Приходилось брести через заснеженные пространства, припорошенные пеплом. Накануне солнечные лучи растопили снег с поверхности, но ночная стужа покрыла его опасно хрупкой ледяной корочкой. Порой карабкались через застывшие реки свежей лавы, острые неустойчивые камни, впадины, бугры, откосы, обрывы... Ободряли друг друга возгласами, взмахом руки. Бывалые помогали новичкам, рассеивали их опасения, подбадривали своим смехом. Беспокоила необычная подвижность воздуха, внушали страх запахи серы, порывы ветра порой вынуждали с размаху бросаться плашмя, дабы не быть опрокинутым...
Наконец подходили к подножию верхнего, последнего конуса. Прохлаждаться было некогда: небо уже просветлело, с минуты на минуту взойдет солнце. Но склон становится невозможно крутым, и земля буквально уходит из-под ног: шаг вперед и отступить, перевести дыхание, не хватает воздуху... К счастью, гид хорошо знал, как надо двигаться по этой предательской почве, он показывал, как следует ставить ногу, подсказывал, что кое-где лучше подняться наискось, пройти лишних несколько шагов, чем упрямо топать вверх по склону.
После особенно выматывающего перехода между бездонной пропастью и крутым подъемом, когда от внезапных фонтанов газа с резким запахом серы становилось нечем дышать, когда казалось, что все силы на исходе, неожиданно приходила награда - оказывалось, что неустрашимый путник все-таки добрался до манящего кратера. Усталость и страхи куда-то отлетали, и взор перебегал с места на место, не зная, где остановиться: погрузиться ли в дымный провал кратера или блуждать от края до края громадного горизонта, открывшегося отсюда на сотни миль?
"Вскоре после того, как мы расположились на высочайшей вершине Этны, взошло солнце, и взорам нашим предстала сверкающая картина, которую невозможно описать словами. Горизонт светлел постепенно, и мы видели большую часть Калабрии, вплоть до удаленного ее побережья, маяк Мессины, Липарские острова: вершина Стромболи, казалось, дымится у самых наших ног. Мы обозревали целиком всю Сицилию, с ее реками, городами, гаванями, словно у ног наших была расстелена географическая карта".
Вдоволь наглядевшись на чудесный бескрайний пейзаж, путешественники обращали свои взоры на кратер. Часто на дне воронки все было тихо, только летели по ветру кудрявые струйки дымков. Находились смельчаки, которые даже наклонялись вниз, к ужасу проводников, опасавшихся резкой перемены ветра, или ослепляющего фонтана паров, или внезапного извержения, сопровождаемого брызгами.
Перед тем как идти вокруг кратера, для безопасности обвязывались одной веревкой. Вскоре начинала кружиться голова, подкашивались ноги: разреженный воздух высоты, кислотные испарения, холод, пронизывающий ветер, волнение, вполне объяснимое в этом непривычном мире, оказывались сильнее, чем отвага, двигавшая путешественниками. Второпях собирали они какие-то образцы, наспех записывали показания барометра и термометра и, повернувшись спиной к смрадной бездне, торопились спуститься по склону к менее враждебным и более привычным местам.
Укрывшись наконец от ветра, усевшись в относительном комфорте и ожидая, когда вскипит чайник, они лихорадочно заносили в дневник свои наблюдения, еще свежие впечатления, эмоции. Пытались описать, как умели, окружающую красоту, но слова казались им грубыми и неуклюжими. Вернувшись в Катанию, они все это перепишут набело, уснащая свой рассказ более или менее философическими или учеными отступлениями, которые, увы, лишат их повествование всякой свежести и утяжелят чаще всего неуместной демонстрацией широты собственных познаний.
Если бы не чувство жажды, спуск мог показаться пустячной прогулкой, но до ближайшего источника надо было терпеть еще несколько часов... А путешествие к адским вратам иссушило небо и сделало неповоротливым язык. Однако каждый считал своим долгом посетить Башню Философа, которая тогда еще стояла на месте, сложенная из кирпичей, там и сям прикрытых мраморными плитами, и побродить между конусами, усеивавшими верхние склоны Этны. Перебирались через широкие потоки, свежие или старые, "покрытые, или, лучше сказать, ощетинившиеся осколками, в беспорядке наваленными друг на друга, а кое-где вздымавшимися подобно грозным уединенным башням, образующим непреодолимые препятствия". Набивали мешки образцами, всматривались, сравнивали.
Наконец решали, что пришла пора расстаться с этим неземным миром, чарующим и высокомерным, застывшим в камне и одновременно подвижным, и спускались в объятия цивилизации, желанные настолько же, насколько рискованным представлялось ранее только что проделанное путешествие.
Вытерпев краткий набег юрких и дерзких муравьишек, возжелавших получить ответы на свои вопросы, Этна вновь замыкалась на недели, месяцы или годы в свое дикое уединение.
Это было еще до начала эпохи массового туризма.
Глава десятая,
в которой рассказывается о зиме на верхних склонах Этны, о шерпах, без которых занятия вулканологией в сложных условиях были бы невозможны.
Зима на Этне, зима в горах, лето на бескрайних ледниках Аляски, лето на высоких склонах Антарктиды - несравненная чистота застывших просторов под глубоким синим небом. Меня, любителя одиноких блужданий, ничто так не привлекает, как места, где красота мира сочетается с холодной враждебностью: в них есть что-то колдовское.
Зимой на Этне можно встретить только тех, кого трудности не отталкивают, а притягивают, для кого риск - удовольствие, а не источник страха. За последние тридцать с лишним лет, услышав о начале извержения вулкана, я каждый раз при малейшей возможности старался организовать зимнюю экспедицию.
Зимнее восхождение на Этну несет в себе массу удовольствий. Хорошо идти по плотному снегу в сиянии дня. Но не менее приятно идти под луной: пробовали ли вы брести зимой по снегу, залитому лунным светом, пешком или на лыжах? Если пробовали, то вы меня поймете. Если не пробовали, откройте для себя это чудо.
Второе удовольствие - отсутствие экскурсантов, для которых вы тут же превращаетесь в любопытную достопримечательность - на вас пялятся, вас одолевают вопросами, вас фотографируют без всякого стеснения. В-третьих, зимние условия обеспечивают хороший подбор научных работников: с вами соглашаются идти только морозоустойчивые. И это обстоятельство само по себе создает особый, живительный климат.
Дело в том, что подобные походы немыслимы без поддержки товарищей, которые помогают не только нести вещи, разбивать лагерь, готовить горячую пищу, но и проводить вулканологические измерения, чрезвычайно осложняемые тысячеградусной температурой исследуемых газов и леденящим ветром при морозе от -10 до -30oС. Эти люди не просто полезны, они необходимы, тем более что зимой приходится нести с собой гораздо больше вещей, без которых там, наверху, просто не проживешь. Этих крепких ребят-добровольцев мы прозвали шерпами. Действительно, без непальских шерпов было бы немыслимо взойти на неприступные гималайские восьмитысячники, без наших "шерпов" мы бы не смогли добиться ощутимых успехов в изучении эруптивных газов, геомагнетизма и удельного сопротивления глубоко залегающих пород действующих вулканов.
Наши шерпы приезжают из многих стран, это люди самых разных профессий и занятий, выходцы из различных социальных слоев. Их главная особенность в том, что это крепкие ребята физически и морально. Под последним я понимаю особый сплав несокрушимой бодрости и готовности поддержать ближнего, отваги (в нужных случаях) и альтруизма (при любых обстоятельствах). Еще очень желательно, чтобы у человека было чувство юмора. Кем бы он ни работал, грузчиком или физиком-ядерщиком, шерп - настоящий человек, каким бы не грех быть каждому. Некоторые наши друзья-шерпы из вулканологов-носильщиков превратились в вулканологов-ученых, поставив на службу этой научной дисциплине, вначале представлявшей для них чисто спортивный интерес, все свои профессиональные, научные и технические познания.
Перед тем как выбрать кандидата на место носильщика или научного сотрудника на Яву или в Эфиопию, Заир или Антарктику, полезно испытать его качества, ибо на отдаленном вулкане окружение не менее важно, чем снаряжение. Этна, особенно зимняя, - идеальное место для такого отбора. Условия там бывают поистине экстремальные, но, с другой стороны, если человек не проявил нужных качеств, это не грозит непоправимыми последствиями, так как обжитые места все-таки под боком. Не то что на Эребусе.
Зимняя Этна - пробный камень и для вулканолога. Чтобы данные измерений расширили наши представления и позволили делать какие-либо выводы, их необходимо проводить в строго определенных условиях (это поистине азы научной этики, тем не менее они далеко не всегда выполняются) и в течение достаточно долгого времени. Только тогда удается вычислить необходимые средние значения, уловить отклонения, выявить коррелятивные связи и причинно-следственные отношения - все то, без чего невозможна правильная интерпретация эруптивного феномена, а следовательно, и выдача прогноза. Это в свою очередь позволяет обеспечить безопасность населения в угрожаемом районе.
Ясно, что замеры, анализы и отбор проб должны вестись по возможности непрерывно. Не будем говорить о собранных наспех или не вполне достоверных данных и тем более о цифрах, произвольно подобранных задним числом, по возвращении из экспедиции, во время которой измерения вообще не проводились. Ведь порой очень трудно доказать, что ты не позаимствовал свои данные у предшественников или, хуже того, не взял их просто с потолка. Этна позволила нам вовремя отсеять шарлатанов и лжеученых и принять в наши ряды шерпов, обладающих незаменимыми человеческими качествами.
Один из таких чудесных шерпов - Бернар Ами, альпинист, физик, математик и поэт. Когда он открыл для себя зимнюю Этну (раньше Бернар бывал здесь только в летнее время), его уважение к нашему милому "холмику" возросло неизмеримо. Ами прислал мне письмо, где Этна предстает в таком свете, в каком мало кто ее видел. Вот оно: