Алан не переставал ломать себе голову, как сообщить своему партнеру новость о том, что им теперь не приходится рассчитывать на гонорар за работу, которую они выполняют, что он в своей необузданной гордыне отверг плату, на которую они по всей справедливости имеют право, каковы бы ни были причины его ссоры с сенатором Деверо. Возможно, на этом закончится их партнерство, и, как бы там ни было, им обоим придется туго.
Он вспомнил о Шарон. Теперь он был убежден, что она ничего не знала о том предложении, которое собирался сделать ему ее дед. Иначе он не выслал бы ее из комнаты. Если бы она осталась рядом с ним, она бы тоже протестовала. А он как последний дурак обидел ее, заподозрив во всех грехах. Он вспомнил жестокие слова, которые бросил ей: «Вы тоже входите в условия сделки!» Ах, если б можно было взять их назад! Теперь он был уверен, что она не пожелает увидеться с ним снова.
Тут он вспомнил, что Шарон обещала быть сегодня в суде. Он вытянул шею, разглядывая места для публики. Как он и ожидал, ее в зале не было.
— Встать, суд идет! — прокричал секретарь суда.
Чиновники, адвокаты и публика поднялись с мест. Судья Стэнли Виллис, шурша мантией, вошел в зал и занял свое место.
Когда присутствующие уселись, секретарь объявил:
— Начинается заседание верховного суда, тринадцатое января, слушается дело Анри Дюваля.
Алан встал. Быстро покончив с вступительной частью, он сказал:
— Милорд, на протяжении многих веков любая личность, подпадающая под юрисдикцию короны, независимо от того, находится ли она в нашей стране временно или постоянно, имеет право обратиться к суду в поисках справедливости. Излагая суть дела вкратце, я заявляю, что именно нарушение прав человека служит основанием для обращения моего клиента в суд.
В определенном смысле, как знал Алан, нынешнее заседание будет сугубо формальным и сведется к обсуждению непонятных для публики пунктов закона между ним и А. Р. Батлером. Поэтому он заранее решил сделать упор на гуманной стороне процесса, чтобы не оставлять слушателей равнодушными к судьбе Дюваля. И он продолжил:
— Я прошу суд обратить внимание на ордер о депортации, выданный службой иммиграции.—Алан процитировал документ по памяти: — «А посему вы подлежите задержанию и будете высланы из страны туда, откуда вы прибыли в Канаду, либо в страну, подданным или гражданином которой вы являетесь, либо в страну, где вы родились, либо в такую страну, какая будет вам указана...» Ни один человек,— выдвинул довод Алан,— не может быть выслан из страны в четыре разных места одновременно. Поэтому должно быть вынесено конкретное решение, какое именно из четырех мест имеется в виду. Кто же должен вынести такое решение? — патетически воскликнул Алан.— Конечно же, власти, выдавшие данный ордер. Однако такого решения нет — ордер означает только то, что мой клиент Анри Дюваль подлежит заточению на корабле.
В силу этого документа, а вернее, его бессилия, заявил Алан, капитан судна был поставлен перед необходимостью выбора одного из четырех вариантов. И Алан страстно воскликнул: «Это походит на то, как если бы вы, ваша милость, приговорили преступника либо к трем годам тюрьмы строгого режима, либо к заключению в местной тюрьме на полгода, либо к дюжине гребков веслом и при этом заявили: пусть кто-либо из посторонних, за стенами данного суда, сам определит, чего он больше заслуживает».
Прервав на минуту речь, чтобы отхлебнуть глоток воды из стакана, наполненного Томом, Алан заметил на лице судьи тень улыбки. А. Р. Батлер с непроницаемым видом делал какие-то пометки.
Алан продолжил:
— Поэтому, милорд, я смею утверждать, что ордер о депортации, касающийся моего клиента Анри Дюваля, лишен законной силы, так как его решение не может быть выполнено точно.
Теперь он обратился к краеугольному камню своих доказательств, к делу Rex vs Ahmed Singh, для чего зачитал решение судьи из сборника судебных протоколов, который он захватил с собой. В деле 1921 года, если отсечь юридические хитросплетения, канадский судья вынес решение: отвергнутый иммигрант Ахмед Сингх не может быть депортирован лишь на корабль. Точно так же, настаивал Алан, этого нельзя сделать и в отношении Анри Дюваля.
— В глазах закона,— заявил Алан,— обе ситуации идентичны. Вот почему по иску о нарушении прав человека ордер о депортации должен быть отменен, а мой клиент выпущен на свободу.
А. Р. Батлер пошевелился и сделал еще одну пометку. Скоро ему представится возможность выдвинуть собственные возражения и встречные аргументы. А пока Алан продолжал разливаться соловьем, обосновывая свои доводы. Недаром он заявил сенатору Деверо, что намерен победить...
Сидя рядом с А. Р. Батлером, Эдгар Креймер прислушивался к затянувшемуся разбирательству с чувством обеспокоенности.
Он обладал практическими познаниями в юриспруденции, и эти знания, а также инстинкт подсказывали ему, что слушание идет не в благоприятном для департамента иммиграции направлении. Кроме того, он предчувствовал, что в случае оправдательного вердикта в департаменте начнут искать козла отпущения и самой очевидной кандидатурой будет он сам.
Креймер понял это во время грубого и резкого внушения по телефону, которое сделал ему секретарь премьер-министра два дня назад: «Премьер-министр крайне недоволен тем, как вы провели дело в суде... Вы не должны были соглашаться на специальное слушание... Премьер- министр ожидает более удачного исполнения вами ваших обязанностей в будущем». Секретарь передал нагоняй с плохо скрытым злорадством.
Эдгар Креймер снова закипел от обиды из-за допущенной к нему несправедливости. Ему даже отказали в возможности оправдаться, объяснить премьер-министру, что специальное дознание было ему навязано судьей и, оказавшись в ситуации, из которой было только два выхода, он выбрал наименее болезненный и самый скорый.
Все, что он делал за время своего пребывания в Ванкувере, было правильным. В Оттаве он получил от заместителя министра исчерпывающие и ясные инструкции: если скиталец Дюваль не соответствует требованиям Закона об иммиграции, он не должен быть допущен в страну ни при каких обстоятельствах. Более того, Эдгару Креймеру предписывалось принять все меры, включая юридические, чтобы воспрепятствовать его иммиграции. Особо подчеркивалось следующее обстоятельство: ни политическое давление, ни требования публики не должны учитываться при отправлении закона. Это указание, заявил заместитель министра, исходит от самого министра Уоррендера.
Эдгар Креймер скрупулезно следовал полученным инструкциям. Так он поступал всегда на протяжении всей своей жизни. Как утес, омываемый штормовыми волнами, он противился всем попыткам нарушить Закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил непреклонность и преданность, ни в чем не отступил от служебных обязанностей. И не его вина, что выскочка-адвокат и введенный в заблуждение судья свели на нет все его старания.
Начальство, он надеялся, поймет его. И все же... недовольство премьер-министра тоже что-нибудь да значит.
Выговор, полученный от премьер-министра, может испортить карьеру государственного служащего, встать преградой на пути его дальнейшего продвижения по служебной лестнице. Даже после смены правительства мнение бывшего премьер-министра продолжает висеть дамокловым мечом над головой служащего.
Правда, в данном случае выговор не имел существенного значения, премьер-министр, вероятно, уже забыл о нем. Тем не менее Эдгар Креймер смутно ощущал, что на ясном небосклоне его будущего появились зловещие тучи. Он должен избегать любых опрометчивых шагов. Если его имя еще раз привлечет к себе внимание премьер-министра, ему несдобровать.
Тем временем в зале суда слова лились бесконечным потоком. В некоторых случаях судья прерывал прения отдельными вопросами, Алан Мейтланд и А. Р. Батлер вежливо оспаривали какую-то малозначительную деталь закона: «...Мой ученый друг утверждает, что ордер составлен точно в соответствии с разделом 36. Но отсутствие запятых меняет его смысл, поэтому я оспариваю точность изложенного...»
Эдгар Креймер всей душой возненавидел Алана Мейтланда. У него опять возникло желание помочиться, как всегда, когда им овладевали сильные чувства, особенно гнев. И вообще, у него теперь не оставалось сомнений, что его болезнь прогрессирует — боли из-за задержек стали сильнее. Он пытался отвлечься... забыться... думать о чем-либо постороннем.
Он скосил глаза на Анри Дюваля, тот широко ухмылялся, не понимая ни слова из того, что говорилось, его взгляд бесцельно блуждал по залу суда. Инстинкт, никогда не обманывавший Креймера... его прежний опыт... подсказывали ему, что этот человек не способен стать оседлым иммигрантом. На пути встанет его прошлое. Какую бы помощь ни оказывали ему, этот тип не сможет адаптироваться к условиям страны, которую он не в состоянии понять. У таких людей жизнь катится по наклонной плоскости: сперва короткий период трудолюбия, затем безделье, поиски легкой жизни, слабость и отчаяние, наконец — преступление и тюрьма. Множество подобных случаев содержит досье иммиграционной службы — вот она, грубая реальность, на которую закрывают свои лучистые глаза такие идеалисты, как этот юнец адвокат.
— ...Конечно же, милорд, единственная проблема в удовлетворении иска о нарушении прав человека — вопрос о законности содержания под стражей моего клиента...
Неотступная мысль об одном и том же, позывы помочиться, почти невыносимая боль, казалось, были выше его сил. Эдгар Креймер в отчаянии заерзал на стуле. Но нет, он не покинет своего места. Все, что угодно, только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молил судьбу о перерыве.
Дело оказалось не таким пустяковым, как полагал сначала Алан Мейтланд. А. Р. Батлер сопротивлялся упорно, оспаривая каждый довод, цитируя прецеденты в опровержение дела Rex vs Ahmed Singh. Судья тоже был исключительно придирчив, заставляя Алана, по каким-то своим соображениям, рассматривать представленные факты со всех сторон.