Не снимая зимнего пальто, Брайен поцеловал ее. Его лицо слегка заросло щетиной и пахло табаком. Милли охватила слабость, решимость сразу же испарилась. Мне нужен этот человек, подумала она, нужен на любых условиях, и тут же ей припомнилось решение навсегда расстаться с ним сегодня вечером.
— Милли, куколка,— сказал он спокойно,— ты выглядишь сногсшибательно.
Она отступила от него на шаг, внимательно вглядываясь ему в лицо, и озабоченно проговорила:
— Брайен, у тебя усталый вид.
— Знаю, и, кроме того, я не брит. Я только что из парламента.
Безразличным тоном она осведомилась:
— Как прошло заседание?
— А ты не слышала?
— Нет.— Она покачала головой.— Я ушла из канцелярии рано и не включала радио. А что, нужно было?
— Нет, скоро и так услышишь.
— Так скверно прошли дебаты?
Он мрачно кивнул:
— Я был на галерее. Черти меня понесли туда, лучше бы сидел дома. Завтра газеты разнесут нас в пух и в прах.
— Давай лучше выпьем чего-нибудь,— сказала Милли.— Я вижу, тебе необходимо подкрепиться.
Она смешала два мартини, слегка добавив вермута. Выйдя из кухоньки с бокалами в руках, она произнесла почти весело:
— Вот что тебя взбодрит. Обычно мартини тебе помогает.
Сегодня рвать с ним отношения нельзя, подумала она. Может быть, через неделю или через месяц. Только не сегодня.
Ричардсон отпил из бокала и поставил его на стол. Внезапно, без всяких предисловий, объявил:
— Милли, выходи за меня замуж.
Несколько секунд, показавшихся часами, длилось молчание. Тогда он повторил, на этот раз тихо:
— Милли, ты слышала, что я сказал?
— Я могла бы поклясться, что минуту назад ты сделал мне предложение.— Слова были легковесными, чужими, словно произносила их не она, а кто-то другой. К тому же у нее закружилась голова, мысли смешались.
— Не шути,— проворчал Ричардсон,— я говорю серьезно.
— Брайен, милый,— сказала она нежным голосом.— Я не шучу, я тоже серьезно.
Он подошел к ней, и они поцеловались — поцелуй был долгим и жарким. Она положила голову ему на плечо, вдыхая слабый запах табака.
— Держи меня,— прошептала она,— держи крепче!
— Когда ты вспомнишь, о чем мы говорили,— сказал он ей в волосы,— то дашь мне какой-нибудь ответ.
Все ее женское естество готово было крикнуть: «Да!» И чувства и момент располагали к быстрому согласию. Разве не этого она ждала? Разве только что она не говорила себе, что согласна оставить Брайена на любых условиях? Почему же она колеблется теперь, когда ей предложили лучшие из условий: брак, постоянство...
Стоило только пробормотать согласие, и все бы кончилось— назад путь был бы отрезан.
Но именно бесповоротность испугала ее. Это была реальность, а не мечта. Реальность требовала трезвого подхода, тогда как ее осаждали сомнения. Кто-то предостерегающе нашептывал: «Подожди!»
— Я понимаю, что я не очень-то завидный подарок,— звучал голос Брайена в ее волосах, в то время как его рука нежно гладила ей шею.— Я несколько растерял внешний лоск, и мне еще нужно развестись, но за этим дело не станет: с Элоиз на этот счет имеется договоренность.— После небольшого молчания он добавил: — Я люблю тебя, Милли, поверь мне — люблю по-настоящему.
Она подняла на него глаза, полные слез, и поцеловала его.
— Брайен, милый, я это знаю и думаю, что тоже люблю тебя. Но мне нужно убедиться. Пожалуйста, дай мне время подумать.
Его губы растянулись в жалком подобии улыбки.
— Вот так,— сказал он с горечью.— Я репетировал разговор всю дорогу, а оказалось, все напрасно.
Вероятно, решил он, я слишком затянул с этим делом. Женщины объясняют такую медлительность неуверенностью в собственных чувствах и в отместку тянут с ответом. А может быть, это расплата за нелепое начало нашей любви, когда я всячески увиливал, стараясь избежать прочной связи с ней. Теперь я сам напрашиваюсь на брачные узы, а меня отставили в сторону, как лишнего игрока в покере. Но ведь с этого момента, утешал он себя, наступил конец всяким колебаниям, конец мучительным сомнениям последних дней и осталась уверенность, что Милли для него дороже всего на свете. Если она откажет ему, впереди его ждет лишь пустота...
— Брайен, дорогой,— говорила Милли успокоившись, к ней вернулись твердость духа и самообладание.— Я, конечно, польщена твоим предложением и думаю, ответ будет положительным. Но я хочу увериться окончательно — ради нас обоих, — что мы не совершаем ошибки. Дорогой, дай, пожалуйста, мне немного времени.
Он резко спросил:
— Сколько?
Они уселись на кушетку, сблизив головы и сплетя руки.
— Честно говоря, я не знаю, и не нужно ограничивать меня сроками. Я терпеть не могу, когда меня связывают обязательствами. Но я обещаю, что сама скажу, как только приму решение.
Она подумала: что это со мной? Неужели я опасаюсь перемен в жизни? Зачем эта отсрочка? Почему бы не решить сразу? Но что-то останавливало: подожди, не торопись!
Брайен обнял ее, она приникла к нему. Он яростно целовал ее снова и снова. Она обмякла в его руках, чувствуя, как бешено колотится ее сердце.
Где-то ближе к ночи Ричардсон вошел в гостиную с двумя чашками кофе в руках — для себя и для Милли, которая в кухне нарезала сандвичи с салями. Она кинула взгляд на груду немытой посуды в раковине, оставшейся после завтрака, и подумала: вот уж действительно не мешало бы перенять у самой себя свои некоторые служебные привычки.
Ричардсон подошел к столику, где стоял портативный телевизор. Включив его, он крикнул:
— Милли, давай послушаем новости. Не знаю, смогу ли я их вынести, но, думаю, о плохом всегда лучше знать.
Когда Милли внесла в гостиную тарелку с сандвичами, по национальному каналу Си-би-си начали передавать выпуск новостей. Как обычно в последние дни, первым шел репортаж об ухудшающейся международной обстановке. В Лаосе вспыхнул очередной мятеж, подстрекаемый Советами: Кремль ответил воинственной нотой на американский протест; в просоветских странах Европы наблюдается сосредоточение войск; произошел обмен сердечными посланиями между Москвой и Пекином.
— Напряжение растет с каждым днем,— пробормотал Ричардсон.
Затем наступила очередь истории с Дювалем.
Хорошо поставленным голосом диктор вещал: «Сегодня в палате общин в Оттаве разразился скандал по делу Анри Дюваля, человека без родины, ожидающего в настоящее время высылки из Канады в порту Ванкувера. В разгар споров между правительством и оппозицией Арнолд Джини, депутат от Восточного Монреаля, был удален из парламента на все оставшееся время сегодняшнего заседания».
На экране за спиной диктора возник портрет Дюваля, затем крупным планом показали калеку-депутата. Как опасались Хауден и Ричардсон, инцидент с изгнанием и фраза Уоррендера о «человеческом отребье», послужившая причиной изгнания, заняли центральное место в новостях. И каким бы беспристрастным и объективным ни был репортаж, в глазах обывателя жалкий беглец и калека-парламентарий выглядели жертвами безжалостного и неумолимого правительства.
— Корреспондент Си-би-си Норман Дипинг,—сказал диктор,— так описывает эпизод, происшедший в палате общин...
— Больше мне не выдержать,— проговорил Брайен,— ты не будешь возражать, если я выключу?
— Пожалуйста.— Милли было все равно. Хотя она могла оценить важность происходящих событий, ей с трудом удавалось проявлять к ним интерес. Ее ум был занят более важными проблемами.
Брайен Ричардсон указал на потемневший экран телевизора:
— Черт бы его побрал! Милли, ты представляешь, какая у него аудитория? Его смотрят на всей территории Канады, от моря и до моря. А прибавить сюда еще радио, местное телевидение, завтрашние газеты... С ума сойти! — Он беспомощно пожал плечами.
— Знаю,— сказала Милли. Она тщетно пыталась отвлечься от личных забот.— Жаль, что я ничего не могу поделать.
Ричардсон принялся мерить шагами комнату.
— Кое-что ты уже сделала, Милли. Взять хотя бы ту записку...— Он не закончил фразу, задумавшись. Они оба вспомнили о фотокопии, о секретном фатальном соглашении между Хауденом и Уоррен дером.
Она осторожно спросила:
— А тебе не удалось...
Он резко бросил:
— Ничего, абсолютно ничего, черт бы его побрал!
— Знаешь, Брайен, мне всегда казалось, что в Уоррендере есть какая-то странность. В манере поведения, в речах... словно он все время нервничает. А потом, это его чудачество с идолопоклонством перед сыном, тем, которого убили на войне...
Она замолчала, удивленная выражением лица Ричардсона. Тот стоял, уставившись на нее широко раскрытыми глазами, разинув рот.
— Милли, куколка,— прошептал он,— повтори еще раз то, что ты сказала!
— О господине Уоррендере? Я сказала, что он странно ведет себя по отношению к сыну. Я слышала, в его доме имеется что-то вроде алтаря. Раньше люди много болтали об этом.
— Да,— кивнул Ричардсон, стараясь скрыть волнение,—да, болтали. Что же тут такого? Ничего особенного...
Ему хотелось как можно скорее исчезнуть из квартиры Милли. Нужно было позвонить по телефону — но только не от Милли. Есть некоторые вещи... в частности те, которыми ему придется заняться... о которых Милли лучше не знать...
Через двадцать минут он звонил из ночной аптеки по соседству.
— Мне наплевать на то, что уже ночь,— кричал управляющий партийными делами в трубку.— Вам следует немедленно явиться на встречу со мной, буду ждать вас в кафе «Веранда Джаспера».
Бледный молодой человек в черепаховых очках, которого Ричардсон поднял с постели среди ночи, поправил на носу очки и жалобно проговорил:
— Я действительно не знаю, справлюсь ли с этим делом.
— Отчего же? — настаивал Ричардсон.— Вы же служите в министерстве обороны. Вам только нужно попросить своего коллегу об одолжении.
— Не все так просто, как кажется. Между отделами существуют информационные барьеры, а то, что вы просите, касается секретной информации.