— Я лишь сомневаюсь, как, вероятно, и мистер Ричардсон,— сказал премьер-министр,— что эта тема уместна в данный момент.— Он надеялся, что ему удастся отвлечь репортеров от опасного предмета, ну а если не удастся, он постарается не ударить в грязь лицом. Да, ему следовало бы завести себе пресс-секретаря, как у президента Соединенных Штатов, который и утрясал бы такие вопросы с печатью. Но Хауден всегда отбрасывал эту идею из опасения нарушить тесные связи с публикой и утерять популярность.
Томкинс, репортер торонтской газеты «Стар», деликатный, образованный англичанин, известный и уважаемый журналист, вежливо сказал:
— Дело в том, сэр, что многие из нас получили от редакторов телеграммы с просьбой узнать ваше мнение по делу Дюваля.
— Понятно,— проговорил Хауден. Значит, избежать этой темы не удастся. Даже премьер-министр, если не хочет оказаться в дураках, не может не удовлетворить такую просьбу. Однако зла не хватает по поводу того, как быстро интерес присутствующих переключился с его визита в Вашингтон на постороннюю тему. Хауден призадумался. Он заметил, что Гарви Уоррендер стал пробираться к нему, но отвернулся в сторону, проклиная в душе его дурацкое упрямство, поставившее Хаудена в глупое положение. Он перехватил взгляд Ричардсона, который как будто говорил: «Вот, я вас предупреждал, что будут неприятности, если не поставить Уоррендера на место». Вероятнее всего, шеф партийной канцелярии уже угадал, что имеется некое дополнительное обстоятельство, повлиявшее на исход дела — у него достаточно для этого смекалки. Однако, так или иначе, Хауден сам должен справиться с возникшей ситуацией так, как подсказывает ему политический опыт. Одно несомненно: как бы ни был неприятен инцидент такого рода, он будет исчерпан через пару недель и вскоре забудется. Хауден заметил, что кинокамеры опять застрекотали. Нет, надо воспользоваться случаем и объяснить официальную точку зрения, чтобы заткнуть глотки крикунам.
— Хорошо, господа,— сказал он живо,— вот что я скажу вам по этому поводу.— Репортеры приготовили карандаши и, как только он начал говорить, застрочили.— Мне известно, что газеты уделяют большое внимание личности, чье имя господин Гаскинс только что назвал. Некоторые репортажи, откровенно говоря, носили сенсационный характер, но они пренебрегли отдельными фактами, которыми правительство в силу своей ответственности пренебречь не имеет права.
— Скажите, какими именно фактами? — На этот раз реплика последовала от репортера монреальской «Газетт».
— Не торопитесь, я приведу их,— резко ответил Хауден. Он не любил, когда его перебивали, и, кроме того, иной раз не вредно напомнить репортерам, с кем они имеют дело.— Перед министерством гражданства и иммиграции ежедневно возникает множество специфических дел, которые не получают освещения в газетах, но которые тем не менее успешно разрешаются. Решение таких дел в духе справедливости и гуманности не является чем-то новым ни для правительства, ни для чиновников службы иммиграции.
Репортер из оттавской газеты «Джорнел» спросил:
— А разве этот случай не особый, господин премьер-министр? Я имею в виду человека, не имеющего родины, и все с этим связанное.
— Когда речь идет о человеческой судьбе, господин Чейз, каждый случай — особый. Вот почему — в целях обеспечения справедливости и согласованности — мы имеем Закон об иммиграции, одобренный правительством и народом Канады. Правительство действует в рамках закона, и в случае, о котором идет речь, мы поступили в точном соответствии с законом.— Он сделал паузу, чтобы все успели записать его слова.— Я не имею под рукой материалов с подробностями дела, но меня заверили, что заявление молодого человека было тщательно рассмотрено со всех положительных и отрицательных сторон и было вынесено решение, согласно которому он ни в коем случае не подлежит допуску в Канаду по Закону об иммиграции.
Молодой корреспондент, которого Хауден не знал в лицо, спросил:
— А скажите, сэр, разве не возникают случаи, когда соображения гуманности оказываются важнее формальностей?
— Если вы задаете риторический вопрос,— улыбнулся Хауден,— то я отвечу, что гуманность всегда была важным фактором, и наше правительство не раз доказывало свою ей приверженность. Но если ваш вопрос касается данного конкретного случая, то могу лишь повторить, что человеческие факторы были приняты во внимание насколько возможно. Тем не менее я вынужден напомнить, что правительство обязано ограничиваться в своих действиях рамками закона, и никак иначе.
Ветер пронизывал до костей, и Хауден чувствовал, как дрожит от холода Маргарет. Пора кончать, решил он, следующий вопрос будет последним.
Вопрос поступил от Томкинса, который крайне любезно, словно извиняясь, спросил:
— Сегодня утром лидер оппозиции сделал заявление, сэр.— Репортер полистал блокнот, пробежал глазами заметки и продолжил: — Вот. Господин Диц сказал: «В основе решения правительства по делу Дюваля должны лежать общечеловеческие принципы, а не слепое следование букве закона. Министр гражданства и иммиграции имеет достаточно власти, чтобы при желании правительственным указом разрешить несчастному молодому человеку иммиграцию в Канаду».
— У министра нет такой власти,— резко возразил Хауден. — Власть принадлежит короне в лице генерал-губернатора. Господину Дицу это известно не хуже, чем всем остальным.
После небольшой паузы корреспондент снова спросил с простодушной наивностью:
— А разве генерал-губернатор не поступает точно в соответствии с вашими рекомендациями, сэр, даже в тех случаях, когда правительственный указ разрешает некоторым иммигрантам въезд в страну в виде исключения, что случается, насколько я помню, не так уж редко.— При всей мягкости манер Томкинс обладал одним из самых острых умов в корресподентском корпусе Оттавы, и Хауден почувствовал себя загнанным в угол.
— А насколько я помню, оппозиция всегда выступала против правительственных указов,— ответил Хауден резко. Но ответ был не по существу, и он знал это. Бросив мимолетный взгляд на Брайена Ричардсона, он заметил, что лицо у него сделалось красным от гнева, и было от чего: мало того, что центр внимания переместился с важного вопроса вашингтонской миссии на банальное дело, но и с ним Хауден справился не лучшим образом.
Стараясь по возможности исправить положение, он сказал:
— Из вашей ссылки на господина Дица я, к своему сожалению, узнал, что предмет, который мы обсуждаем, стал поводом для раздора между нашими политическими партиями. По моему глубочайшему убеждению, этого че должно быть! — Подождав, пока его слова произведут должное впечатление, он продолжил: — Как я уже сказал, не имеется никаких оснований для допуска Дюваля в Канаду по существующему законодательству, и мне сообщили, что другие страны придерживаются сходной точки зрения. Я не вижу, почему Канаде следует брать на себя обязательства, каковые были отвергнуты другими странами. Что касается фактов, как реальных, так и надуманных, позвольте заверить вас, что они были тщательно взвешены министерством гражданства и иммиграции при вынесении решения. А теперь, господа, с вашего разрешения, на этом мы закончим.
Его охватило искушение посоветовать репортерам сохранять чувство меры в оценке важности проблем, но он воздержался: пресса не прощает тому, кто ее критикует. Внешне улыбаясь, а в душе кипя от злости на Гарви Уоррендера, премьер-министр взял Маргарет под руку и направился к поджидавшему их самолету, сопровождаемый аплодисментами и одобрительными криками своих сторонников.
Персональный турбовинтовой самолет «Авангард», используемый правительством для полетов с официальной миссией, имел три салона: передний салон обычного типа предназначался для рядовых сотрудников и обслуживающего персонала — их посадили в самолет до прибытия Хаудена в аэропорт; центральный салон, более комфортабельный,— для более ответственных лиц, сейчас его занимали трое министров и несколько их заместителей; последний салон, в хвосте самолета, состоял из гостиной с роскошной обивкой в мягких голубоватых тонах и компактной уютной спаленки.
В этом помещении, предназначенном когда-то для полетов королевы и ее супруга с государственными визитами, находились теперь премьер-министр и Маргарет. Стюард, сержант канадских военно-воздушных сил, помог им пристегнуть ремни глубоких мягких кресел и скромно удалился. Снаружи послышался низкий приглушенный рев четырех роллс-ройсовских моторов, и, когда вибрация усилилась, самолет двинулся по периметру аэродрома к взлетной полосе.
Как только стюард удалился, Хауден недовольно спросил:
— Разве так уж было необходимо поощрять чванство Уоррендера с его вечными латинскими глупостями?
— Вовсе нет, конечно. Но если тебе угодно знать, мне показалось, что ты был чересчур груб с ним, и я решила загладить вину.
— Черт побери, Маргарет! — повысил он голос.— У меня были веские основания быть с ним грубым.
Жена осторожно сняла с головы шляпку из черного бархата с вуалью, положила ее на столик возле кресла и сказала ровным тоном:
— Пожалуйста, не рычи на меня, Джими. У тебя, возможно, были причины, а у меня их не было, и не воображай, что я лишь слепок с твоих настроений.
— Не в том дело...
— Именно в этом.— На щеках Маргарет выступили красные пятна, хотя ее было трудно рассердить, почему они и ссорились сравнительно редко.— Судя по тому, как ты разговаривал с репортерами, Гарви Уоррендер не единственный, кто страдает чванством.
Он сердито осведомился:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты рассердился на Томкинса потому, что он не воспринял всерьез твою напыщенную речь о справедливости и гуманности. Если уж хочешь знать, я тоже.
Он жалобно посетовал:
— Уж тут-то по крайней мере я имею право рассчитывать на твою лояльность?
— Ох, не смеши меня! — вспылила Маргарет.— И ради Бога, перестань со мной разговаривать, словно мы на политическом митинге. Я твоя жена, не забыл? Я вижу тебя раздетым, так что не рядись в пышные наряды. Мне абсолютно ясно, что случилось: Гарви Уоррендер поставил тебя в трудное положение...