над степью только и видали
Красную рубаху рано поутру.
Неопалимая купина – неопалимая суть-жуть русской души не может не пламенеть без красной рубахи, ох, далёкой от понятного, т(о)варного. TV – комильфо – вот одно из откровений, пронзительно-первозданных откровений бояриновской книги. И не стоит его бояться, как любое подлинное от-кров{ь) – ение. Тем более и сам лирический герой делает его вехами своего пути:
О себе нимало не печалясь,
Я разлуку чувствовал острей.
Если что-то в жизни получалось,
Я спешил разрушить побыстрей.
Чем тошнее, тем оно и лучше, —
В забубённом этом кураже
Ни в тайге, ни в городе Алуште
Не нашёл я благости уже.
Тесен, тошен русскому человеку, нет, не отчий дом, не земля родная, не мир в делом – чего там хочется всяческим – метафизисцирующим, бердяйствующим, идейным – «ключникам»: ведь тогда нам только и останется, как в-их-истину воскурить кладбищенскими небожителями, русскими, но, ах, ах, не с т(о)варным – TV – ничего – тесен, тошен русскому человеку исключительно псевдо-благой, зацикленный на удачливости – безбожный – мир, чему посвящено программное стихотворение книги: «Так случится…»:
И воскликну я: «Здравствуй, Иуда!»
«Мы одни, – скажет он, – мы одни!
Непонятны мне все остальные.
И родней не бывает родни,
Потому что мы оба земные.»
Он вздохнёт: «Я устал призывать
Всех, кто знал о дрожащей осине.
А теперь есть кого предавать
И скорбеть о тебе, как о Сыне.
Здесь Владимир Бояринов и его лирический герой доходят до оригинального, до парадоксального осознания основной беды русского человека в XX веке: его здравомысленной приверженности земному с его безбожно-прагматическими благами; его цивилизованного желания обустроиться в счастье при помощи одной гуманно-родственной человечности. И за это русский человек – как настоящий иуда своей фасной рубахи – достоин неумолимого предательства и одновременно преданности Иуды оного, достоин – вместо Христа – в условиях Богооставленного, безбожного мира. Такова органическая метаморфоза всякого «одинокого» гуманизма, родственного в России иудству да ещё «ласкам» и «вкрадчивым речам» зелёного змия, как замечает поэт в другом стихотворении: «Прощание с зелёным змием». Но каково, каково быть преданным при всём своём гуманистичном ничтожестве – вместо самого Христа?! Чем ни ещё один здравомысленный соблазн, теперь земного, гуманизированного христианства?! И то же, ей-ой, на крови или, в лучшем случае – на дрожащей осине… Да, действительно тяжело и почти невыносимо осознание в себе, осознание вне себя русскости в её метаморфозах XX века. В её псевдоблагости, не важно большевистского или демократического разлива.
Как ни остро мы чувствуем время —
Время ранит больней и острей!
Так и тянет воспеть просто стихийную, самозабвенную – «заблудшую» – душу.
Она всего лишь птаха
Меж небом и землёй,
В своём скитанье давнем
Не ставшая ни камнем,
Ни мудрою змеёй.
Так и хочется умопомрачительной баньки – «Ерохвоститься пора!» Так и хочется любвеобильного экстаза до некой «весны». Но красная рубаха – неопалима, наша суть-жуть никуда не исчезает:
И поныне тропою окольной
Не объедешь и не обойдёшь
Звон молитвенный, звон колокольный,
Небеса обращающий в дрожь.
И в другом стихотворении:
И не надо пьянящей свободы,
Если тянет вглядеться в упор
На бездонные в омутах воды,
На горящий в потёмках костёр.
Даже Иванушка у поэта отнюдь не домашний дурачок-бездельник и тем более не здравомысленный иуда, а воин-богатырь, умеющий держать бойцовскую паузу и ждать без суеты целую вражескую орду, но главное – умеющий вопрошать, не надеясь на ответ в виде той или иной понятно-продажной истины, умеющий отвечать рукоприкладно – по бессловесно-победоносному существу. Так, сама русскость уводит поэта, а за ним и читателя от различных псевдоэстетических банальностей и стереотипов, оставляя нас один на один – в упор – с нашей подлинной и потому небезопасной – откровенной – природой.
Нет больше сил бодриться да куражиться.
Пора, пора подумать о душе.
Пора на одиночество отважиться;
Пора, мой друг, нет выбора уже.
И опять парадокс: речь идёт не о каком-нибудь экзистенциальном, индивидуалистическом или том же безбожном одиночестве. Нет, речь идёт о наверно единственно возможном сегодня для русского человека возвращении-прорыве в нашу национальную традицию – апеллируя к своим личностным и вроде бы сугубо эгоцентрическим, а получается – архетипичным! – безднам.; В условиях тотального уничтожения русского традиционного уклада и в деревне, и в городе. И в литературе. И Владимир Бояринов естественнее, доверительнее своих современников прислушивается к своей архетипичной русской душе, не боясь её откровенно безмолвного, откровенно апофзтического – откровенно акультурного – самовыражения:
До поры зерно таится,
Зарываясь в темноту,
Чтобы вдруг не опалиться,
Не ослепнуть на свету.
Под землёю прозябая,
Не спешит подняться в рост,
Чтобы курочка рябая
Не разрыла тех борозд…
Владимир Бояринов и его лирический герой мужественно переживают не только утрату близких, отчего дома, любимой, не только трагедию Родины – он мужественно пережил и своё долгое поэтическое молчание, можно сказать, невозможное для любого авторского самолюбия – для бояриновского тоже:
Пальцем в язве сердечной не стану копаться,
Но себе не прощу, не прощу никогда, —
Как ходили по свету они побираться,
У казённых порогов сгорать со стыда.
Так пишет поэт о своих вернувшихся стихах, и его вдохновению не мешает действительно традиционно русское, нет, не смирение, а трезвление над своими всегда греховными и потому творчески – первородно! – значимыми, и потому безмолвными безднами. Темнотою бездн. Именно из них произрастает оригинальная и одновременно мужественная светоносная! – поэзия Владимира Бояринова. Именно из них произрастает наша традиционная и одновременно модернизированная русскость. Именно из них вырастет и наша, наша новая Россия пускай не без наших потерь и просто без нас.
И пока нам, русским, страшно будет стать, как птицам небесным, травою – «пусть васильковой, пусть полынной» – по примеру наших безымянных предков – с их «высокой песней»: созиданием Руси-России-СССР – до тех пор мы будем строить свои маленькие россии в отдельно взятой квартире: с легко открывающимися замками – на радость ключнику» даже с неполиткорректной фомкой.
«День литературы» № 12, ДЕКАБРЬ, 2003 г.Евгений СТЕПАНОВ,
КАНДИДАТ ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК.
Владимир Бояринов, «Испытания», М., «Новый ключ», 2008.
Пытаясь понять поэта, всегда ищешь его литературные истоки, корни.