В какой-то момент Хауден решил было выбросить инцидент из головы. В конце концов есть пределы круга вопросов, которые должны решаться при личном вмешательстве премьер-министра, да еще в такое время, когда у него выше головы других важных дел… Но тут он напомнил себе о своем намерении решить вопрос с Харви Уоррендером… о своей убежденности в том, что порой незначительные на первый взгляд эпизоды, бывает, обретают чрезвычайную важность.
— Вчера я говорил с Харви Уоррендером.
— Как же, как же, наслышан, — сухо ответил Ричардсон.
— Хотелось бы быть справедливым, — Хауден все еще вел мысленный спор сам с собой. — Кое-что из сказанного Харви не лишено смысла — в частности, об отказе в разрешении на въезд в страну. Вот тот случай, о котором вы мне рассказывали — ну, о депортированной женщине. Она же, оказывается, держала бордель в Гонконге, да к тому же венерическая больная.
— Так ведь газеты не станут этого печатать, даже если мы снабдим их такой информацией, — раздраженно возразил Ричардсон. — Люди поэтому знают одно — правительство, это жестокосердное чудовище, выкинуло вон из страны мать и дитя. Сами понимаете, как оппозиция сыграла на этом. Столько слез в парламенте пролили, хоть галоши надевай.
Премьер-министр усмехнулся.
— Именно поэтому ванкуверское дело надо решать — и быстро, — настаивал партийный организатор.
— Но ведь нельзя же впускать нежелательных лиц — вот как та женщина, например, — в качестве иммигрантов?
— А почему нет? — стоял на своем Ричардсон. — Особенно если тем самым можно избежать невыгодной нам шумихи? Все можно уладить по-тихому. В конце концов в прошлом году мы выдали тысячу двести специальных разрешений на въезд, в основном чтобы ублажить наших парламентариев. И можете быть уверены, что среди этого множества попадались и подозрительные личности. Так что изменится, если таких будет чуть больше?
Цифра тысяча двести поразила Хаудена. Он, конечно, знал, что иммиграционные законы в Канаде частенько обходятся, и подобная практика стала общепринятой среди политических партий формой оказания покровительства и услуг своим членам. Но масштабы его удивили. Он спросил:
— Действительно так много?
— Если по правде, то даже побольше, — сухо объяснил Ричардсон. — Под каждое специальное разрешение попадает от двадцати до пятидесяти иммигрантов, а общее число никто, к счастью, не подсчитывает.
Наступила пауза, потом премьер-министр сдержанно заметил:
— Харви и его заместитель считают, что мы должны неукоснительно соблюдать закон об иммиграции.
— Если бы вы не были королевским первым министром, — бросил Ричардсон, — я бы ответил вам одним коротким ясным словом.
Джеймс Хауден сдвинул брови. «Иногда, — подумал он. — Ричардсон уж слишком много себе позволяет».
Не замечая недовольного выражения на лице премьер-министра, Ричардсон продолжал:
— В последние пятьдесят лет каждое правительство использовало закон об иммиграции для помощи членам своей партии. С чего бы нам вдруг отказаться от этой практики? С политической точки зрения в этом нет никакого смысла.
«Да, — мелькнула у Хаудена мысль, — все это так». Он потянулся к телефонной трубке.
— Хорошо, — сказал он Ричардсону. — Будь по-вашему. Я сейчас же приглашу Харви Уоррендера. — Он попросил оператора на парламентском коммутаторе: — Соедините меня с министром Уоррендером. Возможно, он дома.
Прикрыв ладонью микрофон, премьер-министр спросил Ричардсона:
— Что еще, по-вашему, кроме того, что мы обсуждали, нужно ему сказать?
Ричардсон расплылся в улыбке:
— Попробуйте посоветовать ему потверже стоять на земле обеими ногами. Может, тогда он не будет так часто попадать впросак.
— Если я скажу это Харви, — в свою очередь, ухмыльнулся Хауден, — он засыплет меня цитатами из Платона.
— А вы тогда ответьте ему из Менандра:[25] «Чем выше поднимешься, тем больнее падать».
Брови премьер-министра изумленно поползли вверх. Все-таки в Брайане Ричардсоне было немало такого, чему он не переставал удивляться.
На другом конце провода послышался голос телефонистки, и Хауден, выслушав ее, положил трубку и сообщил:
— Уоррендеры отбыли на праздник в загородный коттедж, и телефона там у них нет.
— А вольготно же вы даете ему жить — не то, что другим, — заметил на это Ричардсон.
— Но уж не в этот раз, — твердо пообещал Джеймс Хауден. — Послезавтра он будет здесь, и мы не дадим раскрутить этот ванкуверский инцидент. Это я вам гарантирую.
Глава 6
До квартиры Милли Фридмэн Брайан Ричардсон добрался в половине восьмого. Руки его были заняты двумя пакетами: один содержал одну унцию[26] духов «Гирлен», которые, как ему было известно, нравились Милли, второй — двадцать шесть унций джина.
К его приходу она переоделась, сменив строгий костюм, в котором была днем, на оранжевые брюки и незатейливый черный свитер, оживляемый лишь тройной ниткой жемчуга. «А в результате, — решил про себя Ричардсон, — изысканная и волнующая простота».
Когда она входила в гостиную, он отметил ее необыкновенную грациозность. Каждое движение Милли отличалось выразительной ритмичностью и экономностью, она редко злоупотребляла жестикуляцией.
— Милли, — произнес он вслух, — вы удивительная девушка.
Позвякивая кубиками льда в бокалах, она принесла коктейли. Под оранжевыми брюками Ричардсон угадывал стройные ноги, упругие бедра, и опять эта бессознательная естественная ритмичность в каждом шаге… «Она похожа на молодую длинноногую скаковую лошадь», — пришло ему в голову абсурдное сравнение.
— В каком смысле удивительная? — поинтересовалась Милли, протягивая ему бокал. Их пальцы соприкоснулись.
— Ну, вам без всяких там обычных прозрачных рубашечек и трусишек с кружавчиками и всего такого прочего удается быть самой сексуальной штучкой из двуногих.
Ричардсон поставил свой бокал, поднялся и поцеловал ее. На мгновение Милли замерла, потом осторожно высвободилась из его объятий и отвернулась.
— Брайан, — спросила она, — думаете, это правильно?
Девять лет назад она познала любовь и непереносимую боль утраты. Она полагала, что не любит Брайана Ричардсона, во всяком случае, так, как Джеймса Хаудена, но относилась к нему с теплотой и нежностью; эти чувства, она знала, могли перерасти в нечто гораздо большее, если позволят время и обстоятельства. Что, как подозревала Милли, едва ли произойдет: Ричардсон женат… очень практичен… и в конечном итоге еще один разрыв… расставание.
— Что правильно, Милли? — решил уточнить Брайан Ричардсон.
— Думаю, вы сами знаете, — ровным голосом ответила она.
— Да, знаю. — Он взял в руки бокал, поднял его к свету, рассматривая содержимое, вновь поставил на столик.
Она хочет любви, призналась себе Милли. Все ее тело до боли жаждет любви. Но внезапно всю ее охватила тоска по чему-то большему, чем одна только физическая близость. Должны же быть какое-то постоянство, определенность. Да так ли они ей нужны в самом деле? Когда-то, когда она любила Джеймса Хаудена, она готова была довольствоваться куда меньшим.
Брайан Ричардсон медленно произнес:
— Я мог бы дурачить вас массой красивых слов, Милли. Но мы оба взрослые люди. Не думаю, чтобы вам это было нужно.
— Нет, — согласилась она. — Дурачить меня не нужно. Но и просто животным я тоже не хочу быть. Должно же существовать что-то большее.
— Для многих людей ничего большего не существует, — резко парировал он. — Если они честны сами с собой.
Через мгновение Ричардсон сам поразился, зачем он это сказал — из-за чрезмерной правдивости и прямоты, а может быть, из жалости к самому себе, из чувства, столь решительно осуждаемого им в других. Но действия, которое произвели его слова на Милли, он не ожидал. Ее глаза заблестели разом навернувшимися слезами.
— Милли, — с трудом выговорил он, — извините.
Она отчаянно затрясла головой, и он решился подойти к ней. Вынув носовой платок, осторожно промокнул ей глаза и мокрые щеки.
— Послушайте же, — настаивал он, — я действительно не должен был так говорить.
— Все в порядке, — овладела собой Милли. — Похоже, вспомнилось, что я женщина.
«Боже ты мой, — подумала она, — что же это со мной происходит, со мной — такой всегда уверенной в себе Миллисент Фридмэн… разревелась как девчонка… Что же этот человек для меня значит? Почему я не могу просто переступить через это, как бывало прежде?»
Ричардсон обнял ее.
— Я хочу тебя, Милли, — прошептал он. — Не знаю других слов, чтобы выразить иначе, но я хочу тебя, Милли.
Он приподнял ее лицо и поцеловал.
А на Милли вновь нахлынули сомнения и нерешительность.
— Нет, Брайан! Ну пожалуйста, не надо! — запротестовала она, но не сделала ни малейшей попытки вырваться из его объятий.
Его ласки пробудили в ней желание, все более острое и жгучее. Вот теперь ей все равно. «Потом опять будет одиночество, — робко шевельнулась у Милли мысль, — и чувство утраты, но это потом…» А сейчас… сейчас, вот оно… глаза закрылись, тело охватила дрожь… сейчас, Брайан, сейчас…
— Ладно, — хрипло выговорила она.
В тишине выстрелом щелкнул выключатель. И донеслось тонкое пронзительное завывание двигателей самолета где-то высоко над городом. Звук приблизился, пронесся над ними и начал замирать вдали: самолет, выполнявший ночной рейс на Ванкувер с сенатором Деверо на борту среди прочих пассажиров, повернул в западном направлении, стремительно набирая высоту в ночной тьме.
— Будь нежным, Брайан, — прошептала Милли. — Сегодня, в этот раз… прошу, пожалуйста, будь нежным.
ЭЛАН МЭЙТЛЭНД
Глава 1
В Ванкувере все рождественское утро Элан Мэйтлэнд проспал. Проснулся он с ощущением омерзительного вкуса во рту — накануне вечером крепко выпил в гостях у своего партнера по адвокатской конторе. Зевая и почесывая макушку коротко остриженной головы, он припомнил, что они прикончили пару бутылок на троих: он. Том Льюис и жена Тома Лиллиан. Конечно, они позволили себе лишку, поскольку ни у него, ни у Тома не было денег на подобные выходки, особенно сейчас, когда Лиллиан ждала ребенка, а у Тома возникли затруднения с выплатой взносов за крошечный домик, приобретенный в рассрочку полгода назад в Северном Ванкувере. «Да черт с ним со всем», — подумал Элан, с трудом поднимая с кровати свою атлетическую шестифутовую фигуру. Босиком он прошлепал в ванную.