Выяснилось, что она жена председателя сельсовета. Было решено поехать проверить ее слова и заодно сдать донесения. Поручили это мне, Верочке и Соловьеву. Соловьев бесцеремонно втолкнул в машину задержанную и, поставив между ног автомат, стал ждать, когда я сяду с другой стороны. Быстро переодевшись, я схватил документы, карту, получил от комиссара указания, как и что делать на узле связи.
Ехали молча. Баба искоса поглядывала то на Соловьева, то на меня. По ее представлениям, здесь было что-то нечисто. Один был всамделишный красноармеец, вероятно, напоминавший ей мужа, другой чистый оборотень — то советский летчик, то немецкий офицер.
Подъехали к покосившемуся дому. Навстречу вышла старенькая женщина и стала, всхлипывая, обнимать Верочку. Соловьев, как монумент, сидел неподвижно, безучастно глядя вперед.
В доме стояли два телеграфных аппарата СТ-35 и несколько телефонов, Верочка зашла в боковую дверь. Мне пришлось ориентироваться самому.
— Кому здесь донесение передавать? — обратился я к сидящему в углу человеку средних лет.
— А вы кто такой?
— Я? — И тут я понял, что у меня нет имени. Я просто старшина авиации без документов.
Человек вышел из-за стола, внимательно рассматривая меня. Он нажал под крышкой стола кнопку, и в дверях вырос плечистый красноармеец с синими петлицами. Он подошел ко мне и, оттирая грудью в угол, взял донесения. Это уже было слишком. Во мне вспыхнули старшинские привычки ставить рядовых на место, когда они забывают о субординации.
— Это еще что за новшество в армии! — оттолкнул я его и выхватил донесение.
Красноармеец схватил меня за руку и ловко ее вывернул.
— Потише здесь, а не то… — И он, прижимая меня к стене, спокойно отобрал документы.
В это время отворилась дверь и вошла Верочка.
— Симаков, вы свободны!
Красноармеец отпустил мою руку и, расправив складки гимнастерки, деловито вышел из комнаты.
— Володя, вы и тут успели повздорить? С вами не соскучишься.
Человек в очках стоял перед ней навытяжку и ждал распоряжений. «Вот чудеса, — подумалось мне. — Наверное, Верочка не просто радистка».
— А вы куда смотрите, Архипыч?
— Да как же, Вера Павловна. Подозрительным он мне показался. Сапоги немецкие, посреди все русское, а сверху опять же немецкая пилотка…
Уточнение деталей донесений по аппарату заняло немного времени. Сразу видно было, что на той стороне провода опытный авиатор, знающий свое дело. «Передайте исполнителям, — стучал аппарат, — большую нашу благодарность за то, что они обнаружили танковую дивизию…» Все мелкие невзгоды остались где-то там, далеко… От радости я крепко поцеловал Верочку. Она радостно улыбалась.
— Понимаете, Верочка, а мой майор говорит, что наши данные для Красной Армии бесполезны. Все равно нечем отражать танковые атаки. Это мы еще поглядим, как нечем! Найдется, все найдется…
Потом мы поехали искать дом задержанной.
— Вот, вот моя хата, — затараторила она, когда мы подъехали к беленому дому с соломенной крышей.
Мы вошли в дом. Кругом была идеальная чистота. С лавки, кряхтя, поднялся хозяин.
— Ой, чоловик мой! — Она бросилась обнимать его.
Хозяин властным жестом отодвинул ее в сторону, спросил:
— Зачем пожаловали, Вера Павловна?
— Да вот хотим выяснить, чья это будет женщина.
— Как чья? Моя жонка… Да цыц ты, балаболка!
Вера все рассказала в общих чертах. Хозяин почесал затылок:
— И чего тебя черти носили в такую даль, а?
Женщина пыталась оправдаться. Хозяин стал надевать сапоги, не перебивая жену. Понять же что-либо из ее слов было просто невозможно. Наконец он своей широкой рукой прикрыл ей рот:
— Будя! Ясно! Шпионов искала… — И, уже обращаясь к нам, не торопясь объяснил, в чем дело.
Я диву дался, как он расслышал все это в скороговорке жены.
— Так как же нам быть?
— В тюрьму ее! — грозно прогремел председатель сельсовета, а сам заговорщически подмигнул нам.
Невозмутимый Соловьев, подыгрывая хозяину, вскинул автомат.
Баба, крестясь, отступила.
— Ну, сорочье твое племя, клянись перед своим богом, что будешь молчать как рыба.
Была произнесена страшная клятва. Прасковья облегченно вздохнула и снова спряталась за мужа, с опаской поглядывая на Соловьева.
Я заметил, что Вера была предельно серьезной. Ее не забавлял весь этот спектакль. Наконец что-то решив, она подошла к Прасковье и ласково попросила:
— Прасковья, вы уж извините, но мы просили бы вас немного поработать у нас. Прокопий Никанорович, вы уж не взыщите, нам такие люди, как Прасковья, очень нужны.
Прокопий Никанорович, смекнув в чем дело, немного поартачился для виду и согласился.
Возвращались мы, веселясь и комментируя прошедший день. Прасковья сидела, словно в рот воды набрав. Видимо, страшная клятва возымела свое.
Приезд Прасковьи не оказался неожиданным для комиссара. Это обстоятельство лишь укрепило меня в мысли, что Верочка пользуется его особым доверием.
А когда разговор коснулся конфликта в районном узле связи, комиссар улыбнулся:
— Моли бога, Володя, что Верочка подвернулась, а не то быть тебе битому.
Однажды комиссар, предварительно разослав людей по разным делам, усадил меня и майора перед собой и затеял разговор издалека. Решил он разработать новую операцию с полетом в дальний тыл. Надо было выяснить, где у противника стратегические резервы, каковы направления их движения. Вся трудность заключалась в том, как дозаправиться на немецком аэродроме. Партизанские отряды еще только создавались, устойчивой связи с ними не было. Единственное, чем мы располагали, это подлинными личными документами и фальшивыми полетными листами, которые нетрудно было сфабриковать, так как немецкая авиадиспетчерская служба относилась к ним как к ненужной формальности, ибо все пролеты и посадки дублировались телеграфом через штабы.
Когда все было десятки раз обдумано и проиграно, приступили к проведению операции. Еще раз выверив расчеты, мы ранним утром шагали к самолету в окружении всей нашей дружной маленькой колонии. Даже Прасковья, уже привыкшая к нашим обыденным полетам, наитием поняла, что мы отправляемся на рискованное дело. Она стояла на крыльце, держа в руке тарелку, и крестила нас на добрый путь. На опушке леса появился наш верный страж Передерий. Огромный, как всегда скупой в разговоре и в движениях, он мрачно смотрел на проходящую мимо него цепочку съежившихся от утреннего холодка людей. Комиссар шел с майором и молчал. Верочка незаметно подошла ко мне на повороте, а когда все скрылись, приподнялась на носки и, обняв, крепко поцеловала.
— Я буду ждать тебя, слышишь? Ты же сам говорил, что у летчиков есть такая примета: если их ждут, они возвращаются невредимыми.
Из-за поворота мы вышли, словно между нами ничего и не было. Пока прогревали мотор, провожающие стояли в стороне. Самолет начал разбег, я в последний раз взглянул на Верочку…
Мы вошли в облачность, чтобы скрыться от наших истребителей. Фронт затаился в предутренней тишине. В разрыве облаков на земле были видны наши и немецкие артиллерийские позиции.
До войны нам нередко говорили, что обнаружить такие позиции дело нелегкое. Тщательная маскировка меняет их очертания. А тут все было как на ладони.
Одно мне показалось странным. Немецкая сторона словно замерла, на советской виднелись то повозка, то какой-нибудь автомобиль. Я сообщил о своих наблюдениях майору. Он ответил, что заметил это и пытается понять, в чем дело.
Занятые рассматриванием земли, мы не заметили, как над нами проскочил И-16. Советский летчик, увидя нас, заложил глубокий вираж. Я дал длинную очередь с таким расчетом, чтобы она заставила летчика отвалить в сторону. Но он это сделал в самый последний момент. Руки немели при мысли, что это свой, какой-нибудь Васька и, на тебе, срубит нас не за понюх табаку. Майор сделал горку, и мы скрылись в облаках. Вдруг на волне немецкого взаимодействия я услышал:
— «Хеншель», возьмите влево, там облака гуще. Мы идем к вам на выручку.
Это была дежурная пара «мессеров», барражировавшая в квадрате. Надо было уходить и от них.
Мы вырвались из облаков и пошли бреющим полетом над степью. И тут только я понял, что потерял ориентировку. И на вопрос майора «где мы?» промолчал, разглядывая похожие друг на друга украинские села. Майор с усмешкой заметил:
— Может быть, нам забежать в сельсовет и спросить?
Мне было не до шуток. Если в ближайшие пять-десять минут я не определю место, операция провалится из-за перерасхода бензина.
— Спокойно, унтер-офицер, — пробормотал майор.
Самолет стал рыскать в поисках заметного ориентира. Наконец ориентир был найден. Небольшое озерцо с церковью и отводом шоссейной дороги я воспринял как подарок судьбы. Майор улыбнулся. Это была его первая улыбка.
Вскоре мы легли на свой курс и пошли вдоль железнодорожного полотна. Дорога была буквально забита составами. Эшелоны, что называется, шли один в хвост другому. Я включил рацию и передал свои наблюдения. Связь работала бесперебойно. В сухих ответных цифрах проскочило лишь два слова: «Почему молчали?» Рассказывать было некогда. Разведданные увеличивались как снежный ком. Майор заметил, что в составах нет ни боевой техники, ни живой силы. А когда мы сделали облет одного из них, стало ясно, что везут боеприпасы. Постепенно прояснялась картина: немецкая армия изготавливалась к очередному прыжку на нашем участке фронта.
Миновали зону радиуса действия советских истребителей. Майор облегченно вздохнул и произнес:
— Берите управление на себя. Надо перепроверить расчеты по бензину.
Я вставил ручку в гнездо, закрепил педали и осторожно повел самолет по горизонту, внимательно следя за компасом.
Через некоторое время я почувствовал, что майор осторожно корректирует меня. Наконец он оторвался от расчетов:
— В пределах нормы. Мне показалось, что с бензином у нас швах. Идем на дальнюю авиабазу.
При подходе к базе мы увидели на взлетной площадке двухмоторные бомбардировщики «Дорнье-215». Это было как нельзя кстати. Разумеется, стартовый персонал был занят ими и наша посадка на краю аэродрома будет не замечена.