— Именем короля, отворите! — загремел грозный оклик.
Хозяин, бледный как полотно, бросился к двери. Через минуту отряд карабинеров, под предводительством полицейского комиссара, ворвался в комнату и окружил трех гарибальдийцев. Они, разумеется, и не думали сопротивляться. Один Роберт схватился было за рукоятку ножа, который каждый истый сицилианец всегда носит в сапоге или за поясом. Но Эрнест знаком остановил его.
— Кто вы, откуда и зачем пришли? — спросил комиссар.
— Эчеленца, мы бедные работники, — отвечал Эрнест. — Я и он (при этом он указал на Валентина) — каменщики, а вот этот — маляр.
— Откуда вы?
— Из Джирдженти, эчеленца. Пришли сюда работать у одного палермитанца.
— Покажите бумаги!
Все трое полезли в карманы за бумагами.
Комиссар внимательно осмотрел их, сличая приметы, и, по-видимому, не нашел ничего подозрительного.
— А как вы смели прийти так поздно? Разве вы не знаете, что его превосходительство строжайше запретил входить в город после девяти часов?
— Виноваты, эчеленца! — воскликнул Эрнест, подталкивая своих товарищей, чтобы и те не оставались безмолвными. — Мы не знали ничего и нечаянно запоздали дорогой!
Голос трех путешественников был так искренен, бумаги так безукоризненны, что комиссару ничего не оставалось, как смягчиться.
Однако он обвел их грозным взглядом и, обращаясь к хозяину, сказал:
— Смотри за ними и не выпускай никуда. Завтра я приду опять.
С этими словами он отдал их бумаги хозяину и со всей своей ватагой направился к двери.
У наших друзей точно гора свалилась с плеч. Они чувствовали себя спасенными.
Но у порога комиссар остановился и довольно небрежно, очевидно, больше для успокоения совести, спросил:
— Вы сказали, что пришли в Палермо на работу?
— Точно так, эчеленца, — отвечал Эрнест. — В Джирдженти негде заработать одного сольди. Я прежде работал в Палермо и теперь мой прежний хозяин опять сделал мне заказ.
— А как зовут твоего хозяина?
— Флоридо Матеучи, эче…
Но он не кончил фразы. В одно мгновение вся свора кинулась на них, схватила и бросила на землю прежде, чем они успели опомниться.
Ужасная случайность: Флоридо Матеучи — это был тот самый купец, на которого указал в своем фальшивом доносе Мерлино. Это был человек самый смирный, самый безобидный, вернейший из подданных неаполитанского правительства, заботившийся только о собственном спокойствии. Заподозрить его в заговоре против бурбонов было верхом комизма. Мерлино знал, что на другой же день сам Манискалько поймет, какую глупость он сделал. А Орсини, ничего не знавший, выбрал Флоридо мнимым хозяином для своих друзей потому, что был вполне уверен, что на него никогда не падет ни малейшего подозрения.
Теперь же, вследствие несчастного совпадения, Эрнест и его товарищи попали в положение более чем опасное.
В одну минуту все трое были обысканы и у Эрнеста в складке плаща найдена записка к Мокарде и Розалино. Этого было более чем достаточно для обличения их. Тотчас же всех троих связали и комиссар послал одного из карабинеров уведомить о случившемся Манискалько и Сальцано. Сам же он остался караулить пленных, боясь поручить их кому бы то ни было.
Оба они, Сальцано и Манискалько, примчались через четверть часа, потому что были неподалеку.
Одного взгляда старой лисицы Манискалько было достаточно, чтоб узнать Эрнеста.
— Граф ***! — вскричал он. — Вы здесь?
— Да, здесь! — сквозь зубы проговорил Эрнест, понимая, что всякое запирательство бесполезно.
— Где же ваш отряд? Не может же быть, чтобы вы были одни?
— Мой отряд! — с усмешкой сказал Эрнест. — О, он близко, ближе, чем вы думаете, и упадет на вас, как снег на голову!
— Как, что вы говорите? — пролепетал директор полиции.
— Сейчас же прикажу бить тревогу! — вскричал, храбрясь, Сальцано.
— Бейте, бейте, пока вас не побил Гарибальди!
— Гарибальди! — в один голос воскликнули Манискалько и Сальцано. — Сам Гарибальди под Палермо… всё подтверждается… Боже праведный! Генерал, скачите немедленно в казармы, а я полечу предупредить наместника. А вы, — обратился он к комиссару, — отведите пленников в тюрьму. Вы отвечаете за них головою!
И оба опрометью выбежали из комнаты.
Пленников повели. Два ряда карабинеров шли по обеим сторонам, сверкая примкнутыми штыками.
Зловещий кортеж направился по пустым улицам к городской тюрьме. Мерные шаги солдат раздавались по мостовой, пугая мирных граждан, еще не успевших заснуть.
Вот они у рва. Заскрипели, завизжали блоки, загремели толстые цепи и подъемный мост тяжело опустился на каменный контр-эскарп. Двое карабинеров пошли вперед, за ними одного за другим повели пленных. С противоположной стороны отворилась в железных воротах крошечная калитка, а за ней виднелся длинный коридор, в котором было темно, как в могиле.
Пленные нырнули туда. Захлопнулась калитка, загремел засов, поднялся снова железный мост — и три новые жертвы были отрезаны от всего живого, — быть может, навсегда!
Глава XIII. Тюрьма
Всех троих втолкнули в какую-то маленькую клетку. Сперва они ничего не видели, потому что, несмотря на толстые железные решетки в окнах, ставни были из предосторожности заперты. Эрнест зажег спичку и, подняв ее над головой, окинул взором свое новое жилище. Оно было неказисто. В одном углу стояли деревянные нары с небольшим косым возвышением у стены вместо подушки. В другом виднелось высокое, вонючее ведро. Пол был каменный, в некоторых местах выдолбленный точно промоинами. По стенам ползали насекомые, быстро убегавшие в свои закоулки, испугавшись неожиданного света.
— Ну, вот, мы хотели нанимать комнату, а теперь переночуем даром, — сказал со смехом Роберт, бросая на нары свой маленький узелок.
— Ничего, бывало и хуже, — сказал Эрнест, оканчивая осмотр.
Пленники расположились на нарах, — так как другой мебели не было, — кто сидя, кто лежа, и через час все трое спали тем крепким сном, какой бывает только в этом счастливом возрасте.
Они проснулись рано. Солнечный свет проникал сквозь щели между ставнями и играл на грязном полу тюрьмы так же весело, как на лужайке, где резвится кучка детей с кудрявыми головками.
Первое пробуждение в тюрьме — ужасно. Впечатления свободы так еще свежи и живы, что вид тюрьмы производит действие, похожее на удар обухом по голове.
Все трое испытывали щемящее, ноющее чувство.
— Вероятно, нас скоро поведут к допросу, — сказал Роберт, стараясь казаться бодрым.
— Да, — отвечал Эрнест, — нам нужно приготовиться. Манискалько сообразит, что если мы пришли одни, то, значит, рассчитывали найти товарищей в самом городе. Конечно, ему захочется узнать их имена… Понимаешь?
Он многозначительно взглянул на Роберта.
Роберт не был труслив — он доказал это на поле битвы. Но зловещие слова друга заставили его побледнеть. Он понял, на что тот намекает.
Действительно, пытка в самых ужасных ее видах употреблялась бурбонской полицией при допросах политических преступников. Это — факт, несомненно доказанный.
Эрнест лично знал несколько живых свидетельств справедливости слухов, ходивших по всей Италии о правосудии неаполитанских бурбонов. Он знал, что та же участь ожидает, быть может, и их, и потому хотел заранее приготовить своих еще неопытных товарищей к худшему.
— Помнишь мессинца Винцо? — спросил он Роберта: — того самого, который приезжал к Мадзини в 55-м году?
— Помню. Он был потом у Гарибальди, там я встретился с ним.
— Ну, теперь он на всю жизнь калека. Его схватили; полицейский комиссар Карега приказал избить его палками до полусмерти, потом его привязали за ноги к одной колонне, за руки к другой и на его распятом в таком виде теле стал прыгать сам Карега, приговаривая: а ну-ка, развязывай язык-то, развязывай!
— О, мерзавцы! — вскричали в один голос Валентин и Роберт, у которых негодование заглушило все прочие чувства.
— Бывало и хуже, — продолжал Эрнест. — Другой мессинец, Джованни Виена, в январе пятьдесят девятого года прибыл в Палермо по торговым делам. Его арестовывают, обыскивают и находят шифрованную записку без адреса. На допросе он отказывается сказать, кому она должна быть передана. Тогда полицейский комиссар Понтило приказывает положить его в мешок, бросает его в лодку и плывет с ним к пустынному мысу Цафферано[311], находящемуся неподалеку от Палермо. Здесь несчастного Виену спускают в море и держат под водою до тех пор, пока он не перестает шевелиться в своем мешке. Тогда его вытаскивают, приводят в чувство и снова уговаривают выдать своих товарищей. Когда же бесстрашный юноша отказался предать их, его снова сажают в мешок и бросают в море, а потом еле живого привозят обратно в Палермо.
— Да неужели же это правда! — вскричал Роберт.
— Сущая правда! — отвечал Эрнест. — Бурбонская полиция способна на всё и не останавливается ни перед чем, если ей нужно выведать какие-нибудь важные тайны. Это ни для кого не секрет, и нам, друзья мои, нужно приготовиться ко всему. Этот самый Манискалько завел наручники с нажимными винтами. Следователь Бруно связывает допрашиваемых таким образом, что помещает их голову между ногами. Другие обматывают головы тонкими бечевками и потом закручивают их палкой, пока они не врежутся в череп до самой кости. Третьи…
В эту самую минуту загремели запоры, и все трое невольно побледнели.
Вошло несколько карабинеров в сопровождении ключаря. На руки пленников наложили меноты[312] и повели по длинным извилистым коридорам, по бокам которых видно было множество черных дверей. Наконец, они остановились у двери, охраняемой часовыми с ружьем. Ключарь отворил ее, и они очутились в следственном зале. Это была темная комната с узкими бойницами вместо окон, как во всех средневековых зданиях. Тусклый полусвет, проникавший сквозь эти щели, падал прямо в спину трем человекам, сидевшим за большим дубовым столом, покрытым бумагами. Это были следователь, его секретарь и монах, всегда присутствовавший на всех допросах, чтобы приобщить допрашиваемого святых тайн, в случае, если бы это понадобилось.