Глава XIV. От Палермо до Неаполя
Взятие Палермо было делом поразительным по своей смелости, неожиданности и по громадному влиянию, которое оно имело на ход всей кампании! Со взятием его, можно смело сказать, бурбонская монархия погибла окончательно. Но для того, чтобы понять истинное значение этого факта, нужно разъяснить многое.
Гарибальди победил вовсе не превосходством материальной силы. Даже на другой день после победы его военные силы были гораздо слабее сил его противников. При взятии Палермо он располагал всего двумя тысячами воинов и тысячью с небольшим сицилианских волонтеров — пичиоти. Правда, ему содействовали горожане. Но при внимательном рассмотрении легко убедиться, что их помощь в сущности была весьма незначительна уже потому, что в городе вовсе не было оружия. Численно бурбоны, по крайней мере, в четыре раза превосходили гарибальдийцев, если даже считать всех их сторонников без исключения.
Чему же обязан был Гарибальди своим поразительным успехом?
Многие готовы этот успех приписать дурному состоянию бурбонской армии, невежеству офицеров, трусости солдат и злоупотреблениям поставщиков.
Но это далеко не так. Молодой король Франческо был страстным любителем армии, и если чем интересовался в своей жизни, то только ее реорганизацией. При всех своих недостатках, неаполитанская армия едва ли в чем-нибудь уступала армиям других народов. Она была прекрасно обучена, потому что король постоянно делал маневры и беспрестанные смотры. Что же касается трусости солдат, то такое мнение не заслуживает даже серьезного опровержения. Бывает разница в храбрости, в способности преодолевать врожденный человеку инстинкт самосохранения, между отдельными людьми. Но едва ли может существовать какая-нибудь уловимая разница в этом отношении между двумя более или менее многочисленными массами людей. Неаполитанская армия, без всякого сомнения, оказалась бы такой же храброй, как и всякая другая, если б ей пришлось сражаться против иноземного нашествия, защищать родную землю, свои семьи, своих детей. Очевидно, была какая-то особенная причина, делавшая эти двадцать тысяч отлично вооруженных, прекрасно обученных военному делу людей неспособными устоять против двух-трех тысяч гарибальдийцев, вооруженных весьма плохо и почти вовсе необученных военному делу.
Эта причина лежала в глубоком сознании, что бурбонское правительство непрочно, что оно не внушало никому симпатии и поэтому должно погибнуть. Каждый генерал, офицер, солдат в глубине души чувствовал, что он должен быть разбит, и поэтому сражался настолько, насколько это было необходимо, так сказать, для очистки совести. Бурбонское правительство само себя утопило своими действиями. Гарибальди только помог ему, разорвал только шлюзы. Армии за армиями точно таяли пред его лицом, как снег перед весенним солнцем. Не было ни одной битвы, где бы бурбоны не превосходили его численностью вдвое, вчетверо, вдесятеро, как было, например, в Палермо. И при всем этом победы Гарибальди обходились ему, сравнительно, чрезвычайно дешево! Неудивительно, что народ окружил личность своего героя каким-то мифическим ореолом, считая его не то полубогом, не то волшебником.
Но в девятнадцатом веке не верят ни в какие чудеса. И простодушная вера в них народа считается лишь указанием на существование какой-нибудь глубокой причины, незаметной для глаз неразвитых, необразованных людей.
Вся волшебная сила и величие Гарибальди заключались в том, что он являлся выразителем заветных желаний всей итальянской нации, сумел более чем кто-либо из подобных ему людей внушить к себе столько веры и энтузиазма в народных массах. В этом отношении Гарибальди — человек единственный. Все герои, начиная от Цезаря и кончая Наполеоном, создавали вокруг себя класс людей, связанных с ними личными интересами, и затем пользовались этим организованным меньшинством для того, чтобы при помощи его управлять большинством.
Гарибальди же никогда не создавал вокруг себя такого меньшинства. И тем не менее этот человек несколько раз держал в своих руках судьбу Италии, и одного слова его было достаточно, чтобы повести народ в ту или другую сторону.
Таково нравственное, совершенно непосредственное влияние Гарибальди на народ.
В борьбе с бурбонами в Сицилии он бросил на чашу весов весь свой безграничный нравственный авторитет. Мудрено ли после этого, что правительство короля Франческо II со всеми своими армиями и крепостями не могло устоять?
Едва весть о взятии Палермо разнеслась по Италии, как туда сразу нахлынула целая стая дипломатов, налетевших, точно коршуны, на готовую добычу. Кавур, тогдашний министр Виктора-Эммануила, оказывавший до сих пор весьма сомнительное содействие Гарибальди, который возбуждал глубокую зависть в министре, пожелал тотчас же присоединить остров к владениям своего короля. Гарибальди хотел отложить вопрос о присоединении до окончательного освобождения и острова, и неаполитанских провинций на полуострове. Но Кавур готов был лучше отказаться — разумеется, на время — от неаполитанских владений на твердой земле, лишь бы вырвать это дело из рук Гарибальди и иметь возможность сказать подобно Сулле в югуртинской войне: «Он одержал победу, а я окончил войну!»[320]
С этою целью Палермо начало опутываться целой сетью интриг, искательств и т. п. вещей, возбуждавших глубочайшее отвращение и приводивших нередко в отчаяние такого великого по своей простоте и бесхитростного, подобно ребенку, человека, как Гарибальди.
Однако Кавур и все его агенты ошиблись, оценивая значение победы и взятия Палермо. Добычу делить было еще чересчур рано. Речь была покуда не за дипломатами, а за пушками и ружьями.
На острове оставалось еще более тридцати тысяч королевского войска. Все крепости и многочисленный флот находились в их распоряжении. Против таких сил нельзя сражаться при посредстве дипломатических перьев.
После взятия Палермо, действительной столицей неаполитанских владений в Сицилии сделалась Мессина, второй по величине город на острове. Генерал Клари[321], комендант города, сумел внушить к себе доверие солдат, так что он один удержался на острове до самого конца кампании.
И вот из Мессины двинулся пятитысячный корпус, состоявший из пехоты, кавалерии и артиллерии, под командой полковника Боско[322]. Целью его действий были не главные силы Гарибальди, сосредоточенные у Палермо, а его резерв, только что приведенный полковником Медичи из северной Италии. Расчет Боско был сделан совершенно верно. Проект всеобщего вооружения, замышляемый Криспи, совсем не удался. Гарибальди приходилось поэтому рассчитывать исключительно на волонтеров. Но сицилианские волонтеры, годные для партизанской, горной войны, при других условиях похода далеко уступали северным итальянцам, значительная часть которых уже делала несколько походов с Гарибальди. Поэтому поражение Медичи, который привел с собой лучшие силы Италии, было бы для Гарибальди весьма тяжелым ударом, парализовавшим его силы в самом корне.
А между тем поражение и даже уничтожение этого корпуса, вдвое слабейшего, чем корпус роялистов, было весьма возможно. Медичи высадился около Милаццо[323], в нескольких милях от Мессины и в значительном расстоянии от Палермо. Таким образом, Боско, опиравшийся вдобавок на городские укрепления, мог всегда получить через несколько часов свежие подкрепления из Мессины, тогда как Медичи был предоставлен собственным силам.
Гарибальди всё это отлично понял, как только получили от Медичи известие о движении на него неаполитанского корпуса. Тотчас же он собрал небольшой отряд альпийских стрелков и двинулся с ними к Милаццо. Оставив отряд свой за собою, Гарибальди, по обыкновению, поскакал со своим штабом впереди и прибыл на место битвы в ту самую минуту, когда под напором превосходивших его неприятельских сил левое крыло Медичи начинало уже подаваться и когда ему угрожало очутиться отброшенным к морю.
Быстрым взглядом полководца Гарибальди окинул позицию и понял, как этой частной неудачей можно воспользоваться, чтобы окончательно уничтожить врага. Послав на правый фланг Медичи с приказанием держаться как можно упорнее, он лично помчался на левый фланг, где новобранцы Маленкини[324] в беспорядке отступали перед атакой неаполитанской кавалерии. Решившись во что бы то ни стало остановить натиск врагов, Гарибальди один, с небольшой кучкой офицеров своего штаба, бросился в самую середину неаполитанского эскадрона в узкой улице деревни. Начался рукопашный, ожесточенный бой. Гарибальди чуть не попался в плен и спасся благодаря только храбрости капитана Миссори[325].
Мы рассказали этот маленький эпизод для того, чтобы показать, как действовал Гарибальди в бою и как мало он щадил самого себя.
Атака неаполитанцев была остановлена. Тем временем Маленкини собрал своих молодых солдат, которые, будучи пристыжены геройством своего вождя, бросились вперед как львы и прогнали бурбонов из деревни. Приказав Маленкини удержаться здесь непременно, Гарибальди поскакал к правому флангу, от которого зависел успех битвы.
Увлеченный своим планом отбросить гарибальдийцев к морю, Боско двинул все свои резервы к левому флангу, чтобы сломить его окончательно. Но в это самое время Гарибальди был уже на правом фланге и, собрав своих старых, испытанных соратников, повел их в атаку с такой стремительностью, что ослабленные линии неаполитанцев, лишенные своих резервов, в беспорядке бросились бежать, распространяя повсюду в своих единомышленниках смятение и ужас.
Боско не смел больше думать о наступлении. Запертый на полуострове, где находился город Милаццо, он не мог ни отступить, ни двинуться вперед, не дав новой битвы. Но на последнее ни он, ни его войска не были способны. Он уже знал, что имеет дело с самим Гарибальди.