Хауден с сомнением покачал головой. За сценой бушевали участники конференции, разражаясь кошачьим мяуканьем и ироническим пением.
— Я готов поклясться, Джим. Если я пойду ко дну — из-за этой ли сделки или по другой причине,— то не стану топить вас: возьму вину на себя, а вы останетесь чистым. Но если вы уволите меня или не окажете поддержку в честной игре, то берегитесь — мы пойдем ко дну вместе.
— А как вы докажете?
— Я хочу получить от вас расписку, прежде чем мы вернемся.— Гарви сделал жест в сторону зала.— Иначе пусть нашу судьбу определяет баллотировка.
Это была решающая минута для Хаудена. Шанс, о котором он столько мечтал, мог выскользнуть из рук.
— Я напишу расписку,— сказал он,— дайте мне на чем писать.
Гарви протянул ему программу конференции, и Хауден нацарапал несколько слов на ее обложке — тех самых слов, которые могут погубить его, если кто-нибудь захочет воспользоваться ими.
— Не беспокойтесь,— заверил Гарви, пряча программу в карман,— расписка будет в надежном месте. А когда мы оба покончим с политикой, я ее верну вам.
Они вышли в зрительный зал, и Гарви Уоррендер выступил с лучшей своей политической речью, которая заканчивалась отказом от поста лидера партии. Лидером стал Джеймс Хауден, и его вынесли из зала на руках вместе с креслом под одобрительные возгласы собравшихся...
Условия сделки были пунктуально выполнены обеими сторонами, хотя с годами престиж Джеймса Хаудена повышался, а влияние Гарви Уоррендера постепенно падало. Теперь даже непросто было вспомнить, что когда-то он был серьезным соперником в борьбе за партийное руководство. Фактически его перестали считать претендентом на какой-либо государственный или партийный пост. В политике такое случается часто: если кто-то потерпел поражение в борьбе за власть, то его влияние с годами идет на убыль.
Машина выехала из усадьбы губернаторского дома на шоссе, ведущее к резиденции премьер-министра на Сассекс-драйв, 24.
— Иногда мне кажется,— вполголоса сказала Маргарет как бы сама себе,— что Гарви Уоррендер немного не в своем уме.
В том-то и беда, подумал Хауден, что он действительно немного тронутый. Вот почему нет никакой гарантии, что он не вытащит на свет божий проклятую бумажку, соглашение, подписанное Хауденом в спешке девять лет тому назад, хотя такой поступок был бы губителен и для самого Уоррендера.
Если бы только знать, что испытывает сам Уоррендер по поводу той давней сделки. Насколько Хаудену было известно, Гарви пока вел себя прилично, придерживаясь условий соглашения. Его племянник получил должность распорядителя на телевидении и, если верить слухам, составил себе большое состояние. Вероятно, и сам Гарви тоже: его благосостояние несколько превышает тот уровень, который позволяет ему министерский оклад, но, к счастью, он достаточно благоразумен, чтобы не выставлять его напоказ и вести довольно скромный образ жизни.
После опубликования правительственного указа о назначении нового распорядителя телекомпании в газетах появилось много критических замечаний и глухих намеков, но, поскольку газеты не располагали никакими доказательствами, вновь избранному большинством голосов в палате общин правительству Хаудена удалось подавить критику; в конце концов, как он и предполагал с самого начала, общественности надоела эта тема, и она исчезла с газетных полос.
А помнит ли сам Гарви? Не шевелится ли у него в груди червячок сожаления, не тревожат ли его угрызения совести? Не собирается ли он каким-нибудь ухищренным способом отыграться за свою испорченную политическую карьеру?
В последнее время в поведении Гарви Уоррендера наблюдались странности — почти болезненная склонность делать все «правильно» и соблюдать законность даже в мелочах. На заседании Кабинета министров недавно возникли разногласия из-за того, что ряд предлагаемых акций не совсем укладывался в рамки конституционной законности, хотя их принятие диктовалось политической необходимостью. Гарви поскандалил с другими членами Кабинета, потому что считал, что правительство не должно отступать от буквы закона, даже примечаний, напечатанных мелким шрифтом. В то время Джеймс Хауден не придал значения инциденту, посчитав его очередным чудачеством Гарви. Но сейчас, вспомнив о его пьяных заверениях в том, что Закон об иммиграции должен соблюдаться непременно и неукоснительно, он пришел в недоумение.
— Джими, дорогой, скажи: ты ничем не обязан Гарви Уоррендеру?
— Разумеется, нет! — Затем, желая сгладить резкость, которая могла показаться Маргарет странной, добавил:— Просто я не люблю, когда меня подталкивают к скороспелым решениям. Посмотрим сначала, какая реакция будет завтра. В конце концов, там были свои люди.
Взгляд Маргарет, устремленный на него, принял странное выражение, и Хауден усомнился, что Маргарет поверила его словам.
Они вошли в большой каменный особняк — резиденцию премьер-министра, отведенную ему на весь срок его полномочий,— через парадный вход с полотняным навесом. В прихожей их встретил управляющий Ярроу, который помог им раздеться, а потом объявил:
— Посол Соединенных Штатов пытался связаться с вами по телефону, сэр. Из посольства звонили дважды и просили передать, что дело не терпит отлагательства.
Хауден кивнул. Вероятно, в Вашингтоне тоже узнали об утечке информации. В таком случае это облегчит задачу Артуру Лексингтону.
— Подождите минут пять,—дал он указание Ярроу,— а потом сообщите на коммутатор, что я дома.
— Мы выпьем кофе в гостиной, мистер Ярроу,— сказала Маргарет,— и принесите бутербродов: мистер Хауден проморгал буфет у губернатора.— Она задержалась перед зеркалом, чтобы поправить волосы.
Джеймс Хауден прошел дальше по ряду коридоров в третий зал с большим французским окном, выходящим на реку и холмы Гатино за нею. Отсюда открывался восхитительный вид, которым Хауден не переставал любоваться днем и который он представлял себе даже ночью, ориентируясь по точкам огоньков за рекой. Перед ним открывался широкий простор реки Оттава, той реки, которую искатель приключений Этьен Брюль открыл три с половиной века тому назад; отсюда миссионеры и торговцы прокладывали путь к Великим озерам и меховым богатствам Севера. Дальше к западу тянулся океанский берег Квебека, свидетеля исторических событий, тех, что давно прошли, и тех, что однажды канут в Лету.
В Оттаве, часто размышлял премьер-министр, невозможно жить без чувства истории, ею пронизан здесь воздух. Особенно теперь, когда столица — прежде великолепная, но позже обезображенная промышленностью — вновь благоустраивается, когда стараниями столичной комиссии по озеленению разбиваются новые парки и парковые аллеи. Правда, правительственные здания часто лишены оригинальности и несут на себе следы, как выразился один критик, «бюрократического веяния в искусстве». Но уже сейчас они естественно вписываются в ландшафт, и, даст Бог, со временем Оттава по живописности сможет сравниться с Вашингтоном, а возможно, даже превзойдет его.
За спиной Хаудена в кабинете, куда вели широкие полукруглые ступени, дважды звякнул телефон. Это был вызов из американского посольства.
— Алло, Сердитый,— сказал Хауден в трубку,— я слышал, ваши люди выпустили кота из мешка.
Трубка отозвалась тягучим бостонским говором Филлипа Энгрова:
— Знаю, премьер-министр, и чертовски сожалею об этом. К счастью, из мешка виднеется только голова кошки, а туловище мы крепко держим в руках.
— Рад слышать об этом,— сказал Хауден,— но теперь необходимо опубликовать совместное заявление. Артуру уже дано указание...
— А он у меня,— прервал его посол.— Как только мы пропустим пару рюмочек, мы безотлагательно примемся за дело. Кстати, оно должно получить ваше одобрение?
— Нет,— ответил Хауден,— оставляю его на ваше усмотрение.
Они поговорили еще несколько минут, затем премьер-министр положил трубку на рычаг позолоченного телефона.
Тем временем Маргарет прошла в большую удобную гостиную, приглушенную серой драпировкой, с диванчиками и массивными креслами, накрытыми чехлами из мебельного ситца. В камине пылал огонь. Она включила проигрыватель и поставила пластинку Чайковского, создавая приятный музыкальный фон. Хауден, который не воспринимал слишком серьезную классическую музыку, такую музыку любил. Минутой позже горничная принесла кофе с тарелкой бутербродов. Повинуясь жесту Маргарет, она предложила бутерброды Хаудену, который рассеянно взял один из них.
Когда девушка вышла, он ослабил узел белого галстука, расстегнул пуговицу жесткого воротника и подошел к камину, где сидела Маргарет. Он погрузился в мягкое глубокое кресло, придвинул к себе пуфик и, положив на него ноги, сказал с глубоким вздохом:
— Вот это жизнь: ты, я и никого более.— Он опустил подбородок и привычно погладил кончик орлиного носа.
Маргарет тихо улыбнулась:
— Давай устраивать такие вечера почаще, Джими.
— Разумеется, будем устраивать,— отозвался он серьезно, затем изменившимся тоном добавил: — А у нас новости: скоро мы едем в Вашингтон. Я думаю, тебе это будет интересно узнать.
Разливая кофе в чашечки из шеффилдского кофейного сервиза, жена взглянула на него.
— Так внезапно?
— Да, внезапно,— ответил он.— Произошли кое-какие важные события. Мне необходимо обсудить их с президентом.
— Что ж, к счастью, мне недавно сшили новое платье.— Маргарет смолкла в задумчивости.— Но к нему нужно прикупить подходящие туфли, сумочку и перчатки.— Ее лицо приняло озабоченное выражение.— А времени у нас достаточно?
— В обрез, но хватит,— сказал он, рассмеявшись от ее непоследовательности.
Маргарет решительно заявила:
— Я отправлюсь в Монреаль за покупками сразу же после праздников. Там более широкий выбор, чем в Оттаве. Кстати, как у нас с деньгами?
Он нахмурился:
— Не блестяще. Мы исчерпали свой счет в банке. Боюсь, нам придется продать еще несколько акций.
— Опять? — Маргарет огорчилась.— У нас их осталось не так много.