Предводителем этой группы, казалось, был капитан Бернардо ***. К нему были обращены самые вызывающее взгляды и самые обольстительные улыбки дам. Действительно, капитан был амфитрионом праздника, иначе говоря, — он платил за все. Прошлой ночью он выиграл в рулетку порядочный куш и потому, по справедливости, ему следовало истратить, по крайней мере, две трети с друзьями и прекрасным полом, который, говоря вообще, насколько неохотно разделяет с мужчинами тягости жизни, настолько же настойчиво требует своей половины в ее радостях. Так, говорят, думали женщины в 1812 году, но… в настоящее время дело, разумеется, совершенно изменилось.
Вернувшись из казино de' Pomi, капитан Бернардо и его компания вошли в трактир, существующий до сих пор за заставой Гарибальди. Офицеры и дамы поднялись в первый этаж, в столовую, а Бернардо остался с хозяином, чтобы заказать обед.
Воспользуемся же этой торжественной минутой и дадим нашим читателям несколько биографических сведений о капитане.
Бернардо *** родился в 1782 году, в маленьком домике, ютившемся у самого Миланского собора[155], от бедных, но честных родителей. В двадцать лет, во время процветания Цизальпинской республики[156], наскучив заниматься ремеслом отца, то есть садовничеством, он променял заступ на ружье и сделался солдатом. Весной 1806 года он сопровождал короля Иосифа[157]в экспедиции против неаполитанского короля[158]; вернулся покрытый славою, с унтер-офицерскими галунами и сломанным ребром, напоминавшем ему, при каждом атмосферическом изменении, о Микеле Пецце, по прозвищу фра Дьяволо[159], и его сподвижниках.
В 1808 году он отправился в Испанию, потерял два пальца на левой руке во время штурма Остальрика[160], в награду за что получил от генерала Пино[161] офицерские эполеты. Принимал участие во всей этой достопамятной кампании, в которой итальянцы даром пролили столько крови; был произведен в капитаны и вернулся в Италию вместе с остатками итальянского корпуса генерала Леки[162], вступавшего в Испанию в количестве тридцати с лишком тысяч, а покидавшего ее в числе неполных девяти тысяч.
Прибыв в Милан, он стал расспрашивать про своих родных, но не мог найти никого, кроме сестры Доротеи, годами десятью моложе его. Родители давно лежали на кладбище[163]. Когда же он спросил про сестру, то ему ответили, что было бы лучше потерять ее, чем найти. Бернардо покраснел до корня волос, пробормотал какое-то проклятье по-французски и не стал больше доискиваться.
Вернемся теперь к 18-му февраля 1812 года и к нашей компании, весело пировавшей и провозглашавшей бесчисленные тосты. Достаточно сказать, что капитан Бернардо, как добрый итальянец, хотел загладить в этот день несправедливость, выказанную некоторыми французскими бумагомарателями доблестным нашим соотечественникам, сражавшимся с таким почетом в Испании[164]. Поэтому за каждого из этих итальянских воинов был провозглашен им тост.
Заметив, что товарищи его оказываются чрезвычайно изобретательными в придумывании новых тостов[165], капитан Бернардо счел благоразумным спуститься вниз и расплатиться, пока еще у него не потемнело в глазах, чтобы хозяин, воспользовавшись его опьяненьем, не мог написать цифру 6 «хвостом вниз», как говорится в Милане. Рассчитавшись, он собирался снова присоединиться к товарищам, как вдруг к подъезду подскакал во всю прыть вестовой с запиской.
Бернардо, прочитав записку, воскликнул:
— Черт возьми! Зовут в казармы. Пойду попрощаться с друзьями… Эй, хозяин! Подай бутылку вина вестовому!
С этими словами он стал подниматься в столовую.
Я слишком удалился бы от своего предмета, если бы вздумал рассказывать о знаменитом походе на Россию.
После московского пожара[166] десятки тысячи людей погибли среди ужасных мук во время отступления. Немногие, спасшиеся от мороза, огня, голода и казацких пик[167], почти все сложили свои головы в битвах под Люценом, Бауценом[168] и др., где победа, казалось, коварно улыбалась неисправимому истребителю людей, чтобы потом раздавить его самого под Лейпцигом и Ватерлоо.
В 1815 году Австрия, видя, что дорога расчищена, послала Бельгарда[169] для покорения Ломбардии и Венеции. Бельгард вошел в эти земли совершенно мирно; итальянцы при виде его только снимали шапки. Национальное войско было, разумеется, распущено. Многие из офицеров пошли искать счастья в дальние края, как, например, Вентура[170], поехавший организовать армию лагорского султана в Индии; Кодацци[171], служивший инженером в республиках Южной Америки и колонизовавший горную область Кордильеров, Венесуэлы, и т. п. Некоторые переменили мундиры и надели белую ливрею для новых повелителей; другие же, напротив того, остались верны своим убеждениям и предпочли горчайший хлеб нищеты всем пирам вице-королевского австрийского двора. В числе последних был и капитан Бернардо.
Попав в плен к русским в окрестностях Смоленска, он был отправлен в Петербург и по дороге отморозил себе ногу. Выздоровев после ампутации, он, как бы в вознаграждение за свои невзгоды, имел счастье понравиться одному из вельмож столицы, который, желая воспользоваться его сведениями по части садоводства и огородничества, отправил его управляющим в одно из своих имений на Волыни. Из бесчисленного множества всевозможных спекуляций самая лучшая — это всегда оставаться честным человеком. Бернардо с величайшей точностью следовал такому правилу и значительно улучшил свое состояние. Пятнадцать лет прожил он в России и по смерти своего хозяина вернулся на родину с небольшим капитальцем, плодом его многолетних трудов, на который рассчитывал просуществовать последние годы жизни.
В январе 1827 года Бернардо снова увидел шпиль Миланского собора. Ему было около сорока пяти лет, но раны, походы и суровый климат севера настолько ослабили его, что он постарел прежде времени.
Первой заботой Бернардо было разыскать свою сестру Доротею, отвращение к которой значительно ослабело в нем с годами. Она оказалась вдовой с тремя детьми, нищей и вдобавок пьяницей. Ласки невинных детей обезоружили гнев честного солдата и остановили его на пороге, когда он, в негодовании, хотел уйти навсегда. На другой день несчастная женщина стала просить у брата прощения, давая клятву не брать никогда вина в рот, и столько наговорила и наобещала, что Бернардо согласился, наконец, поселиться с нею. Таким образом, расходы его значительно увеличились. Капитал же был так незначителен, что являлась необходимость приискать какое-нибудь занятие для пополнения расходов. Бернардо взял в аренду клочок земли на окраине города[172], вскопал несколько куртин, выстроил маленькую оранжерею, которую наполнил цветами и душистыми травами. Уже через месяц он мог нарисовать над дверью своего жилища огромный букет роз, величиной с капустный кочан, и сделать надпись крупными буквами: «Здесь продаются цветы и букеты».
Вместе с цветами старый капитан занялся и своими племянницами, которые, кроме толчков от матери, когда она бывала под хмельком, не знали другого воспитания. Их было три[173]. Младшую звали Далией. К ней-то больше всего и привязался старик, может быть, потому, что это имя присоединяло девушку к миру цветов, в котором он провел всю свою жизнь.
Доротея сдержала слово не пить вина, но только вино она заменила водкой[174]. Бернардо кричал, бранился, угрожал, но всё напрасно. Каждое утро Доротея клялась исправиться, а вечером не могла держаться на ногах. Как быть? Прогнать ее, лишив этих детей матери? Прогнать!.. Но куда же денется несчастная, преданная своему пороку, без всяких средств удовлетворить его? Кончит, пожалуй, воровством или чем-нибудь хуже… А что станется тогда с репутацией семейства? Капитан же дорожил добрым именем больше, чем жизнью. Опасаясь худшего, он решился поэтому держать вдову при себе[175].
Через пять лет она умерла от delirium tremens[176], — обыкновенный конец всех закоренелых пьяниц; умерла, расточив своей беспорядочной жизнью то немногое, что брат ее успел собрать по зернышку с терпением муравья. Две старшие девочки тоже умерли одна за другой.
В конце концов, около старого капитана, обремененного годами, болезнями и невзгодами, осталась одна Далия, стройная и хорошенькая восемнадцатилетняя девушка, отданная с малых лет на обучение к модистке. Во время своего ученичества Далия приобрела множество сведений, необходимых для того, чтобы стать настоящей барышней. Она выучилась одеваться прилично несколькими метрами ситца, обедать полентой[177] с молоком, но никогда не выходила из дому без перчаток или в стоптанных башмаках; одним словом — исполнять весь кодекс пролетария, принимая жизнь такою, какова она есть, довольствуясь сегодняшним днем, без всяких забот о завтрашнем.
Так росла Далия, и никто еще не мог применить к ней циничного изречения Ларошфуко: «Нет честных женщин, которым не надоела бы их честность».