Хауден замолчал, ожидая возражений, но их не последовало.
Через некоторое время тон работающих двигателей изменился — лайнер пошел на посадку. Внизу теперь не было заснеженных полей, земля походила на лоскутное одеяло зеленого и коричневого цвета. Телефон мелодично звякнул, и голос командира лайнера Гэлбрейта в трубке объявил:
— Мы приземляемся в Вашингтоне через десять минут, сэр. Получено разрешение на внеочередную посадку, и меня попросили сообщить вам, что президент находится на пути в аэропорт.
Как только самолет премьер-министра поднялся в воздух, Брайен Ричардсон и Милли покинули аэропорт «Аплендс» и отправились в город в «ягуаре» Ричардсона. Большую часть дороги в Оттаву шеф партийной канцелярии вел машину молча, с мрачным лицом, напряженным от злости. Обычно аккуратный в обращении с машиной, сейчас он гнал свой «ягуар» так, словно тот был виноват в провале пресс-конференции. Яснее других он представлял себе, как легковесно будут выглядеть в печати высказывания Хаудена об иммиграции и об Анри Дювале. И что еще хуже, позиция правительства была выражена премьер-министром с такой определенностью, что пойти на попятную будет трудно.
Раздругой по дороге в город Милли искоса глянула на своего спутника, но, чувствуя его настроение, воздержалась от замечаний. Лишь когда они въехали в город, она дотронулась до его руки после особо опасного поворота.
Шеф партийной канцелярии сбавил скорость, повернулся к Милли и с усмешкой сказал:
— Прости, Милли, я немного распустил нервы.
— Да, я знаю.— Интервью в аэропорту расстроило Милли тоже, тем более что она понимала тайные пружины поведения Джеймса Хаудена.
— Я бы не прочь выпить, Милли,— сказал Ричардсон.— Что, если мы заскочим к тебе домой?
— Ладно.— Время приближалось к полудню, и ей можно было не возвращаться в канцелярию премьер-министра еще час или два. Они пересекли речку Ридо по Данбарскому мосту и свернули к западу на шоссе Королевы Елизаветы. Солнце, светившее с утра, скрылось за угрюмыми тучами, день посерел, окутав тенью скучные городские здания. Засвистел ветер, поднявший вихри пыли, листьев и бумаги, которые заплясали в придорожных канавах и вокруг снежных сугробов, нанесенных на прошлой неделе, а теперь истаявших и покрытых грязью и копотью. Заспешили пешеходы, подняв воротники пальто, придерживая рукой шляпы и прижимаясь поближе к зданиям. Хотя в машине было тепло, Милли зябко поежилась. Стояло то время года, когда зима кажется бесконечной, а весна особенно желанной.
Они поставили автомобиль у дома Милли и вместе поднялись в квартиру на лифте. Там Милли по привычке принялась смешивать коктейли. Брайен обнял ее за плечи и быстро поцеловал в щеку. Он взглянул ей в лицо и поразился охватившему его чувству: словно он поплыл в невесомости неведомого призрачного макрокосмоса... Чтобы вернуться на землю, он спокойно предложил:
— Давай я займусь коктейлями. Бар — дело мужское.
Он отобрал у нее стаканы и влил в них по равной порции джина, нарезав лимон, выжал часть сока в стаканы, затем добавил по кубику льда. Умело откупорив бутылочку с тоником, разлил ее на два стакана — дело было простым и бесхитростным, но Милли, наблюдая за его действиями, подумала, как чудесно, когда есть кто-то, по-настоящему дорогой тебе, с кем можно сообща делать пусть даже такую простую вещь, как приготовление коктейлей.
Милли отнесла свой стакан к дивану, отхлебнула из него и поставила. Откинувшись на спинку дивана, она уронила голову на его подушку, наслаждаясь желанным отдыхом, остро переживая каждое мгновение, похищенное у времени. Сбросив туфли, она вытянула ноги в нейлоновых чулках, упираясь пятками в ковер на полу.
Ричардсон мерял шагами небольшую уютную гостиную, стиснув в кулаке стакан, с сосредоточенным и хмурым лицом.
— Я не понимаю, Милли, просто не понимаю. Почему шеф вел себя так, как никогда прежде? Почему он поддерживал Гарви Уоррендера? Он сам не верил тому, что говорил,— это было ясно как божий день. В чем же дело? Почему, почему?
— Да брось ты, Брайен,— сказала Милли,— давай забудем об этом на время.
— Забудешь, как же, черт побери.— От злости и отчаяния слова вырывались у него короткими, отрывистыми очередями.— Я тебе говорил... мы будем последними идиотами, если не уступим... если не позволим этому проклятому «зайцу» сойти с теплохода. Иначе скандал будет расти и достигнет такой степени, что будет нам стоить победы на выборах.
Вопреки рассудку Милли захотелось спросить: ну и что из этого? Но она знала, что нельзя так думать, ведь она сама была раздосадована неудачным интервью Хаудена не меньше, чем Ричардсон. Внезапно ей опротивели все политические заботы: тактические ухищрения, уловки, маневрирование, мелкие победы над соперником, манипуляции истиной. В конце концов ради чего все это? Сегодняшний кризис будет забыт через неделю или год. Через десять или сто лет мелочи, составляющие жизнь людей сегодня, навсегда исчезнут, а значит, важна не политика, а сами люди. И даже не все другие люди, а они, Милли и Брайен.
— Брайен,— сказала Милли тихо, но твердо,— подойди сюда, люби меня прямо сейчас, возьми меня, пожалуйста.
Шаги смолкли. Наступила тишина.
— Не говори ничего,— прошептала она с закрытыми глазами. Ей казалось, что говорит не она, а кто-то другой, вселившийся в ее тело, потому что сама она была не способна произнести эти слова еще несколько минут тому назад. Нет, испугалась она, надо сказать что-то от себя, опровергнуть слова, сказанные кем-то изнутри, и вернуть себе собственное «Я». Но разлившаяся по телу истома удержала ее.
Она услышала, как звякнул стакан, поставленный на столик, как протопали шаги к окну и прошуршала задернутая штора, затем Брайен очутился рядом. Их руки сплелись, губы встретились в жарком поцелуе.
— Боже, Милли,— выдохнул он дрожащим голосом.— Как ты нужна мне, я люблю тебя.
В тишине спальни послышался телефонный звонок. Приподнявшись, Брайен Ричардсон оперся на локоть.
— Кто бы это мог быть? — спросил он.— Хорошо, что он не прозвенел десятью минутами раньше.— Брайен говорил, чтобы сказать что-нибудь, стараясь скрыть за банальными словами свою неуверенность.
— Тогда я не стала бы отвечать,— сказала Милли. Истома оставила ее, сменившись любопытством и интересом к внешнему миру. На этот раз все было по-другому, не так, как прежде.
Ричардсон поцеловал ее в лоб. Как не похожа Милли, которая у всех на виду, на ту Милли, которую знает только он, вот такую, как сейчас: заспанную, тепленькую, с взъерошенными волосами...
— Все-таки пойду отвечу,— сказала Милли и зашлепала босыми ногами к телефону в гостиной.
Звонили из канцелярии премьер-министра, одна из стенографисток.
— Я сочла нужным позвонить вам, мисс Фридмен. Получено множество телеграмм. Они стали поступать с утра, и сейчас их уже семьдесят две, все адресованы мистеру Хаудену.
Милли провела рукой по волосам и спросила:
— О чем они?
— Все — о человеке с теплохода, которого иммиграционная служба отказывается пустить в страну. О нем еще печатали в газетах, не читали?
— Да,— ответила Милли.— Что в телеграммах?
— Почти одно и то же в разных вариантах, мисс Фридмен. Считают, что его нужно впустить, чтобы дать ему шанс выжить. Я подумала, вам следует знать о телеграммах.
— Правильно сделали, что позвонили,— сказала Милли.— Составьте список, откуда поступили телеграммы, и укажите вкратце их содержание. Я сейчас подъеду.
Милли положила трубку. Первым делом нужно известить Эллиота Прауза, помощника премьер-министра,— сейчас он, наверно, уже в Вашингтоне. Он сам решит, говорить или нет премьер-министру о телеграммах. Очевидно, он так и сделает. Джеймс Хауден относится серьезно к письмам и телеграммам на свое имя, требуя ежедневной и помесячной регистрации их содержания, которое очень внимательно изучается им самим и управляющим партийной канцелярией.
— Кто там звонил? — спросил Брайен. Милли рассказала ему о телеграммах.
Его ум, как сцепление, тут же переключился на практические дела. Он сделался озабоченным, что Милли и предвидела.
— Кто-то организует эти дела, иначе не поступило бы сразу столько телеграмм. Тем не менее мне все это не по душе. И я понятия не имею, черт побери, что мне делать.
— Может быть, и не надо ничего делать?
Он поглядел на нее пристально, затем, повернувшись к ней, нежно взял за плечи.
— Милли, миленькая, происходит что-то такое, чего я не знаю, но, мне сдается, знаешь ты.
Она покачала головой.
— Послушай, Милли, мы с тобой по одну сторону, не так ли? Как я могу что-то сделать, если ничего не знаю?
Они встретились глазами.
— Ты мне доверяешь, не правда ли? — сказал он тихо.— Особенно после сегодняшнего...
В ней боролись два чувства: верность Хаудену и желание довериться Брайену. С одной стороны, ей хотелось защитить Хаудена, в ней всегда было сильно это чувство, но и отношения с Брайеном стали сейчас другими — он сказал, что любит ее, и теперь между ними не должно быть секретов. В некоторой степени ей самой станет легче...
Он сжал ее плечи еще сильнее.
— Милли, я должен знать!
— Хорошо.— Высвободившись из его рук, она достала из сумочки ключи и отомкнула нижний ящик бюро, стоявшего у двери. Здесь лежал запечатанный конверт с копией секретной записки. Она вскрыла конверт и подала ему.
Как только он приступил к чтению, она сразу поняла: отчаяние, владевшее им минуту назад, исчезло, как рассеивается туман при дуновении утреннего ветерка. Его лицо приняло деловое выражение: политика — вещь серьезная.
Прочитав записку, Брайен Ричардсон с ошарашенным видом тихо присвистнул. Он устремил взгляд кверху, словно отказываясь верить своим глазам.
— Боже праведный,— шепнул он,— спаси нас и помилуй!
Ордер на временное задержание
Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал свои массивные дубовые двери ровно в четыре часа пополудни.