В соседней комнате зазвонил телефон. На звонок ответил слуга. Как заметил Алан, тот хорошо был знаком с привычками обитателей этого номера, поскольку прислуживал сенатору не впервые.
Сенатор предложил Алану и Шарон:
— Почему бы вам, молодежи, не позавтракать вместе? Завтрак на столе, там есть все что нужно.
— Хорошо, дедушка, а ты не перекусишь с нами?
Сенатор покачал головой:
— Может быть, позже, дорогая, не теперь.
В гостиную, с телефоном в руках, вошел слуга, который объявил:
— Оттава по вашему вызову, сенатор. На проводе Бонар Диц. Вы будете разговаривать отсюда?
— Нет, я отправлюсь в спальню.— Старик выпрямился, пытаясь подняться с кресла, но снова опустился, словно ему не хватало сил встать на ноги.— Бог мой, что-то я отяжелел сегодня.
Озабоченная Шарон подбежала к нему.
— Тебе помочь, дедушка? Тебе нельзя переутомляться.
— Чепуха! — Сенатор протянул руку и с помощью Шарон поднялся с кресла.
— Позвольте мне, сэр.— Алан предложил ему свою руку.
— Спасибо, мой мальчик, не нужно. Я еще не настолько немощен, чтобы передвигаться с посторонней помощью. Правда, мне нужна небольшая поддержка для преодоления земного притяжения, но передвигаюсь я сам и надеюсь, так будет всегда.
С этими словами он прошел в спальню и прикрыл дверь за собой, но не плотно.
— У него плохо со здоровьем? — спросил Алан.
— Не знаю,— ответила Шарон, глядя на дверь, затем, повернувшись к Алану, добавила:—Если даже и так, он ничего не позволяет мне делать для него. Почему мужчины так упрямы?
— Я не упрям.
— Вот как! — Шарон рассмеялась.— На вас упрямство находит временами. Однако давайте завтракать.
На столе стояла супница, горшочек с креветочным паштетом, тушеная индейка, приправленная соусом кэрри, отварной язык в желе. Пожилой официант торопливо подошел к столу.
— Спасибо, не нужно, мы обслужим себя сами,— сказала ему Шарон.
— Пожалуйста, мисс Деверо.— Почтительно склонив голову, официант закрыл за собой дверь, оставив их наедине.
Алан разлил бульон в две чашки и подал одну Шарон. Они пили его стоя.
Сердце Алана усиленно бухало в груди.
— Когда закончатся наши юридические дела, мы будем еще встречаться? — медленно спросил он.
— Надеюсь,— улыбнулась Шарон,— иначе мне придется торчать в судах все время.
Он снова ощутил аромат ее духов, который впервые взволновал его в доме на Драйв-стрит, уловив в глазах Шарон какую-то веселость и, кажется, что-то еще.
Поставив на стол свою чашку с бульоном, Алан решительно сказал:
— Ну-ка, дайте сюда вашу!
Шарон запротестовала.
— Но я еще не допила.
— Не важно.— Он отобрал у нее чашку и поставил ее на стол.
Он протянул к ней руки, она сделала движение навстречу, их лица оказались рядом. Он обнял ее, их губы встретились. Все завертелось у него перед глазами, словно он поплыл по воздуху в блаженном полете.
Спустя какое-то время, робко коснувшись ее волос, он прошептал:
— Мне хотелось сделать это со времени нашей первой встречи рождественским утром.
— И мне тоже,— счастливым голосом произнесла Шарон.— Почему ты так долго ждал?
Они поцеловались снова. Из-за неплотно притворенной двери до них доносился голос сенатора, словно откудато из иного мира: «Так что пора ударить, Бонар... Естественно, вы и будете руководить в парламенте... Хауден перешел к обороне. Великолепно, сынок, великолепно!» Его слова казались Алану бессмысленными, не имеющими к нему никакого отношения.
— Не бойся, что дедушка вернется,— прошептала Шарон,— когда он разговаривает с Оттавой, он висит на телефоне часами.
— Помолчи,— ответил Алан,— мы зря теряем время.
Через десять минут разговор закончился, и они оторвались друг от друга. Потом в комнату медленным шагом вошел сенатор. Он осторожно присел на диванчик, стоявший перед столом. Ему бросилось в глаза, что завтрак почти не тронут, но он промолчал.
Подождав, когда восстановится дыхание, сенатор заявил:
— А у меня есть приятная новость.
Возвращаясь на землю, Алан спросил, стараясь говорить деловым тоном:
— Правительство уступило? Дювалю разрешили остаться?
— Нет-нет,— старик отрицательно замотал головой.— Если бы такое случилось, то это нарушило бы наши планы.
— Тогда что? — Алан уже твердо стоял на земле обеими ногами. С раздражением он подумал, что опять, вероятно, здесь замешана политика.
— Говори же, дедушка, не тяни!
— Завтра в Оттаве,— торжественно объявил сенатор,— в палате общин, парламентская оппозиция начнет дебаты в поддержку нашего молодого друга Анри Дюваля.
— И как вы думаете, они пойдут ему на пользу? — спросил Алан.
Сенатор резко ответил:
— Вреда от них не будет, верно? И кроме того, они помогут Дювалю продержаться на газетных полосах.
— Да,— согласился Алан,— возможно, это нам поможет.
— А я уверен, мой мальчик. Когда сегодня вы будете присутствовать на дознании, не забывайте, что рядом с вами во имя доброго дела работают и другие.
— Благодарю, сенатор, не забуду.— Алан глянул на часы: надо было спешить. Продолжая остро чувствовать близость Шарон, он подошел к стенному шкафу, где висело его пальто.
— Кстати, если уж речь зашла о сегодняшнем дознании,— сказал сенатор Деверо,— у меня есть маленькое пожелание.
Натянув на себя пальто, Алан повернулся:
— Какое, сэр?
В глазах старика мелькнула лукавая усмешка.
— Было бы неплохо,— сказал он,— если бы перед слушанием вы стерли с лица следы губной помады.
Без пяти минут четыре клерк любезно провел Алана в комнату административного совета в здании департамента иммиграции, где должно было состояться специальное расследование дела Дюваля.
Как заметил Алан, комната выглядела сугубо деловой, около пяти метров в ширину и вдвое больше в длину. Низ стен был отделан полированными панелями, выше которых все стены до самого потолка были выложены глазурованной плиткой. В комнате не было ничего лишнего: в центре стоял канцелярский стол, вокруг него — аккуратно расставленные пять деревянных стульев. На столе перед каждым стулом лежал блокнот с отточенным карандашом. Вдоль стола, на равном расстоянии друг от друга, строго по линейке, стояли четыре пепельницы. На отдельном столике виднелся графин с водой и стаканы. Больше здесь ничего не было.
В комнате уже находились три человека. За столом, перед открытым блокнотом, сидела стенографистка, рыжеволосая девушка, которая лениво разглядывала сейчас свои наманикюренные ногти. В конце стола с непринужденным достоинством расположился А. Р. Батлер. С ним разговаривал приземистый мужчина с усами щеточкой — тот самый, что сопровождал Эдгара Креймера в суде.
А. Р. Батлер первый заметил Алана.
— Добро пожаловать и примите наши поздравления! — расплылся в широкой улыбке старый адвокат, протягивая ему руку.— Судя по дневным газетам, мы видим перед собой национального героя. Вы уже просмотрели прессу?
Алан в смущении кивнул. Расставшись с Шарон и сенатором, он купил дневные выпуски газет «Пост» и «Колонист». В той и другой репортаж из суда подавался как гвоздь номера, на первых полосах, тут же красовался портрет самого Алана крупным планом. Репортаж Дэна Орлиффа пестрел такими фразами, как «хитроумный юридический ход», «удачный удар Мейтланда», «тактическая победа над мракобесами». В «Колонисте», освещавшем дело Дюваля более сдержанно, было меньше восторгов, хотя факты давались относительно верно.
— Ну,— сказал А.Р. Батлер добродушно,— кем бы мы, юристы, были, если бы не пресса? Газета — единственная реклама, которая нам дозволяется. Кстати, вы знакомы с господином Тэмкинхилом?
— Нет,— ответил Алан,— не сподобился.
— Джордж Тэмкинхил,— представился мужчина с усами. Они пожали друг другу руки.— Я служу здесь, господин Мейтланд, и буду проводить дознание от имени департамента.
— Мистер Тэмкинхил имеет богатый опыт в такого рода делах,— сказал А. Р. Батлер.— Вот увидите, он будет абсолютно беспристрастен.
— Благодарю,— поклонился Алан. Что ж, поживем — увидим, решил он. По крайней мере хорошо уже то, что допрашивать станет не Эдгар Креймер.
Послышался стук в дверь, и чиновник в форме иммиграционной службы ввел в комнату Анри Дюваля.
Когда Алан видел молодого скитальца последний раз, тот был одет в грязную, замасленную робу, лицо было в пятнах мазута, а волосы слиплись от пота после работы в трюме «Вастервика». Сейчас он выглядел чисто вымытым и побритым, длинные черные волосы аккуратно расчесаны. Одет он был просто: в залатанные штаны и заштопанный морской бушлат, на ногах — старенькие парусиновые туфли, подаренные, вероятно, кем-нибудь из матросов.
Но по-прежнему выражение его лица и глаза приковывали к себе внимание: округлое мальчишеское лицо с резкими чертами, глубоко посаженные глаза — умные и просящие, скрывающие в глубине усталость и тревогу.
Кивком головы Тэмкинхил отпустил чиновника.
Стоя у дверей, Анри переводил взгляд с одного присутствующего на другого, остановившись наконец на Алане, при виде которого он просиял улыбкой.
— Как поживаешь, Анри? — Алан двинулся к нему навстречу, чтобы быть рядом с ним. Он ободряюще прикоснулся к руке Анри.
— Я поживать хорошо,— ответил тот и с надеждой заглянул в глаза Алану.— Я буду работать Канада? Я останусь?
— Нет, Анри, пока нет,— покачал головой Алан.— Вот эти джентльмены хотят задать тебе несколько вопросов. Они проведут дознание.
Молодой человек огляделся, затем, заметно нервничая, спросил:
— А вы остаться со мной?
— Да, я буду присутствовать.
— Господин Мейтланд,— обратился к нему Тэмкинхил,— если вы хотите побыть наедине со своим клиентом, мы можем предоставить вам такую возможность — мы удалимся из комнаты на несколько минут.
— Спасибо, не нужно,— ответил Алан с признательностью,— но мне хотелось бы сказать ему пару слов.
— Ради Бога...