— Эмилия! Я вас люблю! Вы можете смеяться надо мной, можете презирать меня, но я не могу более скрывать своих чувств. Я люблю вас, Эмилия, люблю страстно, безумно; с той минуты, когда я впервые увидел вас, я уже весь принадлежал вам; напрасно искал я случая сказать вам хоть одно слово. Ваша суровая добродетель окружила вас точно неприступной стеной, и вот, чтоб пробить ее, я решился на сумасбродный поступок, которого вы были свидетельницей. Теперь моя участь в ваших руках. Вы можете сказать обо всем вашему мужу, можете выгнать меня, как человека, коварно проникнувшего в ваш дом с самыми злодейскими намерениями. Можете сделать больше: можете убить меня одним словом, сказав, что не любите теперь и не полюбите меня никогда!
Но Эмилия не убила его, не произнеся этого слова. Опустив глаза, она молчала и не вырывала своей руки из горячих рук молодого человека.
Через несколько часов Бернардо был перенесен к себе домой, больной, но торжествующий. Сердце Эмилии уже принадлежало ему. Месяц спустя, Бернардо уже настолько оправился, что мог выходить из комнаты. Первым делом его было отправиться с визитом к графу ***, под предлогом выражения благодарности за заботы о нем после катастрофы.
Этим началось их правильное знакомство. Бернардо так умел очаровать старика, что тот не мог удержаться, чтоб не пригласить его бывать у них иногда запросто. Люди никого так не любят, как тех, кому они сделали добро, сказал один философ. Вероятно, этому-то обстоятельству и был обязан в значительной степени Бернардо своим успехом у нелюдимого и ревнивого графа ***.
Что произошло дальше — рассказывать нечего. Могла ли Эмилия не предпочесть красивого, блестящего молодого человека своему старому, скучному мужу?
Они были счастливы, но счастье их продолжалось недолго. Через два месяца деспотическая воля Наполеона двинула одну половину Европы на другую. Бернардо должен был покинуть свою возлюбленную на другой день после того, как она, припав к нему на грудь, вся зардевшись румянцем стыдливости, сказала ему, что почувствовала себя матерью…
Вслед за молодым офицером уехал вскоре и граф, служивший в дипломатическом корпусе и отправлявшийся в качестве чуть заметной искорки в блестящем хвосте человека, который, подобно грозной комете, целую четверть века закрывал собою горизонт вселенной.
Через несколько месяцев Эмилия, под предлогом поездки на воды, скрылась в одном из загородных домиков, где вскоре и увидала свет прелестная девочка, отданная тотчас же на воспитание в одно крестьянское семейство. Молодая мать сама аккуратно выплачивала щедрое вознаграждение за содержание ребенка. Но вот кончилась убийственная кампания двенадцатого года. Граф неожиданно вернулся и, дав жене всего несколько часов на сборы в дорогу, увез ее сперва в Париж, потом в Вену, где, по окончании войны при помощи мечей и штыков, началась иная война, — война дипломатических хитростей, интриг и искательств. Граф хотел завести свой великосветский салон, совершенно справедливо рассчитывая, что красивая и изящная жена может значительно помочь его служебной карьере.
Графиня совершенно потеряла из виду свою дочь. Когда через пять лет она вернулась снова в Милан и начала наводить справки, то, к ужасу своему, узнала, что крестьяне, которым была отдана девочка, привыкнув жить не по средствам, пока она им платила, разорились тотчас, как только она перестала привозить им обычную плату за содержание ребенка. Они принуждены были продать для уплаты долгов всё свое имущество, так как ожидаемые деньги всё не приходили, и переселиться в город. Девочку же взяла какая-то нищая пьяница, пользовавшаяся весьма дурной репутацией. Ребенок был ей нужен для того, чтобы легче обирать сердобольных людей.
Затем всякие следы девочки совершенно исчезли.
Вот о чем думала графиня Эмилия, слушая рассказ Далии о капитане Бернардо. Несколько раз на глазах ее навертывались слезы и она восклицала: «бедный, бедный!»
— Да, ужасные были эти времена, — сказала она в заключение. — Сколько крови, сколько жертв! А из-за чего? Теперь, по крайней мере, если приносятся жертвы, то это делается для блага отечества… Если не мы, то дети наши будут наслаждаться плодами наших усилий. Ах, кстати! Надеюсь, что теперь ты не откажешься, наконец, рассказать мне, что нового пишет тебе твой художник.
— О, еще бы! — поспешила воскликнуть Далия и, развернув письмо, принялась громко читать его.
В начале письма Роберт, попросив снова прощения в том, что уехал без ее ведома (в чем был давно уже прощен), рассказывал всё по порядку, начиная с отплытия отряда и до высадки в Марсале.
— Ну, это мы уже знаем, — сказала графиня. — Читай дальше, моя милая.
Далия продолжала читать:
«Двенадцатого мы с сотней пичиоти[277] (так зовут здесь сицилийских волонтеров) часа в четыре пополудни выступили из Марсалы и направились к Салеми[278]. Не доходя несколько миль до города, Гарибальди приказал сделать привал. Да и пора было! Сил наших не хватало больше. От голода мы чуть не валились на землю. Представь себе, Далия, мы почти сутки ничего не ели».
— Бедняжка! — воскликнула Далия.
— Бедняжка! — повторила графиня. — В такие годы и при такой усталости, воображаю, как они, должно быть, проголодались. А у твоего Роберта аппетит, вероятно, волчий?
Далия, улыбаясь, кивнула утвердительно головой.
— Точь-в-точь, как мой Эрнест! Да, точь-в-точь, как мой Эрнест! — говорила себе графиня. — Но читай дальше, милая.
«Мы останавливаемся у фермы Рампингалло[279], составляющей собственность барона Мистретта. Славный человек! Узнав, что Гарибальди должен проходить мимо, он выслал ему навстречу своего племянника, который сказал генералу, что ферма и всё в ней находящееся отдается в полное распоряжение Гарибальди. Действительно, не прошло и пяти минут, как нам вынесли хлеба, баранины, сыру, вина. И какого вина, если бы ты знала, Далия! (Девушка засмеялась.) Эта ферма Рампингалло стоит на одной из живописнейших местностей, какие я когда-либо видел. Я набросал ее на клочке бумаги и покажу тебе, когда вернусь… Ну, вот, едим мы себе, уписывая провизию за обе щеки — Гарибальди сидел на траве и тоже ел с нами совершенно запросто — как вдруг прибегает наш часовой, стоявший на пригорке, и говорит, что корпус королевских войск приближается к нашему бивуаку. В одно мгновение мы были под ружьем. Но через несколько минут разведчики, высланные вперед Гарибальди, сообщили, что это не королевские войска, а отряд сицилийских инсургентов под предводительством братьев Сант-Анна. Можешь себе представить, как мы их встретили! Что это за славный народ, Далия! Смуглые, стройные, с черными бородами и еще более черными глазами. Одним словом — красавцы! Кстати, нужно сказать тебе, пока еще всё свежо у меня в памяти, как мы приобрели себе капеллана. Вот как было дело. За несколько времени до прихода отряда братьев Сант-Анны[280] к нам подошел францисканский монах. Следует сказать тебе, что здешние монахи ни капельки не похожи на наших. Это большею частью люди искренно преданные свободе и служащие народному благу. Францисканец спрашивает, где Гарибальди, который как раз в эту минуту поил коня у колодца. Монах идет прямо к нему, становится на колени и восклицает: „Благодарю тебя, Господи, что ты дал мне увидеть собственными глазами Мессию свободы! С этой минуты, генерал, клянусь жить и, если будет нужно, умереть за вас и за Италию!“ Тогда Гарибальди говорит ему: „Хотите идти с нами?“ „Куда угодно, генерал!“ — отвечал монах. „В добрый час!“ — сказал Гарибальди.
„Этого францисканца зовут Джованни Панталео[281]. Он из монастыря Санта-Мария, находящегося в Салеми, где был учителем философии“».
— Неужели и наши монахи и попы сделаются хорошими гражданами! — воскликнула Далия.
— Ах, моя милая, я на это не надеюсь, потому что достаточно пожила на свете и знаю, что как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Но продолжайте дальше.
Роберт рассказывал подробно о дальнейшем походе гарибальдийцев до прибытия в Калатафими.
— Ну, право же, твой Роберт — образец точности и обстоятельности! — воскликнула графиня.
— Я и сама не знаю, как надивиться этому, — отвечала Далия, — потому что он всегда был такой безалаберный. С ним свершилось чудо, настоящее чудо.
Затем в письме следовало описание сражения при Калатафими, во время чтения которого обе женщины ахали и охали, а графиня даже подносила к носу пузырек с о-де-колоном. Письмо заканчивалось известием, от которого сердце молодой девушки наполнилось благородной гордостью и она почувствовала, что точно выросла на вершок.
Вот это дорогое, радостное известие.
«На другой день полковник Сиртори позвал меня к себе и, ударив по плечу, сказал: „Я следил за вами во время битвы. Вы храбрый юноша. Гарибальди производит вас в офицеры. Вот вам шпага. Употребляйте ее всегда на защиту народа и его свободы!“ С этими словами он подал мне шпагу, взятую у одного бурбонского офицера, храбро сражавшегося и погибшего в битве».
— Ах, как мне нравится твой Роберт! — воскликнула графиня Эмилия. — Ей-ей, моя милая, ты можешь гордиться избранником твоего сердца.
— О, да! — сказала Далия, краснея.
— Чего бы я не дала, чтоб и моего племянника тоже произвели в офицеры!
— Завтра я буду отвечать Роберту и поручу ему заботиться о вашем племяннике Эрнесте. Не так ли? — сказала Далия покровительственным тоном, составлявшим весьма курьезный контраст с ее детским личиком.
— Да, да, его зовут Эрнестом. Я буду тебе очень благодарна, милая. Между молодыми людьми дружба завязывается скоро, а иногда помощь доброго товарища дороже всех высоких покровительств. Ну, а теперь прощай, голубушка. Очень рада, что познакомилась с тобой. Навещай меня, когда я бываю в Милане.