— Здесь кроется какая-то экономическая закономерность,— сказал Костон.— К сожалению, я так ее и не понял.
Загудел селектор, и Милли сняла трубку. С металлом в голосе Хауден объявил:
— Совещание будет проходить в зале Тайного совета. Я тотчас явлюсь туда.
Милли заметила, как от удивления приподнялись брови у министра финансов. Обычно заседания с небольшим количеством участников, кроме заседания Кабинета министров в полном составе, проводились в личном кабинете премьера. Тем не менее министры послушно направились в коридор, ведущий в зал Тайного совета.
Когда Милли закрыла дверь за Перро, уходившим последним, куранты на Башне мира пробили одиннадцать.
Неожиданно для себя Милли обнаружила, что ей нечем заняться. Работы, конечно, скопилось предостаточно, но в сочельник она не чувствовала расположения начинать что-либо новое. Все текущие дела были закончены: обычные поздравительные телеграммы королеве, премьер-министрам стран Содружества и главам правительств дружественных государств были отпечатаны еще вчера и будут разосланы с первой почтой сегодня. А все остальное, решила она, подождет окончания праздника.
Клипсы на мочках ушей — жемчужины, похожие на круглые пуговички,— мешали ей, и она сорвала их. А кроме того, она твердо знала: в украшениях или без них — она была привлекательной для мужчин, хотя и не понимала чем. На ее столе зазвонил телефон. Она сняла трубку— это был Брайен Ричардсон.
— Милли,— сказал шеф партийной канцелярии,— заседание Комитета обороны началось?
— Только что зашли.
— Черт,— сказал Ричардсон голосом человека, который опоздал. Внезапно он спросил:
— А шеф ничего не говорил вам о вчерашнем скандале?
— Каком скандале?
— Значит, не говорил. Дело чуть не дошло до потасовки у губернатора. Гарви Уоррендер сорвался с катушек — здорово перебрал, по-моему.
Милли, пораженная новостью, тихо ахнула:
— У губернатора? Во время приема?
— Так болтают в городе.
— Но почему Уоррендер, а не кто другой?
— Я бы сам хотел это знать,— признался
Ричардсон.— Впрочем, у меня есть догадка, что скандал произошел по моей вине: я кое-что подсказал премьер-министру.
— Что именно?
— Насчет иммиграции. В последнее время министерство Уоррендера подвергается нападкам со стороны прессы. Я попросил шефа подтянуть там гайки.
Милли улыбнулась:
— Возможно, он подтянул их слишком туго?
— Не шути, миленькая. Склоки среди министров не способствуют победе на выборах. Лучше я поговорю с шефом, как только он освободится. И предупредите его еще вот о чем: если Гарви в ближайшее время не наведет у себя порядок, то мы влипнем в одну хорошенькую историю с иммиграцией на Западном побережье. Я знаю, хлопот и так хватает, но надо разобраться и с этим вопросом.
— Какую историю вы имеете в виду?
— Один из моих людей позвонил мне утром из Ванкувера. Местная газета «Пост» публикует материалы об ном проклятом нелегальном пассажире, пароходном «зайце», который жалуется на несправедливость иммиграционных властей. Мне сообщили, что какой-то паршивый писака облил слезами всю первую страницу газеты. Как раз та ситуация, о возможности которой я предостерегал.
— С ним обошлись несправедливо, с этим пароходным «зайцем»?
— Господи, Милли, да кому до этого дело? — прорычал в трубке голос управляющего партийной канцелярией.— Мне нужно только, чтобы о нем перестали трепаться газеты. Если нет другого способа заткнуть им глотку, пусть разрешат этому сукиному сыну въезд в страну и покончат с этой историей.
— Ух, ты,— сказала Милли,— я вижу, вы в боевом настроении.
— Что ж с того? — обрезал Ричардсон.— Мне до смерти надоели недоумки вроде Уоррендера, которые сперва откалывают номера, а потом плачутся мне в жилетку, прося выручить их.
— Если отбросить вульгарность,— отозвалась Милли шутливо,— то как прикажете понимать ваши выражения— как смешанную метафору? — Резкость в речах и в характере Брайена Ричардсона действовали на нее освежающе в затхлом мирке политиков с их профессионально гладкими речами, изобилующими затертыми оборотами. Вероятно, поэтому, подумала Милли, она относится к нему с большей теплотой, чем ей самой хотелось бы.
Это чувство возникло у нее с полгода тому назад, когда шеф партийной канцелярии начал приглашать ее на свидания. Сначала Милли принимала приглашения из простого любопытства, не разобравшись еще, нравится он ей или нет. Позже любопытство перешло в симпатию, а месяц тому назад вечер, проведенный с ним у нее в квартире, закончился физической близостью.
Сексуальный аппетит Милли был здоровым, но не чрезмерным. Она встречалась с несколькими мужчинами после того сумасшедшего года с Джеймсом Хауденом, однако случаи, когда встречи заканчивались в спальне, были редки и разделены значительными промежутками времени, причем выпадали только на долю тех, к кому Милли чувствовала искреннюю симпатию. Она была не из тех женщин, которые считают себя обязанными лечь с мужчиной в постель из признательности за приятный вечер, и, вероятно, эта недоступность в сочетании с природной женственностью привлекала к ней мужчин. Как бы то ни было, вечер с Ричардсоном, закончившийся, к ее собственному удивлению, постелью, не доставил ей радости, разве что подтвердил лишний раз, что грубость Ричардсона не ограничивается его речами. Впоследствии ей казалось, что она совершила ошибку.
С того времени они больше не встречались, и Милли твердо решила, что никогда больше не влюбится в женатого мужчину.
Тем временем голос Ричардсона раздавался в трубке:
— Если бы все были такими умницами, как вы, моя жизнь стала бы похожей на мечту. Кое-кто из коллег считает, что общественные связи — это нечто вроде половых сношений с массами. Между прочим, попросите шефа позвонить мне, как только совещание кончится. Ладно? Я буду у себя.
— Будет сделано.
— И еще, Милли...
— Да?
— Как вы смотрите, если я загляну к вам вечером? Скажем, около семи?
После небольшой паузы Милли ответила неуверенно:
— Не знаю.
— Чего не знаете? — Голос в трубке звучал напористо, его обладатель явно был не намерен получить отказ.— Есть на примете что-нибудь другое?
— Нет, но...— Милли колебалась.— По традиции рождественские праздники проводят в кругу семьи, не так ли?
Ричардсон рассмеялся деланным смехом:
— Если вас беспокоит только это, то плюньте и забудьте. Уверяю, Элоиз имеет свои планы на праздник, и я в них не фигурирую. Если на то пошло, она будет благодарна вам, если вы уберете меня с ее дороги.
И все же Милли колебалась, памятуя о своем решении. Но сейчас... она никак не могла решиться отказать. Может быть, не стоит спешить... Затягивая время, она сказала:
— А где ваше благоразумие? У коммутатора есть уши.
— И рот тоже, так что не будем давать повода болтать лишнее! — сказал Ричардсон жестко.— Так, значит, в семь?
Вопреки желанию Милли пробормотала «хорошо» и положила трубку. Как всегда после телефонного разговора, она машинально подвесила клипсы.
Минуту-другую она держала руку на трубке, словно сохраняя связь между собой и Ричардсоном, затем с задумчивым выражением на лице подошла к высокому окну, выходящему на парадный газон перед зданием парламента.
Не прошло и часа с момента ее прихода на службу, а небо за это время потемнело и повалил снег. Крупные белые хлопья укутывали столицу. Из окна ей открывался вид на самое сердце города: Башню мира, высившуюся над палатой общин и сенатом, как призрак на фоне свинцового неба, на готические башни Западного блока и за ними дворец Конфедерации, приземистый и мрачный, как крепость; на клуб Ридо с обширной колоннадой, сквозь которую просматривались белые стены посольства Соединенных Штатов, расположенного на Веллингтон-стрит, вечно рокочущей потоком машин. Временами этот вид из окна казался суровым и серым, символизирующим — как думалось Милли — канадский климат и характер. Однако сейчас, в зимнем одеянии, суровый и угловатый город обретал мягкие очертания. Синоптики были правы, подумала Милли, Оттава вступает в белое Рождество.
Клипсы по-прежнему мешали — она сдернула их во второй раз.
Придав лицу серьезное выражение, подобающее торжественности момента, премьер-министр вошел в зал Тайного совета, большую комнату с высоким потолком и с полом, устланным бежевыми коврами,— помещение, где принимались самые ответственные решения, определявшие ход истории Канады со времен Конфедерации. Костон, Лексингтон, Несбитсон, Перро и Мартенинг уже сидели за большим овальным столом, окруженным двадцатью четырьмя массивными дубовыми креслами, обитыми красной кожей. У стола, расположенного в сторонке, появился стенографист — низенький робкий человечек в пенсне, с открытым блокнотом и набором остро заточенных карандашей в руках.
При появлении премьер-министра все пятеро приготовились подняться, но Хауден махнул рукой, пресекая их попытку, и направился к креслу с высокой, как у трона, спинкой, стоявшему во главе стола.
— Курите, если вам хочется,— бросил он на ходу и, отодвинув кресло, встал молча у стола, затем заговорил деловым тоном: — Я распорядился провести совещание в этом зале, джентльмены, с единственной целью, а именно: напомнить вам о клятве хранить тайну, которую вы давали при вступлении в члены Тайного совета. То, что вы услышите здесь, относится к числу таких секретов и не подлежит разглашению до определенного момента даже среди ваших ближайших коллег по правительству. — Хауден смолк и глянул на стенографиста. — Считаю, нам лучше обойтись без стенографического отчета.
— Простите, премьер-министр,— возразил Дуглас Мартенинг. Большие роговые очки придавали его лицу интеллектуала совиное выражение. Как всегда, секретарь Тайного совета был почтителен, но настойчив. — Я думаю, будет лучше, если мы запротоколируем совещание во избежание последующих недоразумений в отношении того, кто что сказал.
Глаза присутствующих обратились к стенографисту, который тщательно протоколировал спор о собственном присутствии. Мартенинг добавил: