В 1944 году, после снятия блокады, началось восстановление Октябрьской магистрали. Наступил наконец день, когда впервые, после долгих месяцев блокады, прибыл долгожданный поезд из Москвы. В этом событии была доля труда и Клавдии Гавриловны Сидельниковой.
9 мая с утра по Измайловскому к Дворцовой шли и шли взрослые, дети, военные – строем и в одиночку… Казалось, сам весенний воздух был наполнен радостью, счастьем, ликованием… Сколько мук, страданий, голодных, холодных дней и ночей пришлось вынести каждому ради этого майского утра!
И началась мирная жизнь с ее радостями и повседневными заботами. В 1948 году Клавдия вышла замуж за Егора Ивановича – тоже путейца, мастера. Но «оседлой» жизни было мало: началась электрификация железных дорог – снова поездки, командировки. Эстония, Латвия, Литва, Мурманское направление, да еще учеба в ЛИИЖТе…
Окна комнаты Клавдии Гавриловны выходят в сторону Измайловского собора, окна кухни – на Неву. Окна той самой квартиры, отремонтированной их молодыми руками в начале 1944 года. В праздничные вечера отсюда, с высоты шестого этажа, хорошо видны всполохи салютов.
И вспоминается тот майский, победный Салют, с которого началась долгожданная мирная жизнь.
ИМЕННЫЕ ЧАСЫ
Летом 1941 года, отучившись год в ремесленном училище, что на Крюковом канале, собирался шестнадцатилетний Ваня Макаренков на каникулы – к себе на родину, на Смоленщину. Оттуда был он направлен в Ленинград учиться на столяра-станочника. Для промышленности страны Советов требовались молодые рабочие руки, и ехали по направлениям из глубинки в крупные города сельские подростки. Вместо отдыха, леса, речки – отрады сельских мальчишек – повезли их летом 1941 года под Стрельну рыть окопы. Группами по 25 человек с руководителем добирались утром на трамвае до Сосновой поляны, дальше пешком. На полный день – до 5 часов вечера. К труду Ваня был приучен с детства; хотя грунт был легкий, песок (траншеи шли в сторону Финского залива), все же к вечеру тело наливалось усталостью, каждый бросок лопатой давался с трудом. Но раз другие кидают – негоже отставать и тебе.
Фронт приближался стремительно, начались бомбежки. Макаренков попал в группу курсантов – пожарных по тушению «зажигалок». Бомбы встречали во всеоружии – наготове бочки с песком, щипцы. В сентябре в один из массовых налетов ему удалось сбросить с крыши 5 «зажигалок». Вместе с двумя ребятами Макаренков был награжден именными часами. (Впоследствии эти часы выручили его в голодную зиму 1941–1942 годов.) Преподаватель, руководивший действиями ребят, тоже был отмечен – получил костюм.
За год ребята уже научились кое-чему по плотницкой части. Послали их на завод – сбивали ящики для полевых телефонных аппаратов. Формировались новые дивизии, полки – для их материально-технического обеспечения требовалось многое. И все это в условиях фронтового города, под бомбежками, обстрелами.
Питание курсантов было получше, чем у других жителей блокадного Ленинграда. Вначале столовая была развернута в ближнем кинотеатре, пока туда не угодил снаряд. На заводе в учебных мастерских выполняли различные заказы, все для военных нужд, в том числе и волокуши для пулеметов. Обходились простым инструментом: лучковая пила, фуганок, молоток…
2 января 1942 года ремесленное училище – а это 900 человек – отправилось в эвакуацию. С Финляндского по железной дороге до Ладожского озера, потом погрузка в автомашины. В путь тронулись утром и на середине озера попали под бомбежку. Головная машина, где находился директор с документами, ушла под лед. Ребята кинулись врассыпную от ледовой дороги, где рвались бомбы; сверху били немецкие пулеметы… До Кобоны добирались по льду пешком. Первый привал был, как у многих ленинградцев, добравшихся до восточного берега, в холодной, открытой ладожским ветрам, церкви. Там, в Кобоне, и расстался Ваня с именными часами, получив взамен две буханки хлеба и ведро картошки, – не так уж много на пятерых голодных друзей-мальчишек.
Транспорт выделялся только для перевозки вооружений, продовольствия, воинских частей. Курсанты училища преодолевали расстояние от Кобоны до Тихвина в свирепые январские холода почти месяц. Они брели от поселка к поселку, от деревни к деревне. К вечеру, останавливаясь на ночевку, обращались в сельсовет – их размещали по избам. А утром – снова в путь. С каждым днем сил становилось меньше, ослабевших оставляли в деревнях до поправки. В Ижевск – конечный пункт назначения – из 900 человек добрались только 118.
Ленинградцев подселили к ребятам из местного ремесленного училища и сразу направили на работу. Ижевск по праву считался оружейным цехом страны – здесь производилась значительная часть стрелкового оружия, поступавшего на фронт. Изготовление прикладов для винтовок, автоматов – дело непростое, столярам хватало работы… Через год, в январе 1943-го, Макаренкова призвали в армию. Путь новобранцев лежал на восток.
Япония после Халхин-Гола не осмеливалась начать военные действия против СССР, но угроза нападения оставалась – советскому командованию приходилось держать на Востоке определенную часть войск. Здесь же были развернуты учебные полки, готовившие специалистов для вооруженных сил. В одном из них, насчитывавшем до 18 тысяч человек, обучался Макаренков минометному делу. Службу начинал в Хабаровске, в отдельном зенитном дивизионе. С началом военных действий против милитаристской Японии прошел путь с нашими войсками до Харбина, участвовал в его освобождении. С окончанием войны – снова Ленинград, ставший близким, родным после всего пережитого. И эти места – Крюков канал, Фонтанка, Измайловский проспект – заветные места Ленинграда-Петербурга – стали его малой родиной.
А бывая за городом, проезжая в электричке на Ломоносов, отыскивает он взглядом те лощины, высотки, через которые тянулись траншеи к Финскому заливу… Всё сравнялось, загладилось, заросло – осталась память.
Как сохранить ее для нынешних и будущих мальчишек – память о тех, кому было шестнадцать в далеком 1941-м?..
НА ПЕРЕКРЕСТКАХ БЛОКАДНОГО ГОРОДА
К жизни, которая сейчас, спустя много десятилетий, кажется «неподъемной», их готовила сама жизнь. Могла ли она, седьмая в большой крестьянской семье из лужской деревни Большое Конезерье, прохлаждаться, лениться, когда вокруг столько дел? Успевала и маме по хозяйству помогать, и выходила на полевые колхозные работы, и в школе не отставала. Семилетка, которую закончила Катя в свои шестнадцать, по тем временам значила много.
За трудолюбие, расторопность, исполнительность, привитые в детстве, ее полюбила семья, в которой она служила домработницей, переехав в Ленинград. И когда главу семьи переводили в Москву, Катю не только брали с собой – ее долго упрашивали, но она решила твердо: останусь в Ленинграде. Здесь работала старшая сестра, здесь подруги, и совсем недалеко до родных мест. Так же не отпускали ее и на новой работе – в средней школе, где кроме обязанностей завхоза она получала деньги в банке, приносила в положенные дни зарплату сотрудникам. Доверие немалое для молодой девушки, да еще и новичка в коллективе. Но отпустить пришлось – отношение о переводе было из УВД Ленинграда.
В 1939 году в городе шел набор парней и девушек, годных по состоянию здоровья, на учебу регулировщиками уличного движения. В школе новую сотрудницу хвалили, обещали повышение, но не лежала у Кати душа к этой работе. В отдел регулирования уличного движения – ОРУД – отправилась она вместе с двоюродной сестрой. Прошла медкомиссию, а сестру «завернули» по зрению. Так в трудовой книжке девушки появилась запись: «Управление милиции г. Ленинграда. Принята на должность регулировщицы ОРУД 4 апреля 1940 г.».
Начались дни учебы. Не такой простой оказалась предстоящая служба. Столько надо знать! Правила уличного движения, очередность пропуска транспорта, марки машин, действия в сложных ситуациях… И все это знать твердо, основательно, чтобы, оказавшись на посту, в потоке транспорта, распоряжаться четко, решительно – водители и пешеходы должны видеть регулировщика собранным, уверенным в своих действиях.
В общежитии тщательно подогнала летнее обмундирование. Гимнастерка и юбка должны сидеть ладно, по фигуре; в меру затянут ремень, начищены сапоги. Не раз подходила к зеркалу, осматривала себя в полный рост – в те годы к внешнему виду регулировщиков предъявлялись особые требования. С утра до ночи на многолюдных перекрестках они, регулировщики, были лицом ленинградской милиции.
Дивизионы ОРУДа располагались в общежитии по этажам. Их третий дивизион занимал, соответственно, третий этаж. Тут же была столовая, на улице – площадка для построений. На первом этаже располагался первый дивизион – только мужчины, дежурившие на постах правительственных маршрутов. Поначалу в казарменной жизни многое было непривычно, но вскоре втянулась, по душе пришелся жесткий распорядок армейского быта: везде чистота, аккуратность, не может быть и речи, чтобы разбросать вещи, кое-как заправить постель…
Позади недели учебы на курсах, стажировка, когда вместе с регулировщицей-наставницей выходила на пост, внимательно слушала объяснения, присматривалась, набиралась уверенности в действиях. Приближался день первого самостоятельного дежурства… Каждое утро на построении третьего дивизиона капитан Ламбехо проходил вдоль своего «войска» из пяти взводов, осматривал внешний вид, давал оценку вчерашнему дежурству, знакомил с оперативкой. Отсюда с построения регулировщики отправлялись на свои посты. Приходилось дежурить молодой регулировщице и на Литейном, где часто проезжали машины с большим начальством. Катя издали узнавала эти автомобили – приветствовала, как положено по Уставу.
Дежурства начинались в 8 утра. Трель свистка, поворот налево, направо, четкие команды жезлом. Минута за минутой, час за часом – и в зной, и в ненастье… В дождь набрасывала на плечи накидку, не покидала пост – движение ведь не прекращалось. Ей нравилась постовая служба, воинский, можно сказать, быт, привычка обходиться малым. Позавтракав рано утром, прихватив с собой разве только булочку, на весь день отправлялась на дежурство. Если в середине дня на 15–20 минут появлялся подменный, можно было забежать в столовую, взять стакан чая. (Привычка терпеть, обходиться без еды по 8–12 часов осталась у Екатерины Ивановны на всю жизнь – быть может, потому не так угнетал голод в блокаду.) Ее уже знали многие ленинградские шофера. Проезжая мимо, приветствовали, сигналили – тогда сигналы были разрешены. Донимала пыль – целый день посреди мостовой, в потоке легковых, грузовых машин, «лошадиных сил». Гужевого транспорта в довоенном Ленинграде было немало.